пожала плечами. Отвратительный рабский жест. Скажи ему, чтобы немедленно
спустился, - сказал я. Суп в моей тарелке остыл. Да и был ли он когда-нибудь
горячим? Она вернулась. Он не хочет есть, - сказала она. Я положил ложку.
Скажи, Марта, - сказал я, - как называется то, что ты приготовила? Она
назвала. Ты раньше готовила это блюдо? - спросил я. Она заверила, что да. В
таком случае, это я не в своей тарелке, а не суп, - сказал я. Эта шутка мне
ужасно понравилась, и я смеялся до икоты. Марта не поняла юмора и с
удивлением смотрела на меня. Позови его, - сказал я наконец. Кого? - сказала
Марта. Я повторил. Она смотрела на меня в полном недоумении. В этом милом
доме, - сказал я, - нас только трое, ты, мой сын и, наконец, я. Мной было
сказано- позови его. Он нездоров, - сказала Марта. Даже если он умрет, -
сказал я, - спуститься он все равно должен. Гнев приводил меня иногда к
некоторым преувеличениям. Я о них не жалею. Язык в целом представляется мне
преувеличением. Я сознавался в них на исповеди. Мне недоставало грехов.
думаешь. Я не хочу есть, - сказал он. Ешь суп, - сказал я. Я понимал, что
есть он не будет. Что с тобой? - спросил я. Я плохо себя чувствую, - сказал
он. Как отвратительна молодость. Постарайся выразить это эксплицитно, -
сказал я. Я намеренно употребил это трудноватое для подростков выражение,
ибо несколько дней тому назад объяснил сыну его смысл и область применения.
Я очень надеялся, что он скажет, что не понимает меня. Но он был хитрюга, на
свой манер. Марта! - проревел я. Она появилась. Продолжим обед, - сказал я.
Я посмотрел за окно повнимательнее. Дождь прекратился, о чем я уже знал, и
огромные багровые покрывала вздымались высоко на западе. Я скорее угадывал
их сквозь купы деревьев, чем видел. Огромная радость, вряд ли я
преувеличиваю, захлестнула меня при виде столь прекрасного, столь
многообещающего зрелища. Со вздохом я отвернулся, ибо радость, вдохновленная
красотой, редко бывает безоблачной, и обнаружил перед собой, так сказать,
продолжение. Что это такое? - спросил я. Обычно в воскресенье мы доедаем
холодную курицу, утку, гуся, индейку, что там еще, с субботнего обеда. Я с
успехом разводил индеек, дело это, на мой взгляд, перспективнее, чем
разведение уток или телят. Более кропотливое, возможно, но и более выгодное
для того, кто умеет их вкусно и правильно питать, одним словом, кто любит их
и за это любим ими. Картофельная запеканка с мясом, - сказала Марта. Я
попробовал кусочек. А куда вы дели вчерашнюю птицу? - спросил я. На лице
Марты появилось выражение триумфа. Было очевидно, что этого вопроса она
ждала, рассчитывала на него. Я подумала, - сказала она, - что перед уходом
вам не мешает подкрепиться чем-нибудь горячим. А кто тебе сказал, что я
ухожу? - сказал я. Она направилась к двери, верный признак того, что сейчас
последует злобный выпад. Оскорблять она умела только на ходу. Я не слепая, -
сказала она. И распахнула дверь. К сожалению, - сказала она. И захлопнула
дверь за собой.
разболтал? - спросил я. Он сделал вид, что не понимает, о чем я говорю. Ты
сказал Марте, что мы отправляемся? - спросил я. Он ответил, что сказать
этого не мог. Это почему же? - спросил я. Я не видел ее, - нагло заявил он.
Но она только что поднималась к тебе в комнату, - сказал я. Запеканка была
уже готова, - сказал он. Иногда он бывал достоин меня. Но он сделал ошибку,
призвав на помощь запеканку. Впрочем, он был еще молод и неопытен, и я не
стал его унижать. Постарайся объяснить мне, - сказал я, - как можно точнее,
что именно у тебя болит. У меня болит живот, - сказал он. Живот! Температура
у тебя есть? - спросил я. Не знаю, - ответил он. Так узнай, - сказал я. Вид
у него становился все более растерянным. К счастью, я всегда находил
удовольствие в подробностях. Пойди, достань градусник, - сказал я, - в
правом ящике моего письменного стола, втором сверху, измерь температуру и
принеси градусник мне. Я выждал несколько минут и, не услышав вопроса,
повторил медленно, слово за словом, это довольно длинное и сложное
предложение, содержащее не менее трех императивов. Когда он выходил, поняв,
вероятно, суть сказанного, я шутливо добавил: Ты знаешь, с какой стороны его
вставлять? Я охотно прибегал в разговоре с сыном к двусмысленным шуткам, в
интересах его образования. Те, остроумие которых он не мог вполне оценить в
момент произнесения, а таких было немало, станут предметом его размышлений в
часы досуга или будут более или менее правдоподобно истолкованы компанией
его друзей. Что само по себе великолепное упражнение. Одновременно я
подталкивал его молодой ум на самый плодотворный путь - отвращения к телу и
его функциям. Но выразился я не совсем удачно, я имел в виду, каким концом
градусника. Только во время пристального изучения запеканки с мясом пришла
мне в голову эта запоздалая мысль. Я приподнял корочку ложкой и заглянул
внутрь. Внутренность исследовал вилкой. Я позвал Марту и сказал: Это и
собака есть не будет. С улыбкой вспомнил я свой письменный стол, в котором
было всего-навсего шесть ящиков, по три с каждой стороны того пространства,
куда я ставил ноги. Поскольку обед ваш несъедобен, - сказал я, - будьте
добры положить в пакет бутерброды с остатками курицы. Наконец вернулся сын и
протянул мне градусник. Ты его хотя бы вытер? - спросил я. Увидев, как я
всматриваюсь в ртуть, он подошел к двери и включил свет. Как далеко в это
мгновение был Йуди. Иногда зимой, возвращаясь домой, измотанный и усталый,
после целого дня бесплодных блужданий, я находил свои домашние туфли у
камина, нутром к огню. У него была температура. Нормальная, - сказал я.
Можно я пойду к себе? - спросил он. Зачем? - спросил я. Чтобы лечь, - сказал
он. Не провидение ли послало мне это препятствие? Несомненно, но я ни за что
не посмел бы прибегнуть к его помощи. Я не собирался подвергать себя удару
грома среди ясного неба, который мог оказаться смертельным, лишь из-за того,
что у сына схватило живот. Если бы он серьезно заболел в пути, это было бы
другое дело. Все-таки не зря я штудировал Ветхий Завет. Ты ходил
по-большому, сынок? - спросил я ласково. Я пробовал, - сказал он. И сейчас
хочешь? - спросил я. Да, - сказал он. Но ничего не выходит, - сказал я.
Ничего, - сказал он. Немного газов, - сказал я. Да, - сказал он. Внезапно я
вспомнил про сигару отца Амвросия. Я раскурил ее. Что-нибудь придумаем, -
сказал я, поднимаясь. Мы пошли наверх. Я сделал ему клизму с соленой водой.
Он пытался сопротивляться, но недолго. Я вынул наконечник. Старайся
подержать, - сказал я, - и не сиди, а ляг на живот. Мы находились в ванной.
Он лег на кафельные плитки своим толстым задом вверх. Пусть впитается
поглубже, - сказал я. Что за день! Я посмотрел на пепел сигары. Он застыл,
твердый и сизый. Я присел на край ванны. Фарфор, зеркала и хром вполне меня
успокоили. По крайней мере, я полагаю, что именно они. Впрочем, не вполне. Я
встал, положил сигару и почистил резцы. И гнезда, где раньше были зубы,
тоже. Выпятив губы, обычно плотно сжатые, я разглядывал себя в зеркале. На
кого я похож? - спросил я сам себя. Вид усов, как всегда, раздражал меня.
Что-то в них было не то. Усы мне шли, невозможно было представить меня без
усов. Но мне хотелось, чтобы они шли мне еще больше. Крохотного изменения в
фасоне стрижки было бы достаточно. Но какого изменения? Они слишком длинные,
недостаточно длинные? А сейчас, - сказал я, не отрываясь от зеркала, - сядь
на горшок и потужься. Или цвет не тот? Звук опорожнения вернул меня к менее
возвышенным заботам. Он поднялся, весь дрожа. Мы оба склонились над горшком,
который я взял за ручку, наклоняя из стороны в сторону. Несколько
волокнистых кусочков плавало в желтой жидкости. Как ты думаешь сходить
по-большому, если в животе у тебя пусто? Он возразил, что он завтракал. Ты
ничего не ел, - сказал я. Он ничего не ответил. Удар мой пришелся в цель. Ты
забываешь, что через час-другой мы отправляемся, - сказал я. Я не могу, -
сказал он. Следовательно, - продолжал я, - тебе придется что-нибудь поесть.
Резкая боль пронзила мое колено. Папа, что с тобой? - спросил он. Я
опустился на табуретку, закатал штанину и осмотрел колено, несколько раз
согнув и разогнув его. Йод, быстро, - сказал я. Ты сидишь на нем, - сказал
он. Я встал, штанина соскользнула на лодыжку. Инертность тел способна
буквально свести человека с ума. У меня вырвался рев, который, должно быть,
услышали сестры Эльснер. Они оторвутся от своего чтения, поднимут головы,
переглянутся, прислушаются. Тишина. Еще один крик в ночи. Пальцы двух
дряхлых рук, в кольцах и морщинах, протянутся навстречу друг другу,
соединятся. Я снова подтянул штанину, с остервенением закатал ее до бедра,
поднял сиденье табуретки, достал йод и стал втирать его в колено. В колене
необычайно много мелких, подвижных косточек. Пусть впитается поглубже, -
сказал сын. Он мне за это заплатит, позднее. Кончив втирание, я положил йод
на место, опустил штанину, снова сел на табуретку, прислушался. Тишина. Если
только не хочешь отведать сильного рвотного, - сказал я, как будто ничего не
произошло. Я хочу спать, - сказал он. Пойди ляг, - сказал я, - я принесу
тебе в постель чего-нибудь пожевать, ты поспишь немного, и тогда мы
отправимся. Я притянул его к себе. Что ты на это скажешь? - спросил я. На
это он сказал: Хорошо, папа. Любил ли он меня в тот момент, как любил его я?
Имея дело с таким притворщиком, уверенным быть нельзя. Иди быстро в постель
и хорошенько укройся, я сейчас приду. Я спустился на кухню, вскипятил чашку
молока, намазал кусок хлеба вареньем и поставил все это на красивый
лакированный поднос. Он требует отчет, он его получит. Марта молча наблюдала
за мной, покачиваясь в своем кресле. Как парка, у которой кончилась нить.
Убрав за собой, я направился к двери. Я могу идти спать? - спросила она. Она
дождалась, когда я нагрузил поднос и взял его в руки, чтобы задать этот
вопрос. Я вышел из кухни, поставил поднос на стул возле лестницы и вернулся
на кухню. Вы сделали бутерброды? - спросил я. Молоко тем временем остывало,
и на поверхности его возникала отвратительная пленка. Она их сделала. Я
пойду спать, - сказала она. Все шли спать. Через час вам придется подняться,
- сказал я, - чтобы закрыть дверь. Ей предстояло самой решить, стоит ли в
таком случае идти спать. Она спросила, как долго я предполагаю
отсутствовать. Понимала ли она, что я отправляюсь не один? Наверняка да.
Когда она поднялась к сыну позвать его, она должна была заметить рюкзак,
даже если он ничего ей не сказал. Не имею понятия, - сказал я И тут же,
проникшись ее старостью, хуже, чем старостью старением, печальным и
одиноким, в ее неизменном углу: Ну, полно, полно, недолго. И посоветовал ей,
в самых теплых для меня выражениях, хорошенько отдохнуть за время моего
отсутствия и не скучать, навещать своих друзей и принимать их у себя. Не
ограничивайте себя в чае и сахаре, - сказал я, - а если вам понадобятся
вдруг деньги, обратитесь к господину Савори. Моя внезапная сердечность не
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Шидловский Дмитрий
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия