Чтение 48–й страницы книги ~Майор "Вихрь" (1944-1945)~

написание фамилий, допуская необходимые в русском языке искажения. При
всем этом он старался запомнить неопровержимые доказательства, которые
впоследствии помогут ему объяснить представителям большевиков, каким
образом строилась эта дезинформация и каково же на самом деле положение на
фронте.
- Она, кстати, дала вам подписку о согласии работать? - спросил Швальб.
- Зачем же ее сразу унижать подпиской? Пусть она передаст цикл
радиограмм, а уж потом мы попросим ее подписаться под обязательством.
Торопливость может оттолкнуть ее. И потом, не забудьте - я ее союзник, я
собираюсь изменить родине.
Швальб засмеялся.
- Я бы не смог так, - сказал он, - меня бы выдали глаза.
- Не говорите об этом никому, - посоветовал Берг, - это звучит как
утверждение о профессиональной непригодности для работы в разведке.
Перед поездкой в радиоцентр Берг зашел в гестапо, к Крюгеру, и сказал:
- Мне не хотелось говорить в присутствии вашего сотрудника о сугубо
личном. Давайте-ка я оторву у вас несколько минут, а?
- Отрывайте.
- У меня есть предложение.
- Так?
- Что, если я выйду из игры с русской девицей?
- Не понял...
- Допустим, Швальб вызывает ее в мой кабинет и говорит, что я арестован
и что он теперь должен как можно скорее с ее помощью поработать несколько
дней на радиоцентре, а потом вместе с ней уйти к большевикам. Может быть,
даже намекнуть ей про недавние события в ставке фюрера, дать прочесть
газеты...
- Мне кажется неумным. У нее или создастся впечатление, что наша армия
сплошь состоит из предателей, которые только и ждут, как изменить родине,
или она сразу поймет игру. Разве можно?! Что вы, полковник?!
- Я должен сказать вам, - глухим голосом, со скорбными нотками сказал
Берг, - что недавно я был у одного из своих воинских начальников и просил
отправить меня в действующую армию, на передовые рубежи борьбы с
большевизмом. Я еще не получил ответа от моих руководителей.
Шеф гестапо чуть усмехнулся: он вчера снова прослушал беседу полковника
с Нойбутом, делая для себя выписки, которые тут же приобщил к досье.
- Ну что ж... - сказал он. - Это серьезно, это очень серьезно. Я
понимаю ваше желание. Это желание истинного немца. Только... простите за
прямоту вопроса: что вас побудило обратиться с таким рапортом к вашему
начальству?
"Болван, - сразу отметил для себя Берг, - я же в разговоре с ним не
употребил слова "рапорт". О рапорте я говорил только Нойбуту. Как он
дешифрует себя..."
- Видите ли... - медленно ответил Берг все тем же глуховатым, скорбным
голосом, - мне показалось, что после свинского предательства этих
негодяев, поднявших руку на фюрера, вы в некотором роде выразили мне
недоверие. Я могу понять вас, не думайте, я не обижен на вас. Я поступал
бы так же...
- Мне приятно, что вы все верно поняли, полковник. Впрочем, мои
действия не носили характера, оскорбляющего ваше достоинство офицера.
- Если бы это было так, я не сидел бы сейчас в этом кабинете.
- Значит, наша с вами беседа ночью, после покушения, расстроила вас?
- Да.
- Забудьте об этом.
- Это ваше личное расположение ко мне или директива центра?
- Что для вас представляется более важным?
- И то и другое - в одинаковой степени.
- Ну, в таком случае, считайте, что вам оказано двойное доверие: и
центром и мной.
- Значит, вы отвергаете мое предложение?
- Какое?
- О моем самоотстранении от работы с русской разведчицей?
Шеф гестапо поднялся и сказал:
- Полковник, я не слышал этого предложения.

После того как дезинформация была уточнена и утверждена Бергом по
согласованию с шефом гестапо и генералом Нойбутом, полковник и Швальб
вышли погулять по двору. Они неторопливо прохаживались по песчаным
дорожкам, переговариваясь отрывистыми, ничего не значащими фразами.
"Как ее отсюда надежнее вывести? - думал Берг. - У ворот солдат. У
калитки, которая ведет в лес, автоматчик. Через забор она не перелезет, да
потом ее сразу же подстрелят".
- К грозе, - сказал Швальб. - Очень парит.
- Небо чистое, - ответил Берг. - Может протянуть мимо.
- Люблю грозы. Это - как очищение души, - сказал Швальб.
"К тому же и лирик, - подумал про себя Берг. - А что это за зеленая
будка? Сортир?"
- Все-таки горы - очень красиво, - сказал Швальб, - никогда не устаю
любоваться горами.
"В коттедже только один туалет, как же я забыл об этом? Все гениальное
- просто и очевидно. Она уйдет через сортир. Он пристроен вплотную к
забору. Надо будет клещами выдрать там несколько гвоздей. А как ее
отправить туда? Он ведь для охраны... Так... От меня этот приказ исходить
не может".

"Наверное, все-таки, - ответила себе Аня и почувствовала, как у нее
заледенели пальцы ног, - наверное, все-таки в моем согласии было нечто от
желания спасти себя. Я не верю ему даже на тысячную долю процента. Значит?
Что же дальше-то? Я откажусь - пусть стреляют. А если он действительно
хочет установить с нами контакт? Тогда мне этого не простят. Но и я не
прощу себе, если ошибусь и если он окажется обыкновенным немцем - как все,
а я стану работать на него, а потом они посмеются надо мной и вышвырнут,
как собачонку, которая больше не нужна. Нет. Нет. Пусть стреляют. И все.
Не буду я ничего делать для них".

Берг спросил:
- Послушайте, Швальб, где тут комната, оборудованная для прослушивания
разговоров?
- Любую можно оборудовать.
- Нет, я спрашиваю о той, что уже готова для прослушивания. Я бы
поговорил с русской, а вы бы послушали. Это не от моей гордыни, поверьте:
просто вам надо послушать манеру нашего разговора, чтобы вы были моим
антиподом в те дни, когда я буду уезжать и вы станете работать с ней один.
- Я сейчас позвоню в Краков, они пришлют из управления нашего мастера.
- Хорошо.
- К вечеру мы все оборудуем.
- Наверное, целесообразней это сделать у нее в комнате.
- По-моему, там не получится: голые стены, причем довольно толстые,
подвальные. Под кровать не воткнешь - заметит, сволочь. Надо где-нибудь
наверху, а?
- Ну, договорились. Подыщите комнату - я полагаюсь на вас.
Швальб пошел соединяться с Краковым, а Берг спустился к Ане. Он плотно
закрыл за собой дверь, медленно запер ее, присел на краешек стула, оглядел
потолок и стены - нет ли где отдушины, там всегда можно установить
звукозаписывающую аппаратуру, и сказал:
- Слушайте меня внимательно.
- Я не хочу вас слушать.
- То есть?
- Я раздумала.
- Что вы раздумали?
- Я не стану ничего передавать нашим.
Берг устало вздохнул: именно этого он и ждал.
"А может, махнуть на все рукой? Будь что будет? Нельзя... Мне ясно, что
будет. Конец неминуем. Зачем гнить в русском лагере, когда можно выскочить
из всей этой передряги? Зачем отдаваться течению, если можно выбраться на
берег, - думал он, - и путь этот берег мне неприятен, все-таки это берег,
а не илистое дно".
Берг достал из кармана сложенную вчетверо власовскую газету, в которой
было сообщение о попытке покушения на Гитлера.
- Посмотрите внимательно, - и он указал ей мизинцем на фотографию
разрушенного бункера в Растенбурге: выбитые окна, обвалившийся потолок,
перевернутые столы, а за разбитыми стеклами - нежная, молодая березовая
роща.
Аня была готова к борьбе, она все успела продумать про себя: как она
будет отказывать, как она будет терпеть боль и муку, как она примет
смерть. Она только по молодости лет и по неопытности своей не подумала о
том, как себя будет вести Берг. Она ждала крика, ругани, побоев. Всего, но
только не этого короткого сообщения о покушении на Гитлера, которое
совершили генералы вермахта, изменники родины.
"Когда он сказал мне, что хочет работать на нас? - вспоминала Аня. - До
этого покушения? До двадцатого? Неужели он действительно хочет помогать
нам? А может, это они нарочно для меня напечатали? Нет. Этого не может
быть. Я для них мелкая сошка. И потом, они бы не посмели - даже для Вихря,
если бы он попал к ним, - печатать фальшивку про покушение н'а Гитлера.
Они могли бы напечатать все, что угодно, только не это. Значит, все совсем
не так просто, как мне казалось.
начит, я обязана снова принимать решение".