Чтение 49–й страницы книги ~Матиас Шандор~

день, после обеда, ему можно будет пойти погулять, и предложил составить
ему компанию.

- Доктор, раз у меня уже достаточно сил, чтобы гулять, значит я в силах
и выслушать ваш рассказ, - заметил Петер.

- Выслушать мой рассказ? Что ты хочешь сказать, Петер?

- Я хочу сказать, что вы знаете мою историю во всех подробностях, а я
вашей не знаю!

Доктор внимательно посмотрел на него, но уже не как друг, а как врач,
решающий вопрос: прижечь или не прижигать каленым железом открытую рану
больного? Потом он сел возле юноши и сказал:

- Ты хочешь знать мою историю, Петер? Так слушай же!

2. ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ

- Прежде всего выслушай историю доктора Антекирта. Она начинается с
того момента, когда граф Матиас Шандор погрузился в волны Адриатики.

Несмотря на залпы полицейских, на целый град пуль, я остался цел и
невредим. Ночь была очень темная. Видеть меня никто не мог. Морское
течение шло от берега в открытое море, и я при всем желании не мог бы
вернуться на сушу. Но я этого и не хотел. Лучше было умереть, чем вновь
попасть в руки полиции и быть расстрелянным в тюрьме Пизино. Если бы я
утонул - все было бы кончено. Если же мне суждено было спастись - меня по
крайней мере считали бы умершим. Тогда уже ничто не мешало бы мне покарать
виновных, как я поклялся графу Затмару и твоему отцу. И это возмездие я
осуществлю любой ценой!

- Возмездие? - повторил Петер это неожиданное для него слово, и глаза
его вспыхнули.

- Да, Петер, и ты сам будешь свидетелем этого возмездия, ибо именно для
того, чтобы тебя привлечь к нему, я извлек тебя из могилы на рагузском
кладбище, где ты был заживо погребен!

Слушая графа, Петер Батори как бы переносился в далекое прошлое, в те
дни, когда его отец был казнен в крепости Пизино.

- Передо мной, - продолжал доктор, - простиралось безбрежное море. Хотя
я и был превосходным пловцом, все же я не надеялся его переплыть и
добраться до итальянского побережья. Я был обречен на гибель, если только
само небо не придет мне на помощь - либо послав мне обломок какого-нибудь
судна, либо направив ко мне моряков, которые подберут меня. Но тот, кто
жертвует жизнью, всегда находит силы ее защищать, как только это
становится возможным.

Прежде всего я несколько раз нырнул, спасаясь от последних залпов.
Потом, убедившись, что меня никак нельзя разглядеть, я поплыл, удаляясь от
берега. Одежда почти не мешала мне, потому что была очень легкой и плотно
облегала тело.

Было, вероятно, около половины десятого. По моим расчетам, я плыл уже
больше часа, удаляясь от порта Ровинь, последние огоньки которого потонули
во мгле.

Куда я плыл, на что мог надеяться? Я не надеялся решительно ни на что,
Петер, но я был полон энергии и готов был до последнего издыхания бороться
со стихией. Я не просто хотел спасти свою жизнь, нет, я хотел сберечь ее,
чтобы осуществить свою великую задачу. И покажись в это время какой-нибудь
рыбачий баркас, я нырнул бы, прячась от людей. Ведь близ австрийского
побережья я легко мог встретиться с предателем, - на одного честного
Андреа Феррато там приходится множество подлецов вроде Кар пены.

Не прошло и часа, как мои опасения сбылись. Почти внезапно из мглы
выступил баркас. Он шел из открытого моря и держал курс к берегу. К тому
времени я изрядно устал и поэтому лег на спину; но тут я инстинктивно
перевернулся, собираясь погрузиться в воду. Рыбачий баркас, направляющийся
в истрийский порт, естественно вызывал у меня опасения.

Я тут же убедился, что был прав. Один из моряков крикнул по-далматски,
чтобы повернули на другой галс. Я нырнул, и, прежде чем могли меня
заметить, судно прошло у меня над головой.

Мне уже не хватало дыхания, и, всплыв на поверхность, я с наслаждением
глотнул свежего воздуха. Затем я продолжал продвигаться на запад.

С наступлением ночи ветер ослаб, и волнение стало затихать. Теперь меня
мерно покачивало на пологих волнах, которые увлекали меня все дальше от
берега.

Так проплыл я еще час, по временам делая передышки. Я видел перед собою
цель, но не знал, как ее достигнуть. Предстояло пересечь Адриатику,
другими словами - проплыть пятьдесят миль! Да, такова была моя воля! Да, я
проплыл бы их! Ах, Петер, надо пройти через такие испытания, чтобы понять,
на что способен человек, когда он в полноте своих нравственных и
физических сил!

Прошел еще час, я всячески подбадривал себя. Море было совершенно
пустынно. Последние птицы улетели на ночлег в расселины прибрежных скал. У
меня над головой носились только чайки; они летали парами, издавая резкие
крики.

Но хотя я твердо решил не обращать внимания на усталость, руки у меня
еле двигались, ноги немели. Пальцы уже начали разжиматься, и я с трудом
соединял их. Голова так отяжелела, словно на шее у меня висела гиря, и мне
стоило немалых усилий держать голову над водой.

Тут у меня начались галлюцинации. Я уже не мог собраться с мыслями. В
моем помраченном сознании стали всплывать странные образы. Я чувствовал,
что уже не смогу отчетливо расслышать какой-нибудь звук, ни заметить свет,
если он вдруг окажется у меня в поле зрения. Так и случилось.

Было, вероятно, около полуночи, когда с востока послышался отдаленный
глухой шум, - я никак не мог понять, в чем дело. Сквозь веки, смыкавшиеся
помимо моей воли, я почувствовал вспышку света. Я попытался приподнять
голову, но для этого мне пришлось еще глубже погрузиться в воду. Я стал
оглядываться вокруг.

Я привожу все эти подробности потому, что тебе, Петер, необходимо их
знать, а заодно ты узнаешь и меня.

- Я все знаю о вас, доктор, решительно все! - ответил молодой человек.
- Неужели вы думаете, что матушка не рассказывала мне о графе Матиасе
Шандоре?

- Я допускаю, что она знала Матиаса Шандора, но доктора Антекирта она
знать не могла! А с ним-то тебе и надо познакомиться. Слушай же, что он
тебе говорит! Слушай меня!

Я увидел судно, шедшее с востока по направлению к итальянскому берегу.
Белый свет разливал фонарь, подвешенный на фок-мачте, - итак, это был
пароход. Я разглядел и бортовые огни - красный слева, зеленый справа; а я
их видел одновременно, значит пароход шел прямо на меня.

Надо было на что-то решаться. Скорее всего это австрийский пароход,
ведь он идет, по-видимому, из Триеста. Попросить на нем убежища значило бы
отдаться в руки жандармов! Я решил не делать этого и в то же время
попытаться спастись.

Пароход был быстроходный. Приближаясь, он быстро увеличивался, и мне
было видно, как пенится вода у его форштевня. Минуты через две он должен
бы уже миновать место, где я неподвижно лежал.

Что пароход австрийский - в этом я уже не сомневался. Но можно было
допустить, что он держит курс на Бриндизи или на Отранто или по крайней
мере зайдет туда. А если так, он прибудет в один из этих портов не позже
как через сутки.

Я быстро принял решение. Я понимал, что в темноте меня не могут
заметить, поэтому поплыл навстречу пароходу. Он шел умеренным ходом, чуть
заметно покачиваясь на волнах.

Пароход двигался прямо на меня; его корпус возвышался над уровнем моря
по крайней мере футов на двадцать. Еще мгновение - и меня всего залило
бурлящей водой. Проходя мимо, пароход слегка задел меня, но я изо всех сил
оттолкнулся от него. Все это произошло в течение нескольких секунд.
Разглядев очертания высокой кормы, я ухватился за руль, рискуя, что винт
размозжит мне голову.

На мое счастье, пароход шел с полным грузом, поэтому винт был глубоко
погружен в воду; если бы винт вращался у поверхности воды, мне не удалось
бы выбраться из водоворота и удержать в руках руль, за который я уцепился.
Как всегда, с кормы парохода свешивались две железных цепи, сходившиеся у
руля. Я ухватился за одну из них, подтянулся до скобы, за которую они были
закреплены, и кое-как примостился у ахтерштевня. Я был в относительной
безопасности.

Часа через три начало светать. Я сообразил, что если пароход
направляется в Бриндизи или Отранто, то мне придется пробыть в таком
положении еще часов двадцать. Больше всего я буду страдать от голода и
жажды. Но главное преимущество состояло в том, что здесь меня никак не
могли заметить ни с палубы, ни даже с шлюпки, подвешенной на корме.
Правда, меня могли увидеть с какого-нибудь встречного корабля и дать обо
мне знать капитану. Но в этот день нам встретилось лишь два-три судна, и
прошли они на таком расстоянии, что обнаружить человека, примостившегося
возле руля на цепи, было совершенно невозможно.

Между тем взошло солнце; вскоре стало жарко, я снял с себя одежду и
просушил ее. Триста флоринов, данные мне Андреа Феррато, по-прежнему
находились у меня в поясе. Мне будет на что прожить, когда я окажусь на
суше. Там мне уже нечего будет опасаться. В иностранном государстве графу
Матиасу Шандору не будут страшны австрийские агенты. Политических
эмигрантов не выдают. Но мне этого было мало, - я хотел, чтобы меня
считали умершим. Никто не должен знать, что беглец из башни Пизино укрылся
на итальянской земле.

Желание мое исполнилось. День прошел спокойно. Спустилась ночь. Часов в
десять вечера на юго-западе появился огонек, который то вспыхивал, то гас.
Это был бриндизийский маяк. Два часа спустя пароход вошел в порт.