пальцах, вполне соответствовал именно такой интонации. Иоахима
Ортнера спасло лишь то, что с детства он был вышколен в
правиле ни при каких обстоятельствах не выдавать своих чувств,
не то он вряд ли смог бы скрыть изумление.
прекрасно понимаю, что сейчас творится у вас на душе. Эти
ужасные дни... Эти потери... я даже слова не могу подобрать,
чтобы оценить их верно. Все ужасно. Все. Но прошу вас, дорогой
Ортнер, не отчаивайтесь. Не теряйте головы. Нервы еще успеют
пригодиться. Это война.
Ортнер, - я успел заметить, что это не Монте-Карло.
тон, однако мундштук едва не хрустнул в побелевшем кулаке. -
Не надо язвить. Я понимаю, как вам сейчас нелегко, как вас
угнетает ваша ответственность и ваша неудача...
вместе.
поворотом разговора, как его раздражает тон собеседника, но из
этого ничего не вышло: не та школа. Впрочем, он боролся с
собою недолго, примирился с поражением - и еще раз уступил.
Взял Иоахима Ортнера под здоровую правую руку и повел по
траншее.
более двух часов назад совершенно случайно я узнал, что
командир нашего корпуса... э-э, как бы сказать... приходится
вам...
лагаю, что если даже мой дядя...
полковник. - Это не меняет дела. И не снимает, так сказать...
Мы все равны перед нашим фюрером! Но мне хотелось, чтоб вы
знали, что просто, по-человечески... - Он совсем запутался;
дипломатия была явно не по плечу господину полковнику. И тогда
он рубанул напрямик. - Короче, я очень сожалею, что позавчера
мой случайный выбор пал на вас, герр майор. Так вышло, черт
побери, и вот теперь я не знаю, как вам - виноват! - как нам
выбраться из этого дерьма. Правда, есть последний шанс.
Сверху, как говорится, виднее, А что, если вы навестите дядю?
хуже не будет. Да и поездка недолгая. Шоссе великолепное и
сейчас свободно насквозь, мой "хорьх" дает полтораста
километров, шофер надежен. До полуночи успеете обернуться.
полковника в знакомом карпатском селе - в памяти Иоахима
Ортнера оно было уже далеким-далеким, почти ирреальным, как
сон, - майор остался наедине со своими думами. Он не пробовал
представить, как повернется разговор с дядей; это было ни к
чему: от него не требовалось дипломатического дара, даже
лести; только почтительность и послушание. Сверху
действительно виднее. Но что дядя может предпринять? Перевести
его в другую часть? - щекотливое дело; репутацию не убережешь.
Перевести в другое место весь полк? - значит, и рана и нервы -
все зря?..
не жалеть. Это еще никого не доводило до добра. Однако
недавний пессимизм уже вошел в него снова и растекался, как
чернила; и, хотя светлого, конечно же, было еще очень много,
внутренний взор был прикован только к черному пятну, и его
движение вширь начинало казаться неодолимым.
думать, как будет славно надеть однажды генеральские погоны;
это будет скоро и случится непременно; пять-шесть лет, а
может, и меньше, зависит от того, будет ли все эти годы война
и как она сложится, какова будет конъюнктура; эти ефрейторы,
эти вчерашние завсегдатаи пивных баров к тому времени отшумят,
отбуянят - выдохнутся; пока что энергии им не занимать,
инерция движения огромная - чем черт не шутит, глядишь, и
впрямь завоюют мир; но удержать?! Нет, для этого у них не
хватит ума; сидя на золоте, они глотки друг другу перервут
из-за ломаного гроша; они опустятся и иссякнут, у них станет
дряблой душа - и тогда придем мы, люди новой формации,
сочетающие в себе старые культурные традиции и завтрашний
технократический взгляд на мир, на связь вещей, железной рукой
мы вырвем у них вожжи...
самый первый порог?" - вспомнил некстати Иоахим Ортнер. Эта
потеря бдительности дорого ему обошлась. Он спохватился почти
тотчас же, однако, как писали в старых романах, демоны мрака
уже завладели его душой, уже терзали ее, и, когда он спустя
час предстал пред дядины очи, на нем в прямом смысле слова
почти лица не было, а если говорить откровенно, он был просто
жалок.
Ортнера. Секрет прост: он устал. Устал от серии ударов; от
ожидания заключительного удара, перед которым не устоит на но-
гах. Всю жизнь его приучали "держать удар"; всю жизнь ему
внушали ненависть к поражениям. Если ты упал - не беда,
говорили ему. Лишь бы имел силы и мужество подняться, и снова
броситься в драку, и взять реванш. Пропустил удар - не беда,
если только ты от этого становишься злее и упрямей. Ты должен
ненавидеть падения, ненавидеть удары, которые наносят тебе, ты
должен ненавидеть свои поражения, говорили ему, но ведь он не
был аморфной куклой, у него были определенный характер и
наследственность, и заповедь ненависти к поражениям
трансформировалась у него в своеобразную форму, когда человек,
чтобы не упасть, чтобы не переносить боль, не скрежетать
зубами, напрягаясь из последних сил, подставляет под удар
другого. Но ведь однажды получается так, что не успеваешь -
времени не хватает или обстоятельства складываются
неблагоприятно - увернуться или поставить под удар другого. И
чувствуешь на себе, на своих костях и мясе эту безжалостную
всесокрушающую силу. Неужели настал этот час?
не утешение, Иоахим. Это истина. Так же как истинно, что чем
труднее взбираться на дерево, тем слаще его плоды.
Жаль, конечно, что ты не взял этот дот сразу. Но какая слава
была бы с такой победы? Никакой. Рядовой эпизод. А вот если ты
простоишь возле него еще дней десять...
провозиться долго, чтобы все ждали этой победы. Чтобы когда
это случится, она прозвучала громко и принесла славу
германскому оружию... У тебя есть какой-нибудь план?
тебе для этого может понадобиться.
через сутки, но уже и эта ночь не прошла впустую. Майор
выдвинул два взвода на новую позицию - между холмом и
старицей. Здесь склон был самым крутым, в одном месте даже
обрывистым - земля обвалилась во время высокого паводка.
Солдаты начали окапываться еще затемно; сначала рыли траншею и
блиндаж; его делали просторным - отсюда и предполагали тянуть
подземный ход к цели.
скучный. Если бы Иоахим Ортнер собирался и дальше воевать с
этой частью, он нашел бы для себя немало дел, но этот батальон
выл для него всего лишь полустанком, и тратить свои силы и
мозговую энергию на солдат и младших офицеров, с которыми
воевать придется кому-то другому, он не желал. Не из принципа;
просто это было неразумно по отношению к самому себе.
Воздух выл сухой и жаркий, трещали цикады, вокруг было столько
разрытой земли, что даже малейшее дуновение ветерка поднимало
тончайшую едкую пыль. Делать было совершенно нечего. Он еще
потомился немного; не зная, чем себя занять, придумал одну
смешную штуку, однако она вначале даже ему самому показалась
дикой, и он тут же ее отбросил, но вскоре эта мысль
возвратилась к нему снова и уже не отпускала. Он подумал: а
почему бы нет, в самом деле? - вызвал начальника штаба, сказал
ему, что попробует вступить в переговоры с красными, и,
Лукин Евгений
Земляной Андрей
Круз Андрей
Афанасьев Роман
Жюль Верн
Круз Андрей