течением лодку при переправе, все так же здесь белеют кувшинки, а там
шелестят камыши, и река свершает свой вечный путь, не ведая перемен и
смятений; тогда как ваш путь по реке времени прихотлив и полон
неожиданностей".
встречать гостей. Не успел выйти мистер Миглз, как вышла миссис Миглз. Не
успела выйти миссис Миглз, как вышла Бэби. Не успела выйти Бэби, как вышла
Тэттикорэм. Никогда еще не оказывали нигде гостям более радушного приема.
себе, как видите, в своей домашней скорлупе и не помышляем о том, чтобы
высунуть из нее нос - то бишь отправиться в путешествие. Не похоже на
Марсель, а? Тут уж никаких аллон-маршон не услышишь.
кругом.
мистер Миглз, весело потирая руки. - Я бы совсем не прочь опять там
очутиться. Уж очень приятная у нас подобралась компания.
ворчал, а приехав домой, хотел опять очутиться там, где путешествовал.
полюбоваться нашим садом во всем его великолепии. Летом вы бы тут сами себя
не услышали из-за птичьего гомона. Как люди практические, мы не позволяем
распугивать птиц; и птицы - они ведь тоже народ практический - слетаются
сюда тучами. Мы от души рады, Кленнэм (с вашего позволения я опущу
"мистера"); поверьте, от души рады.
морем, я не слыхал таких сердечных речей, - сказал Кленнэм, но, вспомнив
свой ночной разговор с Крошкой Доррит, поспешил честно добавить: - кроме
одного раза.
не сторонник военного духа в государстве, но, пожалуй, немножко аллон-маршон
- так, самая малость - придало бы жизни здешним местам. А то уж очень у нас
тут непробудная тишь.
покачиванием головы, мистер Миглз повел гостей в дом.
привлекательно, как и снаружи, и все в нем было очень хорошо и удобно
устроено. Кое-что в обстановке - завешенные картины, чехлы на мебели,
свернутые драпировки - напоминало об отсутствии у хозяев склонности к
домоседству; но как нетрудно было угадать, одна из причуд мистера Миглза
состояла в том, что, пока семейство путешествовало, комнаты должны были
всегда содержаться в таком виде, как будто хозяева возвращаются послезавтра.
Дом был битком набит всякой всячиной, вывезенной мистером Миглзом из
путешествий, и это придавало ему сходство с жильем какого-то добродушного
корсара. Были тут древности из Центральной Италии, изготовленные на
предприятиях лучших современных фирм, доведших до совершенства эту отрасль
промышленности; кусочки мумий из Египта (а может быть, из Бирмингема);
модели венецианских гондол; модели швейцарских деревушек; обломки мозаичных
плит из Геркуланума и Помпеи *, похожие на окаменелый мясной фарш; пепел из
усыпальниц и лава из Везувия; испанские веера, мавританские туфли,
тосканские головные шпильки, каррарские статуэтки, трастеверинские шарфы,
генуэзский бархат и филигрань, неаполитанские кораллы, римские камеи,
женевские ювелирные изделия, арабские фонари, четки, освященные самим папой,
и еще целые груды всевозможного хлама. На стенах красовались виды множества
мест, схожие и несхожие с натурой; а одно небольшое зальце увешано было
изображениями каких-то древних святых с жилами, напоминавшими пряди каната,
морщинами в виде татуировки и прической, как у Нептуна, причем все это было
покрыто столь густым слоем лака, что каждый праведник с успехом заменял
клейкую бумагу для ловли мух, в просторечии именуемую липучкой. По поводу
своих приобретений мистер Миглз говорил то, что обычно говорится в подобных
случаях: он не знаток, он судит только по своему вкусу, эти картины
достались ему за бесценок, но многим они нравятся. Во всяком случае, одно
лицо, понимающее толк в этих вещах, говорило ему, что "Мудрец за чтением"
(завернутый в одеяло старичок с горжеткой из лебяжьего пуха вместо бороды,
которому густая сеть трещинок придавала сходство с перепекшимся пирогом) -
отличнейший Гверчино. А что касается вон той картины направо, так тут дело
ясное для каждого: если уж это не поздний Себастиан дель-Пьомбо, так
спрашивается, кто же? Тициан?* Может быть, конечно, и Тициан, а может быть,
Тициан только коснулся этого шедевра своей кистью. "А может быть, и не
касался", - заметил Дойс; но мистер Миглз предпочел пропустить это замечание
мимо ушей.
Это была уютная светлая комната окнами на лужайку, меблированная частью как
гардеробная, частью как контора. В углу на особом столико можно было
заметить весы для взвешивания золота и лопаточку для сгребания денег.
простоял за конторкой, на которой покоились эти два предмета (в то время я
не больше помышлял о том, чтобы шататься по свету, нежели теперь - о том,
чтобы сидеть дома). Когда я навсегда оставил банк, я попросил позволения
взять их себе на память. Рассказываю вам это, чтобы вы не подумали, будто я
целыми днями сижу туг и считаю свои деньги, точно король из песенки о
двадцати четырех дроздах *. А то послушать Бэби, так на это похоже.
смотрели, обнявшись, две прехорошенькие маленькие девочки.
Этот портрет был писан почти семнадцать лет тому назад. Они тут совсем еще
младенцы - как я часто говорю мамочке.
Бэби. Ее настоящее имя - Минни; а ее сестра звалась Лилли.
- раздался голос самой Бэби, появившейся в это время в дверях.
Право же, - сказал Кленнэм, переводя взгляд с портрета на прелестный
оригинал и обратно, - сходство так велико, что мне и сейчас кажется, будто
оба изображения - ваши.
которая вслед за дочерью вошла в комнату. - Не вы первый затрудняетесь
решением, Кленнэм. Мы уже к этому привыкли. Ну, я вам подскажу: Бэби - та,
что слева.
в ту сторону, он увидел в нем отражение Тэттикорэм, которая с минуту
помедлила у отворенной двери, прислушиваясь к разговору, а затем прошла мимо
с презрительной и злобной гримасой, обезобразившей ее красивое лицо.
немало миль и, наверно, не прочь бы переобуться. Вот Дэниел, тот никогда сам
до этого не додумается, если ему не сунуть в руки машинку для снимания
сапог.
мистер Миглз, похлопывая его по плечу с видом человека, который понимает
слабости ближнего, но не желает потакать им. - Цифры, колеса, шестерни,
болты, гайки, цилиндры - да чего только там нет.
возразил Дэниел. - Но все равно, все равно. Пусть будет по-вашему.
невольно задал себе вопрос: а не сидит ли в милейшем, честнейшем и
сердечнейшем мистере Миглзе совсем малюсенькая частица того самого
горчичного зернышка, из которого выросло гигантское дерево Министерства
Волокиты? Ибо как еще можно было объяснить его нелепое
покровительственно-снисходительное отношение к Дэниелу Дойсу, вызванное не
какими-нибудь личными особенностями последнего, но лишь тем обстоятельством,
что Дойс - созидатель, человек, не идущий чужим, проторенным путем. Кленнэм
мог бы раздумывать об этом целый час, пока не пришло время спуститься к
обеду, не будь его мысли отвлечены другим вопросом, который занимал его еще
до марсельского карантина и теперь снова настойчиво встал перед ним. Вопрос
этот, весьма важный и существенный, состоял в следующем: позволительно ли
ему влюбиться в Бэби?
левую на правую, после чего попробовал сосчитать еще раз, но вышло то же
самое.) Он старше ее ровно вдвое. Ну, и что же? Он молодо выглядит, молод
душой, по-молодому здоров я силен. В сорок лет человек еще не стар, и есть
немало мужчин, которые по тем или иным причинам женятся не раньше этого
возраста. Но, с другой стороны, дело ведь не в том, как он на это смотрит;
дело в том, как посмотрит она.
в свою очередь был искренне расположен к мистеру Миглзу и его милой супруге.
Он понимал, что для этих родителей, души не чаявших в своей единственной
прелестной дочке, необходимость отдать ее мужу явится тяжким испытанием, о
котором они, верно, не решаются и думать. Но ведь чем девушка прелестней,
милей, красивей, тем неизбежней это испытание. Так почему бы им не решить
вопрос в его пользу, раз уж все равно придется его решать?
смотрят, дело в том, как посмотрит она.
множество недостатков. Он так склонен был преувеличивать в мыслях
достоинства Минни и умалять собственные, что чем дольше он раздумывал над
этим, тем больше терял надежду. Переодевшись к обеду, он окончательно принял
решение, что влюбляться в Бэби ему не следует.