Чтение 49–й страницы книги ~Тривселенная~

Ормузд бежал еще быстрее, хотя, как мне показалось, даже перестал двигать
ногами.

- Думай, Ариман, думай, - бросил он через плечо.

О чем я должен был думать? О пожаре, вызванном моими воспоминаниями? О
городе, оставленном позади?

- Да о чем угодно, - сказал Ормузд.

Я поймал себя на том, что ни одну мысль, возникавшую в сознании, не
могу додумать до конца. Мысли будто таяли, едва возникнув, таявшие мысли
больно кололи, и я даже поднял руку, чтобы потрогать затылок, где уже
скопилось множество острых иголок, но в это время Ормузд остановился и
сказал:

- Все. Ушли. Теперь можно отдохнуть.

Мне вовсе не казалось, что мы ушли куда бы то ни было - километра на
три в лучшем случае. Я обернулся, но странным образом не увидел даже следа
города.

Ормузд аккуратно стянул с себя хламиду и опустил одежду на зеленые
стебельки, отчего они даже не примялись. Сидеть на этой подстилке наверняка
было жестко - как на иголках, но Ормузд с видимым удовольствием уселся,
поджав ноги, и показал мне, чтобы я сделал то же самое. Я начал было
стягивать с себя рубаху, но остановился, впервые обратив внимание на
особенность, которую не замечал прежде. У мальчишки не было пупка - гладкая
кожа без складок.

Инстинктивным движением я потрогал свой живот и с облегчением, не
вполне, впрочем, понятным, убедился, что с моим пупком все в порядке.

- Скажите-ка, - саркастически заметил мальчишка, от внимания которого
не ускользнуло мое движение, - а ты думал, что только воспоминаниями
отличаешься от всех прочих? Я давно это подметил и потому поверил тебе
сразу. Садись, Ариман, не жди, пока упадешь от истощения.

Никакого истощения я не чувствовал - напротив, был полон энергии и не
понимал, почему Ормузд решил сделать привал именно здесь.

- Где город? - спросил я. - Только не говори, что это действие
какого-нибудь закона имени Тициуса-Боде.

- Тициус? - с интересом переспросил мальчишка. - Это кто такой? Из того
мира, а? Да сядешь ты, в конце концов, или нет? У нас мало времени!

Я наклонился и, прежде чем опуститься на траву, потрогал ее ладонью.
Травинки-провода не прогибались, но и не упирались в ладонь острыми концами.
Под рукой была чуть упругая поверхность, из нее в кожу били микроразряды,
приятные, впрочем, как приятно покалывание струй воды, бьющих по усталому
телу. Ормузд с интересом следил за моими движениями. В конце концов я сел и
подогнул под себя ноги.

- Почему ты заставлял меня думать? - спросил я. - Мне не думается,
когда бегу. В той жизни я однажды...

Воспоминание всплыло так стремительно, что я не смог сдержать его.

Это произошло, когда я учился на последнем курсе колледжа, мы с Аленой
уже встречались, я проходил практику - сначала в прокуратуре, потом в
следственном отделе МУРа и наконец у какого-то частника, запомнившегося мне
только львиным рыком и присказкой: "Все, что найдешь, - мое". В тот вечер я
ждал Алену у входа в кафе, и она, как обычно, опаздывала. Рядом три балбеса
выясняли отношения с четвертым - типичная уличная разборка, никто не
вмешивался.

Потом что-то неуловимо изменилось. Бросив косой взгляд, я понял причину
- к драке присоединился пятый, и в руке у него был кнут. Не любительский
шокатор, какими пользуются девицы, отбиваясь от приставучих прохожих, а
профессиональная модель НГШ-4, не каждый спецназ имел ее на вооружении -
можно одним движением положить все живое, что есть в радиусе десяти метров.
Меня от этого типа отделяло метров шесть-семь, и петля уже начала свое
круговое движение.

Инстинкт бросил меня в сторону - за пределы десятиметровой зоны
поражения, - а в движении я соображал плохо, в движении за меня соображали
инстинкты, не столько врожденные, сколько приобретенные за годы учебы в
колледже. Сознание отключилось, и в себя я пришел только тогда, когда
остановился, чтобы перевести дух.

Я-то был в порядке, но четверо лежали ничком, и по нелепым позам было
ясно, что с ними все кончено. Перед входом в кафе толпился народ, а из
должностных лиц с правом ношения оружия здесь был - кроме меня, конечно, -
только швейцар, который никогда не видел действия боевого шокатора и даже не
знал, скорее всего, о том, что нечто подобное существует в природе. Будто
кролик на удава, он шел по направлению к убийце и поднимал свою пушку,
уверенный, что негодяй бросится наутек от одного ее вида.

Я не должен был бежать, вот что я понял сразу, как только остановился.
Нужно было стоять на месте - неподвижные мишени для этого типа как бы не
существовали, его возбуждала толпа, а драка доводила до состояния чуть ли не
религиозного экстаза. Оставаясь на месте, я спокойно расстрелял бы его, даже
не вынимая оружия из кармана. Сейчас об этом нечего было и думать - у меня
было учебное оружие с радиусом поражения до семи-восьми метров, годное для
работы по захвату, но никак не при погонях или, как сейчас, для стрельбы на
поражение с расстояния метров двадцати.

И что самое страшное - из-за угла появилась Алена. Она опаздывала и
торопилась. Она ничего не видела вокруг и следующим шагом должна была
вступить в невидимый круг, куда уже упал головой вперед бедняга-швейцар, так
и не успевший пустить в ход пистолет.

Никогда в жизни - ни до, ни после - я не испытывал такого ужаса. Ничего
сделать было нельзя. Ничего. Кроме одного: я бросился вперед, как
легендарный Матросов на амбразуру, - в том не было никакого расчета, я
ничего не соображал, это тоже был инстинкт, причем, скорее всего,
врожденный, потому что попыткам покончить жизнь самоубийством нас в колледже
не обучали.

Возможно, я поставил рекорд в спринте - Алена уверяла потом, что я
налетел на убийцу прежде, чем тот успел что-то понять. Глупости. Он
прекрасно меня видел и срезать мог одним движением плети - одновременно,
кстати, убив и Алену, поскольку она вошла в круг. Почему он стоял, опустив
руки? Почему дожидался, когда я налечу на него и собью с ног? Почему и потом
не сделал попытки освободиться?

На эти вопросы доджно было ответить следствие, от которого меня
отстранили, поскольку дело, как выяснилось, попало в компетенцию МУРа -
убийца оказался сыном регионального лидера, то ли Красноярского, то ли
Краснодарского, я этого так и не узнал. Краем уха слышал, что приемлемое
решение найдено не было. Парень был под "колесом" - это и я понимал. Но
именно потому, что он находился в состоянии наркотического бреда,
действовать он должен был точно так же, как любой другой наркоман на его
месте: неспровоцированная агрессия, неостановимая моторика - в чувство
такого уже не приведешь, нужно стрелять на поражение, иного выхода нет.
Почему он ждал меня, опустив руки?

Я хотел забыть об этом инциденте, где по моей глупости Алена могла
погибнуть, и я забыл его. Почему он вспомнился сейчас, причем не просто
вспомнился, как вспоминается подернутое туманом происшествие далекого
прошлого? Я увидел эти глаза, в которых не было и тени мысли, увидел
выходившую из-за угла Алену, и даже себя увидел со стороны, несущегося
огромными прыжками и похожего на пантеру, которую уже ничто не способно
остановить...

Мне показалось, что кто-то вскрикнул рядом со мной, или этот вопль тоже
был выбросом памяти?

Я принялся заталкивать воспоминание в глубину подсознания, и мне это
удалось - удивительно, но в тот момент меня даже не поразило то, что я
действительно совершал некие физические движения: схватил картинку и смял
ее, но она оказалась слишком большой и не влезала в отверстие, открывшееся в
моей голове. Тогда я взялся обеими руками - одной за дверь кафе, другой за
фиолетовое небо, - но это не помогло, и мне пришлось ударить кулаком по
бетону дороги, пробить его насквозь до самого центра Земли, и в эту дыру
воспоминание провалилось - вполне физически, с грохотом обрушивавшихся
перекрытий и воплями убитых маньяком прохожих...

x x x

Я пришел в себя и обнаружил, что стою на берегу реки - лицом к воде,
которая в розовом свете закатного солнца казалась похожей на вино. Река была
не широкой - метров десять - и с извилистым руслом, на обеих ее берегах
стоял лес. Деревья выглядели странными, но в чем эта странность заключалась,
я сначала не понял, потому что испугался.

Я повертел головой в поисках Ормузда, но мальчишки не было - ни рядом,
ни где бы то ни было. Я не видел его, не слышал, не ощущал. Я был здесь один
и не имел ни малейшего представления о том, где именно находился.

Солнце повисло на вершинах деревьев, будто проколотое острыми пиками. Я
опустился на землю - это была обычная почва, песок, хотя и заряженный
чьей-то рассеянной и потому не читаемой мыслью. Ощущалось только тепло, но
не такое, какое исходит от земли после жаркого дня, а совсем другое, - тепло
мысли, и я даже себе не мог бы объяснить, в чем заключалось отличие.

Листья на ветках деревьев жили своей жизнью, то складываясь в трубочки,
то распрямляясь, и мне вспомнились байки о деревьях-людоедах, якобы
произраставших в джунглях Южной Америки.

- Ормузд! - завопил я, не имея сил подняться на ноги.

- Ормузд! - отозвался лес. Это не было эхом, это был мой собственный
вопль со всеми его обертонами, возвращенный мне и комом втиснутый в мое
горло. Я сглотнул этот ком и застыл, поняв простую вещь: нельзя двигаться,
потому что от движения возникают мысли, которые я заранее не могу
представить, и думать нельзя тоже, потому что энергия мысли порождает в мире
нечто вполне материальное, с которым, не понимая сути, я не смогу
справиться.

Ормузд остался в поле - возможно, он прекрасно понял причину моего
исчезновения, теперь и я ее понимал. Но что с того? Мог ли он, ощутив
инерцию моего воспоминания, определить направление полученного мной