Чтение 49–й страницы книги ~Робинзон Крузо~

успешно может итти такая работа при деревянных орудиях), и через месяц,
когда наступило время посева, у нас был большой участок возделанной земли,
на котором мы посеяли двадцать два бушеля ячменя и шестнадцать мер риса, т.
е. все, что я мог уделить на посев. Для еды мы оставили себе в обрез на
шесть месяцев, считая с того дня, когда мы приступили к распашке, а не со
дня посева, ибо в этих местах от посева до жатвы проходит меньше шести
месяцев.

Теперь нас было столько, что дикари могли нам быть страшны лишь в том
случае, если б они нагрянули в слишком уж большом количестве. Но мы не
боялись дикарей и свободно разгуливали по всему острову. А так как все мы
были поглощены одною надеждою-надеждою на скорое освобождение, - то каждый
из нас (по крайней мере могу это сказать о себе) не мог не думать об
изыскании средств для осуществления этой надежды. Поэтому во время своих
скитаний по острову я отметил несколько деревьев на постройку корабля и
поручил Пятнице и отцу его срубить их, а испанца приставил присматривать и
руководить их работой. Я показал им доски моего изделия, которые я с такой
неимоверной затратой сил вытесывал из больших деревьев, и предложил сделать
такие же. Они натесали их около дюжины. Это были крепкие дубовые доски в
тридцать пять футов длины, два фута ширины и от двух до четырех дюймов
толщины. Можете судить, какое баснословное количество труда было положено на
эту работу.

В то же время я старался по возможности увеличить свое стадо. Для этого
двое из нас ежедневно ходили ловить диких козлят; Пятница ходил каждый день,
а мы с испанцем чередовались. Заприметив где нибудь в укромном местечке козу
с сосунками, мы убивали матку, а козлят пускали в стадо. Таким образом у нас
прибавилось до двадцати голов скота. Затем нам предстояло еще позаботиться о
заготовлении винограда, так как он уже созревал. Мы собрали и насушили его в
огромном количестве; я думаю, что, если бы мы были в Аликанте, где вино
делается из изюма, мы могли бы наполнить не менее шестидесяти боченков.
Наравне с хлебом изюм составлял главную статью нашего питания, и мы очень
любили его. Я не знаю более вкусного, здорового и питательного кушанья.

За всеми этими делами мы не заметили, как подошло время жатвы. Урожай
был недурен, - не из самых роскошных, но все же настолько обильный, что мы
могли приступить к выполнению нашего замысла. С двадцати двух бушелей
посеянного ячменя мы получили двести двадцать; таков же приблизительно был и
урожай риса. Этого количества должно было не только хватить на прокормление
до следующей жатвы всей нашей общины (считая с шестнадцатью новыми членами),
но с таким запасом провианта мы могли смело пуститься в плавание и добраться
до любого из государств Америки.

Убрав и сложив хлеб, мы принялись плести большие корзины, чтобы было в
чем хранить Зерно. Испанец оказался большим искусником в этом деле и часто
бранил меня, почему я не устроил себе плетней для защиты; но я не видел в
них никакой нужды.

Когда таким образом продовольствие для ожидаемых гостей было припасено,
я разрешил испанцу ехать за ними, снабдив его самыми точными инструкциями. Я
строго наказал ему не привозить ни одного человека, не взяв с него в
присутствии старика-индейца клятвенного обещания, что он не только не
сделает никакого зла тому человеку, который встретит его на острове, -
человеку, пожелавшему освободить его и его соотечественников единственно из
человеколюбивых побуждений, - но будет защищать его против всяких попыток
этого рода и во всем подчиняться ему. Все это должно было быть изложено на
бумаге и скреплено собственноручными подписями всех, кто согласится на мои
условия. Но, толкуя о письменном договоре, мы с моим гостем упустили из
виду, что у его товарищей не было ни бумаги, ни перьев, ни чернил.

С этими инструкциями испанец и старый индеец отправились в путь на той
самой лодке, на которой они приехали или, вернее, были привезены на мой
остров дикарями в качестве пленников, обреченных на съедение. Я дал обоим по
мушкету, пороху и пуль приблизительно на восемь зарядов, с наказом
расходовать то и другое как можно экономнее, т. е. стрелять не иначе, как в
случаях крайней необходимости.

С какой радостью я снарядил их в дорогу! За двадцать семь слишком лет
моего заточения это была с моей стороны первая серьезная попытка вернуть
себе свободу. Я снабдил своих послов запасом хлеба и изюма, достаточным для
них на много дней, а для их соотечественников на неделю. Наконец, наступил
день отплытия. Я условился с отъезжающими, что на обратном пути они подадут
сигнал, по которому я мог бы издали признать их лодку, затем пожелал им
счастливой дороги, и они отчалили.

Вышли они при свежем ветре в день полнолуния в октябре месяце по
приблизительному моему расчету, ибо, потеряв точный счет дней и недель, я
уже не мог его восстановить, я не был даже уверен, правильно ли отмечены
годы в моем календаре, хотя, проверив его впоследствии, убедился, что я не
ошибся в годах.

Уже с неделю ожидал я своих путешественников, как вдруг случилось
непредвиденное событие, беспримерное в истории.

В одно прекрасное утро, когда я еще крепко спал в своем убежище, ко мне
вбежал Пятница с громким криком: "Господин, господин! Они едут, едут!" Я
мигом вскочил, наскоро оделся, перелез через ограду и, не думая об
опасности, выбежал в рощицу (которая, к слову сказать, так разрослась, что в
описываемое время ее можно было скорее назвать, лесом). Повторяю: не думая
об опасности, я сверх обыкновения не взял с собой никакого оружия; но каково
же было мое удивление, когда, взглянув в сторону моря, я увидел милях в пяти
от берега лодку с треугольным парусом: она держала курс прямо на остров и,
подгоняемая попутным ветром, быстро приближалась. При этом шла она не от
материка, а с южной стороны острова.

Сделав это открытие, я приказал Пятнице спрятаться в роще, потому что
это были не те, кого мы ожидали, и мы не знали - враги это или друзья.

Затем я вернулся домой за подзорной трубой, чтобы лучше рассмотреть.
Приставив лестницу, я взобрался на холм, как я всегда это делал, желая
произвести рекогносцировку и яснее разглядеть окрестности, не будучи
замеченным.

Не успел я взобраться на холм, как тотчас увидел корабль. Он стоял на
якоре у юго-восточной оконечности острова, милях в восьми от моего жилья. Но
от берега до него было не более пяти миль. Корабль был несомненно
английский, да и лодка, как я мог теперь различить, оказалась английским
баркасом.

Не могу выразить, в какое смятение повергло меня это открытие. Моя
радость при виде корабля, притом английского, - радость ожидания близкой
встречи с моими соотечественниками, с друзьями, - была выше всякого
описания, а вместе с тем какое то тайное предчувствие, которого я ничем не
мог объяснить, предостерегало меня против них. Прежде всего мне казалось
странным, что английский купеческий корабль зашел в эти места, лежавшие, как
было мне известно, в стороне от всех морских торговых путей англичан. Я
знал, что его не могло пригнать бурей, так как за последнее время не было
бурь. За каким же делом зашел он сюда? Если это были действительно
англичане, то вероятнее всего они явились сюда не с добром, и лучше мне было
сидеть в засаде, чем попасть в руки воров и убийц.

Никогда не пренебрегайте тайным предчувствием, предостерегающим вас об
опасности, даже в тех случаях, когда вам кажется, что нет никакого основания
придавать ему веру. Что предчувствия бывают у каждого из нас, - этого, я
думаю, не станет отрицать ни один мало-мальски наблюдательный человек. Не
можем мы сомневаться и в том, что такие внушения внутреннего голоса являются
откровением невидимого мира, доказывающим общение душ. И если этот
таинственный голос предостерегает нас об опасности, то почему не допустить,
что внушения его исходят от благожелательной нам силы (высшей или низшей и
подчиненной, все равно) для нашего блага.

Случай со мной, о котором я веду теперь речь, как нельзя лучше
подтверждает верность этого рассуждения. Если б я тогда не послушался
предостерегавшего меня тайного голоса, а бы неминуемо погиб или во всяком
случае попал бы в несравненно худшее положение, чем в каком я был раньше.

Вскоре я увидел, что лодка приблизилась к берегу, как бы выбирая место,
где бы лучше пристать. К счастью, сидевшие в ней не заметили бухточки, где я
когда то приставал с плотами, а причалили в другом месте, приблизительно в
полумиле расстояния от нее, говорю - к счастью, потому что, высадись они в
этой бухточке, они очутились бы, так сказать, у порога моего жилья, выгнали
бы меня и уж, наверно, обобрали бы до нитки.

Когда лодка причалила, и люди вышли на берег, я мог хорошо их
рассмотреть. Это были несомненно англичане, по крайней мере, большинство из
них. Одного или двух я, правда, принял за голландцев, но ошибся, как
оказалось потом. Всех было одиннадцать человек, при чем трое из них были
привезены в качестве пленников, потому что у них не было никакого оружия, и
мне показалось, что у них связаны ноги: я видел, как четыре или пять
человек, выскочившие на берег первыми, вытащили их из лодки. Один из
пленников сильно жестикулировал, о чем то умолял; он, видимо, был в страшном
отчаянии. Двое других тоже говорили что то, воздевая руки к небу, но в общем
были сдержаннее.

Я был в полнейшем недоумении, не зная, чем объяснить эту сцену. Вдруг
Пятница крикнул мне на своем невозможном английском языке: "О, господин!
Смотри: белые люди тоже кушают человека, как дикие люди". "С чего ты взял,
Пятница, что они их съедят?" "Конечно, съедят", отвечал он с убеждением.
"Нет, нет, ты ошибаешься, - продолжал я, - боюсь, правда, что они убьют их,
но можешь быть уверен, что есть их не станут".

Я с ужасом смотрел на разыгравшуюся передо мной непонятную драму,
ежеминутно ожидая, что на моих глазах совершится кровавое дело. Я увидел
даже, как над головой одной из жертв сверкнуло какое то оружие - кинжал или
тесак. Вся кровь застыла в моих жилах: я был уверен, что бедняга сейчас
свалится мертвый. Как я жалел в эту минуту, что со мной нет моего испанца и
старика-индейца, отца Пятницы. Я заметил, что ни у кого из разбойников не
было с собой ружей. Так хорошо было бы подкрасться к ним теперь и выстрелить
по ним в упор. Но скоро мысли мои приняли иное направление.

Я увидел, что, поиздевавшись над тремя связанными пленниками, негодяи