Чтение 49–й страницы книги ~Моя кузина Рейчел~

мне наши молодцы. Они не могли дождаться утра.

- Вы такой же большой ребенок, как они, - сказала Рейчел и добавила
полушепотом: - Вы еще не знаете, что припас для вас Сиком!

- А вот и знаю! - прошептал я в ответ. - И польщен сверх меры. Вы
его видели?

Она кивнула:

- Он великолепен! Лучший сюртук, зеленый, нижняя губа и все прочее.
Писал зять Сикома из Бата.

Отобедав, мы перешли в библиотеку. Я не преувеличивал, говоря, что
ощущаю всю энергию мира. Я не мог спокойно сидеть на стуле, все во мне
ликовало, и я мечтал лишь об одном: чтобы ночь поскорее прошла и наступил
день.

- Филипп, - не выдержала Рейчел, - умоляю вас, пойдите прогуляйтесь.
Пробегитесь до маяка и обратно. Может быть, хоть это приведет вас в чувство.
По-моему, вы просто спятили.

- Если я спятил, - сказал я, - то мне бы хотелось остаться безумным
навсегда. Я и не подозревал, что помешательство способно доставлять такое
наслаждение.

Я поцеловал ей руку и вышел из дома. Ночь, тихая, ясная, как нельзя
более располагала к прогулке. Я не побежал, как советовала мне Рейчел, и тем
не менее вскоре добрался до маячного холма. Над бухтой висела луна с опухшей
щекой, ее лик был похож на лицо чародея, который знал о моей тайне. Волы, на
ночь укрывшиеся под каменной стеной, огораживающей пастбище во впадине
долины, при моем приближении тяжело поднялись и разошлись в разные стороны.

Я видел свет на Бартонской ферме над лугом, а когда дошел до кромки
мыса, на котором стоял маяк, и по обеим сторонам от меня раскинулась темная
гладь воды, различил вдали мерцающие огни небольших городков, растянувшихся
вдоль побережья, и огни нашего причала на востоке. Но вскоре и они, и свечи
за окнами Бартонской фермы померкли, и лишь свет луны заливал все вокруг,
прорезая на воде серебристую дорожку. Если эта ночь так и манила
прогуляться, то она манила и поплавать. Ни припарки, ни настойки не удержали
меня. Я спустился к своему излюбленному месту на выступающих в море скалах
и, смеясь над своим поистине возвышенным безумием, бросился в воду. Господи!
Она была ледяной. Я, как собака, встряхнулся и, стуча зубами от холода,
отчаянно заработал руками и ногами и поплыл через бухту. Не пробыв в воде и
четырех минут, я вернулся на скалы, чтобы одеться.

Безумие. Хуже, чем безумие. Но мне было все нипочем.

Я, как мог, вытерся рубашкой, оделся и стал через лес подниматься к
дому. Луна роняла призрачный свет на тропу, за каждым деревом прятались
мрачные фантастические тени. Там, где тропа делилась на две - одна вела к
кедровой дорожке, вторая - к новой террасе немного выше по склону холма, -
в густых зарослях деревьев я услышал шорох и в воздухе разлился зловонный
лисий запах; казалось, его источают даже листья под моими ногами. Но я
никого не увидел. Желтые нарциссы, усеявшие невысокие земляные насыпи с
обеих сторон от меня, замерли в сонном покое.

Наконец я подошел к дому и взглянул на окно Рейчел. Оно было
распахнуто, но я не мог определить, горит ли в спальне свеча или она уже
задула ее. Я посмотрел на часы. До полуночи оставалось всего пять минут. И
вдруг я понял, что как наши молодцы не утерпели и раньше времени вручили мне
свой подарок, так и я не могу больше ждать и должен немедленно поднести
Рейчел свой. Я вспомнил про миссис Паско, про капусту, и ретивое взыграло во
мне с новой силой. Я подошел к дому, встал под окном голубой спальни и
окликнул Рейчел.

Я три раза произнес ее имя, прежде чем услышал ответ. Она подошла к
открытому окну в своей белой монашеской рясе с длинными рукавами и кружевным
воротником.

- Что вам надо? - спросила она. - Я уже на три четверти заснула, а
вы разбудили меня.

- Прошу вас, постойте минутку у окна. Я хочу вам что-то дать. То, с
чем меня встретила миссис Паско.

- Я не так любопытна, как миссис Паско, - ответила она. - Подождите
до утра.

- До утра никак нельзя. Это должно произойти сейчас.

Я вбежал в дом, поднялся в свою комнату и снова спустился с корзиной
для овощей. К ее ручкам я привязал длинную веревку. В кармане моей куртки
лежал документ, составленный мистером Треуином.

Она ждала у окна.

- Боже мой, - тихо проговорила она, - что вы принесли в этой
корзине? Послушайте, Филипп, если вы затеваете очередную мистификацию, то я
в ней не участвую. Вы спрятали там раков или омаров?

- Миссис Паско считает, что там капуста. Во всяком случае, в корзине
нет ничего, что кусалось бы. Даю вам слово. А теперь - ловите веревку.

И я бросил в окно конец веревки.

- Тяните, - сказал я. - Только обеими руками. Корзина кое-что весит.

Она стала тянуть веревку, как ей было сказано, и корзина поползла
вверх, с сухим треском ударяясь о стену, цепляясь за проволочную сетку, по
которой вился плющ; я стоял под окном и, глядя на Рейчел, трясся от
беззвучного смеха.

Она втянула корзину на подоконник, и наступила тишина.

Мгновение, и она снова выглянула из окна.

- Филипп, я вам не верю, - сказала она. - У свертков очень странная
форма. Они кусаются. Я знаю.

Вместо ответа я стал взбираться по проволочной сетке, подтягиваясь на
руках, пока не добрался до окна.

- Осторожно! - крикнула она. - Вы упадете и свернете себе шею.

Через мгновение я был уже в ее комнате - одна нога на полу, другая на
подоконнике.

- Почему у вас мокрые волосы? - спросила она. - Дождя ведь не было.

- Я купался, - ответил я. - Я же сказал вам, что искупаюсь. А теперь
разворачивайте свертки. Или мне самому это сделать?

В комнате горела одна свеча. Рейчел стояла босиком на полу и дрожала.

- Ради Бога, - сказал я, - накиньте что-нибудь на себя.

Я схватил покрывало, набросил на нее, поднял и усадил на кровати среди
одеял и подушек.

- По-моему, - сказала она, - вы все-таки спятили.

- Вовсе не спятил, - возразил я, - просто в эту минуту мне
исполнилось двадцать пять лет. Слушайте!

Я поднял руку. Часы били полночь. Я сунул руку в карман.

- Вот это вы прочтете на досуге, - сказал я и положил документ на
столик рядом с подсвечником, - но остальное я хочу отдать вам сейчас.

Я высыпал свертки на кровать и, бросив корзину на пол, принялся
разрывать упаковки, швыряя в разные стороны мягкую оберточную бумагу и
рассыпая по постели небольшие коробочки. Рубиновые диадема и кольцо, сапфиры
и изумруды, жемчужное колье и браслеты рассыпались в хаотическом
беспорядке...

- Это ваше... и это... и это... - повторял я, в исступлении осыпая ее
сверкающим дождем, прижимая драгоценности к ее пальцам, рукам, к ее телу.

- Филипп, - крикнула она, - вы не в своем уме! Что вы наделали?

Я не ответил. Я взял колье и надел на нее.

- Мне двадцать пять лет, - сказал я, - вы слышали, как часы пробили
двенадцать? Остальное теперь не имеет значения. Все это ваше. Будь у меня
целый мир, я и его отдал бы вам.

Я никогда не видел более смущенных и более удивленных глаз. Она
взглянула вверх - на меня, вниз - на разбросанные повсюду ожерелья и
браслеты, затем снова на меня, и, наверное, потому, что я смеялся, она вдруг
обняла меня и тоже рассмеялась. Мы держали друг друга в объятиях; казалось,
она заразилась моим безрассудством, разделила мой исступленный порыв, и мы
оба вкушали восторг, даруемый безумием.

- Этот план вы и вынашивали последние недели? - спросила она.

- Да, - ответил я. - Их должны были принести вам вместе с завтраком.
Но, как и наши молодцы с их трубками, я не вытерпел.

- А у меня для вас ничего нет, кроме золотой булавки для галстука, -
сказала она. - В свой день рождения вы заставляете меня сгореть со стыда.
Может быть, вы хотите чего-нибудь еще? Скажите мне, и вы это получите. Все,
чего ни пожелаете.

Я посмотрел на нее, усыпанную рубинами и изумрудами, с жемчужным колье
на шее, и, вдруг вспомнив, что означало это колье, сразу сделался серьезным.

- Да, одного, - сказал я. - Но об этом бесполезно просить.

- Почему?

- Потому, - ответил я, - что вы дадите мне пощечину и прогоните
спать.

Она внимательно посмотрела на меня и дотронулась рукой до моей щеки.

- Просите, - сказала она. И голос ее звучал ласково.

Я не знал, как мужчина просит женщину стать его женой. Как правило,
прежде всего необходимо получить согласие родителей. Если родителей нет,
существуют ухаживание, обмен любезностями, прощупывание почвы. Все это не
относилось ни к ней, ни ко мне. Между нами никогда не заходило разговоров о
любви и супружестве. Была полночь. Я мог бы просто и откровенно сказать ей:
. Я вспомнил утро в саду, когда мы
острили по поводу моей неприязни к таким делам и я сказал ей, что для
счастья и душевного покоя мне вполне достаточно собственного дома.
Интересно, подумал я, поймет ли она меня, вспомнит ли то утро?

- Однажды я сказал вам, что нахожу необходимое мне тепло и уют в
стенах моего дома. Вы не забыли?

- Нет, - сказала она, - я не забыла.

- Я заблуждался, - сказал я. - Теперь я знаю, чего мне не хватает.

Она коснулась пальцами моей головы, кончика уха, подбородка.

- Неужели? - спросила она. - Вы уверены?

- Больше, чем в чем бы то ни было, - ответил я.

Она взглянула на меня. При свечах ее глаза казались еще темнее.