открывая глаз, сказал Мартин, - если твою маму не отпустят с работы,
Больда посидит с девочкой.
Очень уж хорошо было в Битенхане, хотя он и знал, что будет робеть там,
чего дома с ним никогда не случалось. Но там, в третьем непонятном мире
Генрих всегда робел. Школа и дом существовали как-то вместе. Даже церковь
пока могла существовать рядом с домашним миром. Ведь он еще не стал
безнравственным, не совершил ничего постыдного. Впрочем, он робел и в
церкви, но эта робость была иной, это было твердое сознание, что здесь-то
уж, наверное, добром дело не кончится. Слишком много вещей скрыто в
глубине, и лишь очень немного остается на поверхности.
дурацкая.
не пускают.
Борусяк в ночной сорочке. Смуглый, подозрительного вида верзила слишком уж
пылко обнимает ее. Над парочкой надпись: "Остерегайтесь блондинок", а под
грудью у нее наклеена красная полоска, словно петля наброшена на красотку
и ее смуглого верзилу - "дети до 16 лет на сеансы не допускаются".
которой непрерывным потоком шли машины. А когда мимо проезжал тяжелый
грузовик или автобус - здесь ходил тридцать четвертый, - тихонько
дребезжали оконные стекла. "В юдоли скорбей", - пела фрау Борусяк.
же он страшно устал. Не отвечая, не открывая глаз, он неподвижно сидел у
стены.
идти домой. Заодно посмотрим, что идет в "Боккаччо".
опор сквозь ветер и снег. Сверкнул золотой меч; еще мгновение, и он
рассечет плащ пополам.
прямо под нос свои _расчеты_. Как приятно будет отомстить Лео за тот
случай с "хищением". С Лео причитается еще по двадцать марок в месяц, да
десять Генрих надеялся сэкономить. Если платить врачу ежемесячно по
тридцать марок, он согласится лечить маму. Но остается еще задаток в
триста марок. Куча денег, неприступная вершина. Тут разве только чудо
поможет. Тогда пусть свершится чудо. Оно должно свершиться! Ведь мама
плачет из-за этих зубов. Лео, разумеется, и пфеннига лишнего не даст.
Будет скандал. Ну и пусть! Если уж нет другого отца, то пусть хоть дядя
будет другой. Любой дядя лучше, чем Лео.
Альберт, - так ему и надо, - пусть поволнуется. Он ведь всегда волнуется,
когда Мартин вовремя не приходит домой. Лучше всех в доме, как ни говори,
Больда и Глум. Надо обязательно подарить им что-нибудь: Глуму - масляные
краски, а Больде - новый молитвенник в красном кожаном переплете и синюю
коленкоровую папку, чтобы ей было куда складывать свои кинопрограммы.
Матери ничего не стоит дарить и Альберту тоже: записочник несчастный!
Тоже, как и мама, начал трижды подчеркивать эти злосчастные слова: "не
мог", "должен был", "нельзя было".
дверей. Ну и свинья же ты, скажу я тебе...
Он слышал, как на лестнице фрау Борусяк что-то ласково сказала Вильме,
поговорила с Генрихом, и все трое стали спускаться вниз по лестнице.
Мартин остался совсем один, - даже фрау Борусяк ушла, не будет ее песен.
Впрочем, может быть, она пошла лишь в молочную напротив купить кефиру.
Господин Борусяк очень любит кефир.
вяжет или шьет. Приходит Поске из школы - мама уже ждет его. Суп горячий,
картошка поджарена, и даже на третье всегда есть что-нибудь. Фрау Поске
вяжет свитера и жилеты, шерстяные чулки с затейливыми узорами, шьет брюки
и куртки. На стене у них висит увеличенная фотография отца Поске. Большой
портрет, почти такой же, как папин портрет дома, в гостиной. Отец у Поске
был обер-ефрейтором - веселый обер-ефрейтор с орденской колодкой на груди.
Дядя Берендта и новый отец Гребхаке - все они лучше дяди Лео. Они почти
как настоящие отцы. А дядя Лео самый скверный из всех. Вот дядя Альберт -
это настоящий дядя, ведь он с мамой не сожительствует. Генриху живется
хуже всех, еще хуже, чем ему самому. Генриху приходится все подсчитывать,
и дядя у него плохой!
спросить его, что он пишет. Боже, пусть Генриху живется лучше! Ему так
тяжело. Мать у него _безнравственная_, но ему от этого не легче. У
Берендта и Вельцкама мамы тоже _безнравственные_, но зато по крайней мере
дяди хорошие, совсем как настоящие отцы, им подают яйцо на завтрак, они
приходят с работы, надевают домашние туфли, читают газету. А у Генриха
ничего этого нет, хоть мама у него и _безнравственная_. Ему за все
приходится расплачиваться. Так сделай же, чтобы ему жилось лучше! Ему так
тяжело! Он целыми днями подсчитывает, экономит, а Лео не платит за
маргарин, не платит за яйца и за хлеб. И на обед он слишком мало дает.
Плохо живется Генриху. У него в самом деле так много забот, и все, что он
делает, так важно, стоит ли обижаться на то, что иногда он напускает на
себя важный вид.
стыдно за то, что он вообще ел бутерброды у Генриха. Боже, сделай, чтобы
ему жилось получше! Мартин вспомнил, как бабушка расплачивается за ужин в
погребке у Фовинкеля. Он как-то раз заглянул в счет. 18 марок 70
пфеннигов. Мартин встал и взял со стола листок с цифрами. В правом углу
было написано: "зубной врач - 900 марок", слева столбиком:
и деление. "500:100x40 - маргарин" и рядом "хлеб, уксус", дальше какие-то
каракули, и потом снова разборчивым почерком: "До сих пор мы расходовали
28 марок в неделю, как быть дальше??"
бабушка кельнеру. Он вспомнил треск отрываемого чека. Ему стало страшно:
деньги надвигались на него, приняли осязаемую форму. 28 марок в неделю и
18 марок 70 пфеннигов за один только ужин. Боже, пусть Генриху живется
лучше!
догадался, что это Альберт. И тотчас же услышал его голос: "Мартин!"
напротив за кефиром для мужа и за конфетами для ребятишек.
и голос у него был робкий, почти умоляющий: это испугало Мартина больше,
чем резкий окрик.
мед - капля за каплей. Ласковый, нежный голос.
Альберта, он испугался еще больше. Альберт весь как-то осунулся, постарел,
и лицо у него было очень печальное. Рядом с ним стоял столяр. Мартин
распахнул окно.
выросла в краю зеленом, среди лесов, среди полей". Мартину вдруг все
кругом показалось зеленым - и Альберт, и столяр рядом с ним, и автомобиль,
и двор, и небо. В таком краю, наверное, выросла фрау Борусяк.
ключ под коврик. В прихожей он опять увидел в окно, как за стеной
Флинт Эрик
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Панов Вадим
Сертаков Виталий
Зыков Виталий