вот-вот накроет темнота. Ветер высоко трубит непогоду. Спускаемся еще ниже,
на дно ущелья, и там нас встречает хрустальный перебор ручья. Мы бежим к
нему. Вода плещется беспокойной струею между скользких валунов. Я припадаю к
ней, пью тяжелыми глотками и чувствую, как приятный холодок растекается по
уставшему телу. Бросаю пригоршнями воду в лицо, радуюсь, как мальчишка.
ярко зеленеет?
тому же лук здесь единственная свежая зелень в нашем однообразном меню, и
она так же необходима для организма, как и хлеб, и мясо.
вернуться засветло на седловину. Перехожу ручей ниже развилок и по
мелкорослому ернику выбегаю на лужайку.
тундровой почве, пышно, густо. Какой же он сочный, одно объедение! Я
напихиваю его за пазуху, в карманы, набираю в охапку. Затем наполняю водою
котелок, чайник, фляжку и тороплюсь в обратный путь.
сползает по гребням на дно ущелья, заполняя лощины зловещим мраком. В душе
копится смутная тревога -- успеть бы выбраться до ночи к Трофиму.
Кажется, пора сворачивать. И вдруг сомнение: этот ли поворот? Пытаюсь
вспомнить приметы, но тяжелая, беспросветная темень слепит глаза. Безропотно
иду, поднимаюсь в неведомое, в колючую пустоту. Ни одного ориентира. Ноги
сами, на ощупь выбирают дорогу. Ветки стланика хлещут по лицу, цепляются за
одежду, загораживают проход.
давно уже выплеснулась вода.
А ведь я думал, что пес впереди. В чем дело? Он-то не мог ошибиться, знает,
где мы шли. Тогда почему же собака оказалась позади меня? Неужели я свернул
не там, где нужно? Я как-то вдруг понял, что на отроге, по которому
поднимаюсь, и крутизна не та, и меньше россыпей, да и стланики не так густы,
как были на спуске в ущелье.
дождь. Мокрая одежда холодит тело. Какой дьявол запутал мне путь, обманул
меня, направил не туда, куда нужно? После долгого раздумья поворачиваю
назад...
накидываю ему на шею ремень, отдаюсь в его распоряжение. Он переводит меня
через ручей, тащит влево и начинает по густому стланику подниматься на
отрог. Узнаю место.
хлестнет -- ослепнешь. Не отпустить бы Кучума. Но тут обнаруживается, что
идти сквозь заросли вместе с собакой на одном поводке невозможно. Он чаще
ползком пробирается под стволами стланика, а я должен через них
перешагивать.
усиливается, я промок насквозь. Тяжело сажусь на камень. Подтаскиваю Кучума,
прижимаю его к себе. Мы как бы сливаемся с ним воедино и вместе дрожим. У
него, оказывается, еще не промок подшерсток на боках, я запускаю в него
закоченевшие пальцы, зарываюсь носом, вбираю в себя тепло... Бр-р-р... --
даже страшно пошевелиться, все застыло, ни рук, ни ног, только мысли еще
шевелятся, да где-то внутри живет горсточка тепла.
пропадешь! Усилием воли заставляю себя встать. Где спасенье? Вспоминаю, что
по-над ручьем выше и ниже того места, где мы спустились в ущелье, виднелись
небольшие скалы. Надо поторопиться туда. Отпускаю Кучума, и он мгновенно
исчезает, оставив позади себя легкий удаляющийся шорох. Теперь я остаюсь
совсем один среди сырой пустыни, в черной, как уголь, ночи, на дожде.
бешено скачет в темноте. Всюду вода! Ею уже напитались мхи, лишайники. Она
непрошеным гостем закрадывается под воротник, леденит тело...
согревает меня. Мучит голод.
пробираюсь к ней через завал крупных камней, прикрытых густым стлаником,
шарю руками по мокрой стене, жмусь к ней, как к живому, близкому существу,
забираюсь в щель и наконец-то нащупываю ногами площадку. Над головою
нависает карниз... Место оказывается сухое, можно укрыться от дождя, даже
развести костер. Чувствую себя прямо-таки счастливым. Скорее за дело! Ощупью
собираю сухие ветки стланика -- топлива тут сколько угодно...
одежду, выжать из нее воду и тогда забираться под каменный навес. На все это
уходит много времени, застывшие пальцы до смешного не повинуются мне.
неудобно, тесно, приходится горбить спину, да и пол покатый, весь в шишках.
Но как-нибудь прокоротаю ночь. Достаю нож, готовлю много стружки, обкладываю
ее лучинками и начинаю священнодействовать: собираю по камням пыль, вытираю
ею насухо руки, отогреваю пальцы дыханием. Из непромокаемой сумочки,
хранящейся за пазухой, достаю коробку, вытаскиваю из нее осторожно, как
драгоценность, спичку. Меж пальцев вспыхивает чудодейственный огонек, и я
бережно переношу его под стружки. Пламя оживает, растет, лижет красным
языком холодный воздух, выхватывает из темноты мрачные стены нависшего надо
мною утеса.
измученная душа. Но костерок, хотя и мал, а прожорлив и очень капризен, об
этом я не забываю. И, чуточку отогревшись, ухожу в темноту, шарю по
стланику, ищу дров, таскаю их под укрытие, снова мокну под дождем.
костер. Тепло. Где-то рядом в дождливой ночи полощется о камни мутный ручей.
усиливается. Плачет скала. Все острее, настойчивее дает себя знать голод. У
меня есть кусок лепешки -- неприкосновенный запас, хранящийся вместе со
спичками в резиновой сумочке. Мысль предательски кружится вокруг этого
кусочка. Нет, я не трону лепешку. Ее можно съесть, как говорит Трофим,
только перед смертью, если, конечно, успеешь это сделать. Обманываю голод
луком, но это не очень-то мне удается.
грудь, и, по мере того, как затухает костер, все больше дрожу, согнувшись в
три погибели. Вдруг слышу, что-то влажное и теплое коснулось моего лица. В
испуге открываю глаза -- Кучум! Он тяжело дышит, видно, бежал издалека,
торопился.
Он наверняка был на седловине, где Трофим устроил его спать под пологом, в
тепле. Но разве мог этот преданный друг успокоиться, забыть обо мне,
оставшемся где-то в глубоком ущелье?! И вот вернулся. Его появление сразу
рассеивает мое одиночество, и от этого становится как будто теплее.
воду с лап и боков. Я подбрасываю в костер дрова, жмусь к огню, но так
холодно от скалы, так сквозит сыростью, что я решаю сидя дождаться утра.
Теперь мне легче -- со мною Кучум.
ручья камни, перекатываемые водою, а кажется, будто кто-то с бубном ходит по
ущелью...
и останется навечно дождь, мрак, безымянный ручей и этот каменный навес над
головою?
работа. Выдираю из шляпы подкладку, достаю из кармана гимнастерки
починяльную сумочку, пришиваю латку. От костра отскакивает уголек, падает на
шубу Кучума. Пахнет паленым. Кучум вскакивает, словно ужаленный, дико
озирается по сторонам, зевает и снова ложится.
словно сытый зверь в свою берлогу. Пора и нам в путь. Сборы недолги, все при
мне. Бросаю в костер остатки дров, хочу запастись теплом на дорогу. Кучум не
встает, ему неохота покидать нагретое место. Малюсенькими глазами следит он
за мною. Жаль и мне расставаться с огнем. А дождь все идет, по-прежнему
плачет утес.
липнет к скалам, заслоняет утро. Идти не решаюсь, можно заблудиться, и Кучум
не поможет.
мучается от сознания, что не может помочь мне. А я чувствую, что начинаю
слабеть. Лук может быть хорош как приправа для мяса, необходим нам как
противоцинготное средство, но он не одолевает голода. Да и лук-то весь
съеден. Мысль опять возвращается к сумочке с лепешкой. Велик, ой, как велик
соблазн! Чтобы не думать об этом черством куске хлеба, я отправляюсь в дождь
за дровами...
распахивая зубастую пасть. Подходит ко мне, садится на задние лапы, смотрит
голодными глазами. В них и мольба, и какое-то предостережение.
к себе, ласково беру его обеими руками за бакенбарды и долго смотрю в
золотистые собачьи глаза.
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Никитин Юрий
Суворов Виктор
Шилова Юлия