мяуканье на кухне в часы, когда тетя Глаша готовила обед, - сидел на
подоконнике и с неохотой, вроде бы между прочим, лапой ловил осеннюю муху,
сонно жужжащую на стекле; и Валя, засмеявшись, погладила его.
мяукая, стал так тереться о Валину ногу, будто подхалимством этим
напоминал, что время обеда наступило.
вернулась после дежурства. Валя в сопровождении Разнесчастного вышла ей
навстречу.
приехал! Плащ и чемодан дома.
рассвете, мимо госпиталя машины с ихними пушками проехали. Сразу подумала:
вернулись из лагерей. Тяжела военная жизнь, с машины на машину, с места на
место... Устала я сегодня... - ворчливо заключила она. - Устала как
собака. Обед разогрела бы, руки не подымаются...
возле ног кота, тетя Глаша говорила:
дня майора ихнего в пятую палату привезли. Этого важного, знаешь?
Градусникова... Термометрова... Фамилия какая-то такая больничная. Сердце.
Поволновался шибко, говорят. У военных все так: то, се, туда, сюда. Одни
волнения. Да отстань ты, пес шелудивый!..
упираться всеми четырьмя лапами и, ткнувшись усатой своей мордой в суп,
фыркнул и обиженно заорал на всю кухню протяжным скандальным голосом. Валя
усмехнулась, тетя Глаша продолжала:
не мягкие, одеяла колючие, почему жарко в палате? А вентиляция как раз
открыта. Чуть не сцепилась с ним, не наговорила всякого, а самою в дрожь
прямо бросило; вроде ребенок какой...
надо уходить из госпиталя. Портится у меня характер.
канцелярию первого дивизиона, где могли ее соединить с братом, и
одновременно она с ожиданием думала: если вернулся весь дивизион, то и
Алексей должен быть в городе и должен позвонить ей сегодня же... Тетя
Глаша зазвенела посудой на кухне, включила радио, заведя дома привычку не
пропускать ни одной передачи для домашних хозяек, даже о том, "что такое
дождь". Валя набирала номер дивизиона, а радио гремело в двух местах - на
кухне и в комнате брата, - звучала песенка об отвергнутой любви
девушки-доярки с потухшими задорными звездочками в глазах, о неприступном,
бравом парне-гармонисте - просто невыносимо было слушать эту назойливую и
несносную чепуху!
Валю, в комнату втиснулся Разнесчастный; он стал облизываться так, что
языком доставал до глаз; глаза же его при этом со злорадным торжеством
сияли: что-то выклянчил на кухне. Телефон в дивизионе не отвечал, а в это
время, задрав хвост, видимо, хвастаясь своей победой, кот прошелся по
комнате, и Валя положила трубку, села на диван, сказала, похлопав себя по
коленям:
усатище-тараканище! Ложись и мурлыкай. И будем ждать телефонный звонок.
Нам должны сегодня позвонить, ты понял это?
согревая Валины ноги; тетя Глаша по-прежнему возилась на кухне; по радио
же теперь передавали сентиментальный дуэт из какой-то оперетты, и сладкий
мужской голос доказывал за стеной:
работники радио перевлюблялись до оглупения. Чепуху передают! Тетя Глаша,
- крикнула она, - включите что-нибудь другое! Ну Москву, что ли!
любовь. С чувством.
тетя Глаша все же выключила радио.
дивана, сначала подумала, что зазвонил телефон, но ошиблась - звонок был в
передней: это пришла Майя, и, оглядев ее с головы до ног, Валя сказала
чуточку удивленным голосом:
смотри на плащ брата такими глазами - училище в городе.
последнее время она часто простуживалась - лицо поблекло, осунулось,
отчего особенно увеличились темные глаза, движения стали медлительными, не
такими, как прежде; теперь она остерегалась сквозняков, на лекциях не
снимала платка, как будто зябко ей было, и порой, задерживая отсутствующий
взгляд на окне, подолгу смотрела куда-то с выражением непонятной тоскливой
болезненности.
дремлющего кота, как-то грустно полуулыбнулась.
шкаф и орет оттуда гадким голосом. А потом целый день ходит по комнате,
вспоминает и ворчит, потрясенный. Отъявленный трус.
объявил, что в мире существует три жесточайших парадокса: когда заболевает
медик, когда почтальон носит себе телеграммы, когда ночной сторож умирает
днем. Не знаю, насколько это остроумно. Пришлось пощупать его пульс,
поставить диагноз: неизлечимая потребность острить.
откинулась на диване. - И очень уютно у тебя, - прибавила она, опять
поправив платок на груди.
незнакомый мягкий и вместе тревожный отблеск улавливался в них, точно она
прислушивалась к своему негромкому голосу, к своим движениям, - и Валя не
без внимания поглядела на нее.
провела пальцами по щекам, по шее, сказала совсем робко: - Да, да, ты
права. Я изменилась...
перекосилось, и, подойдя к дивану, она нашла Валину руку, прижала к своей
щеке, еле слышно проговорила:
могла, пойми, не могла! Валя... у меня будет, наверно... ребенок.
головой Майя и тотчас заговорила порывистым шепотом: - Валюшка, милая,
посоветуй. Что мне делать? Это значит на год-два оставить институт. Борис
еще не кончил училища... Дома мне ужасно стыдно, места не нахожу, мама
одна знает... И... и очень страшно. И, понимаешь, иногда мне хочется так
сделать, чтобы ребенка не было... Валюшка, милая, посоветуй, что же мне
делать?
ее глазах, и, отвернувшись, она из рукава достала носовой платок, стала
размазывать их, вытирать на щеках.
нахмурилась. - И ничего страшного. О чем ты говоришь?.. Если бы у меня был
ребенок... - Она прикусила губу. - Нет, я бы не испугалась все-таки!
Майя виновато улыбнулась влажными глазами, комкая в руке платок:
себе страстностью. - Я не испытала, но нельзя, нельзя! Низко же
отказываться от своего ребенка. Если уж это случилось... Ты говоришь -
страшно! А помнишь, как мы по два эшелона раненых принимали в сутки?
Засыпали прямо в перевязочной; казалось, вот-вот упадешь и не встанешь от
усталости. Разве ты забыла? А как с продуктами, с дровами было тяжело, ты
помнишь? Ведь теперь войны нет. Первый год посидит твоя мама с малышом, а
потом станет легче. А какой малыш может быть - прелесть! Будет улыбаться
тебе, морщить нос и чихать, потом лепетать начнет. Представляешь? Ужасно
хорошо!
недобросовестно...