если нет - я тоже больше ни слова не скажу... но и вообще больше ни слова не
скажу; о чем-то другом разговаривать уже не смогу сегодня, не обессудьте.
Интересно, а как она себе думает? В тощих забегаловках мне черствые
бутерброды глодать без конца, так что ли? А она будет дома лежать, лежать, и
даже не хотеть читать?
услышу. Хоть кричи. Пока не очухаюсь немножко после этой немытой,
прогорклой от пива массы, которая плющит меня дважды в день ежесуточно, за
исключением выходных - да и то далеко не всех, а только тех, когда не
требуется бегать по магазинам; пока не отмою подмышки от этого скотского
духа, с которого меня самого тошнит и которым разит от всех, от всех и в
метро, и в автобусе... ничего не услышу.
слову - беседа. Даже сам с собой не называю: допрос. Фи, фи, допрос - это
же совсем другое; это когда из камеры и обратно в камеру, это когда лампа в
лицо, когда не дают спать, ломают пальцы, грозят пересажать всех
родственников до седьмого колена... в перестроечные годы мы это все по сто
раз прочли, так что из ушей уже лезло, и сердца надрывались вхолостую: полве-
ка прошло, помочь все равно никому не можешь, изменить все равно не под
силу ничью судьбу, и только журналисты и мемуаристы словно бы упиваются с
этаким садистским схлебыванием слюны: а меня еще вот как мучили! А вот
такого-то генерала еще во как, во как, вы, уважаемые читатели, до такого
нипочем бы не додумались сами!
очередного обострения с грузинами...
распаренный, слегка размякший и немного подобревший, - на столе уже
дымилась тарелка какого-то очередного брандахлыста, а рядом умлевал под
теплой ватной бабой заварочный чайник.
послушно сидящей у обеденного стола - подперев щеку кулачком, напротив
обычного карамышевского места, - и поспешно нырнул в другую комнату, где
гардероб. Не мог он выйти к обеду в халате. Воспитание есть воспитание;
возможно, это последнее, что нам еще оставили. Впрочем, просто потому, что
не могут забрать полностью и одним движением - так только, откусывают по
кусочкам; рявкнул в ответ какой-нибудь истеричке в очереди - кусочек; не
глядя отлягнулся от навалившегося хама в метро - еще кусочек; смолчал,
выслушав чушь, которую в очередной раз с государственным видом изрек
заведующий лабораторией товарищ Кашинский - во-от такой кусочек...
пусть начальником станет добросовестный исполнитель, ну хоть и с комитетом,
вероятно, связанный, все равно ведь уже не те времена. Горбачевское пятилетие
со счетов не спишешь, народ вдохнул шального воздуха прав человека, и теперь
нас голыми руками не возьмешь... Мы, ученые, будем заниматься наукой, не
отвлекаясь на административные бумажки, а Вадик пусть хлебает эту жижу, все
равно от него другой пользы нет и быть не может.
Бероев?
на все пуговицы, светлый домашний галстук, не тугой, но и не болтающийся на
пузе...
лишь один прибор.
полтора назад.
отвратительная старушечья походка? Ведь бегала по лаборатории и впрямь как
серна!
Хоть что-то ты могла бы сама! Она уже возвращалась.
Бобик.
волнами отражение в стоящем в углу комнаты громадном зеркале, оправленном
в темное дерево. Зеркалу было лет сто, наверное; Карамышев помнил, как
корчил ему рожи в детстве. На задней стороне деревянной рамы были
процарапаны инициалы, Карамышев обнаружил их, когда ему было года четыре
- их процарапал в детстве дедушка.
взгляд обывателя. То от Бога ждали чудес, потом от науки, а теперь - хоть от
кого-нибудь, лишь бы чудес. Чудес не бывает, и ты-то уж должна это понимать.
Диагностику мы отработали и, если бы государству было до нас, уже могли бы
запускать в серию прекрасные, компактные и дешевые аппараты, которые сто
очков вперед давали бы всем этим дорогущим импортным томографам и
цереброскопам... А то, что волновая терапия пока не удается, - может быть,
она и вообще невозможна, может быть, это утопия, придуманная Вайсбродом и
Симагиным...
Вера, опять подпершись кулачком.
увлеченно.
ушли... Ну, потом Володя еще, но это уж потом, когда все скисло и так...
помнишь?
разъярился. - Про коммунизм, про братство народов - ах, ах, помнишь, как
мечтали в окопах наши деды и прадеды?! Мы делаем дело! Просто
обыкновенное и по-обыкновенному очень нужное дело! Хватит с нашего народа
мечтаний - ему нужны цели!
народов; наверняка она и так все время ощущала, что с некоторых пор
превратилась для него в подобие ядра, прикованного к ноге каторжанина. Но
извиняться нельзя, это еще хуже. О таком не принято говорить - просто
делается вид, что ничего подобного не существует.
блекло. - Конечно. Я и сама знаю. Что же, я не коллега тебе? Просто
приболела вот...
на всю жизнь. И нельзя об этом даже слова сказать вслух. Потому что для
воспитанных людей национальных проблем не существует; национальные
проблемы - это удел быдла, безумие быдла, блевотное нутро быдла... А у нас
проблемы исключительно духовные и немножко бытовые - грипп, Олежкины
отметки...
вопросы с их стороны уже, были и комментарии... были и определенного
свойства сомнения. Пока удавалось снимать и сглаживать. Иногда кажется, что
- все; что удалось наконец окончательно снять и сгладить, что больше это не
повторится - но проходит полгода, или восемь месяцев, и опять какая-то
подвижка в их большой, отвратительно большой и попросту отвратительной
политике, и опять: вы уверены, что ваша супруга не поддерживает ни малейших
связей с оставшимися за рубежом родственниками? Вы действительно уверены?
Может быть, все-таки лучше было бы ей уволиться? В конце концов, это же
просто разумная предосторожность; к вам, Аристарх Львович, у нас ПОКА
претензий нет, вы работайте себе, Аристарх Львович, как работали, и совет вам
да любовь с вашей супругой, брак - дело святое... но ей самой со всех точек
зрения лучше было бы стать просто домохозяйкой... Нет, она очень ценный
работник, что вы - незаметный, но незаменимый; а что касается возможных
родственников в Грузии, то я уверен, что у Веры с ними нет никаких контактов,
даже если там и действительно остались какие-то родственники; она же
родилась здесь, она наша-наша-наша-наша!.. ни звонков, ни писем, ни вообще
никаких поползновений я не наблюдал ни разу за весь период нашего брака...
Период брака... Какие слова!
подозреваю, что беседовали. Но ты же не расскажешь, и я не расскажу, мы
воспитанные...
разогревать обед второму мужчине в семье. А Карамышев взялся за газету и,
дохлебывая безвкусный суп - или он вообще-то был обычным, как всегда, в
меру съедобным, и только сегодня ощущался таким безвкусным, потому что
страх продолжал угловатой ледяной глыбой скользко перекатываться внутри, и