- вот-вот выстрелит.
представлял собой полулист бумаги, на котором Флоран нарисовал образцы
знаков различия для командиров и лейтенантов; рядом с ними были изображены
флажки отрядов. Подписи карандашом указывали даже цвета флажков для всех
двадцати районов. Знаком различия командира служил красный шарф, а
лейтенанта - нарукавная повязка, тоже красная. Лиза восприняла найденный
лист бумаги как бунт в действии: она уже видела, как все эти люди в
красных лоскутьях маршируют мимо ее колбасной, палят из ружей в зеркала и
мрамор лавки, расхищают сосиски и свиные колбасы с витрины. Гнусные
замыслы деверя были посягательством на нее самое, на ее благополучие. Лиза
закрыла ящик стола и оглядела комнату, размышляя о том, что никто иной,
как она дала кров этому человеку, он спал на ее простынях, пользовался ее
мебелью. Особенно негодовала Лиза при мысли, что он таил свою ужасную
адскую машину в этом маленьком некрашеном столике, который служил ей
некогда, еще до замужества, при дядюшке Граделе, - в этом невинном,
колченогом столике.
посвящать в это Кеню. Сначала у нее мелькнула мысль объясниться с
Флораном, но она боялась, что он уйдет и осуществит свое преступление в
другом месте, а озлобясь на родичей, все равно их скомпрометирует.
Колбасница немного успокоилась и решила продолжать слежку. При первой
опасности будет видно. А в общем, она уже имеет возможность отправить его
обратно на каторгу.
больше получаса, как исчезла крошка Полина. На тревожные расспросы Лизы
продавщица отвечала лишь одно:
мальчуганом... Я на них посматривала, а потом стала резать окорок для
покупателя и больше их не видела.
мальчишка!
обновила свое платьице в голубую полоску, захотелось им пощеголять. Она
стояла перед лавкой, очень пряменькая и чинная, поджав губки с тем важным
видом, какой бывает у маленькой женщины шести лет, когда она боится
запачкать свой наряд. Из-под ее лазурно-голубой юбочки, очень короткой,
очень накрахмаленной и топорщившейся, как пачка балерины, выглядывали туго
натянутые белые чулки и лакированные ботинки; а ее широкий фартучек с
большим вырезом был обшит на плечах узкой вышитой оборкой, из-под которой
виднелись голенькие и розовые, детски прелестные ручонки. В ушах у Полины
красовались бирюзовые сережки, на шее - золотой крестик, в волосах -
голубой бархатный бант; аккуратно причесанная, пухлая и выхоленная, как ее
мать, она походила на новенькую куклу, блистающую парижским изяществом.
рыбешек, которых уносило течением, и шел вслед за ними по тротуару,
приговаривая: "Они плавают". Однако вид Полины, такой красивой и нарядной,
заставил его пуститься к ней со всех ног через дорогу, без шапки, в рваной
блузе и спадающих штанишках, из которых вылезала рубашка, - в самом что ни
на есть истерзанном виде, отличающем семилетнего сорванца. Мать строго
запретила Мюшу играть "с этой дурой девчонкой, которую родители так
закармливают, что она того и гляди лопнет". Мюш повертелся вокруг Полины,
затем подошел ближе и захотел потрогать ее красивое платье в голубую
полоску. Полина, сперва польщенная, сделала брезгливую гримаску и
отступила, сердито бормоча:
предприимчивый.
мама не позволяет... Давай играть в толкалки - ты меня, я тебя, хочешь?
он норовит толкнуть ее в спину, девочка снова попятилась, как будто она
собирается совсем уйти. Тогда Мюш утихомирился и, будучи человеком
светским, подтянул штаны.
этом... Крестик на тебе, верно, мамин?
потихоньку довел ее до угла улицы Пируэт; он потрогал ее юбочку, дивясь
тому, какая она жесткая, - прямо-таки чудно, - чем доставил девочке
неизъяснимое удовольствие. Все время, пока она красовалась на тротуаре,
она чувствовала себя обиженной, что никто ею не любуется. Но, невзирая на
комплименты Мюша, сойти с тротуара она отказалась.
меня, как двину сейчас, так ты и сядешь на свой сундук, мадам Фу-ты ну-ты!
он снова стал ласковым и, поспешно порывшись в кармане, объявил:
тех пор, пока девочка, незаметно для себя, не сошла на мостовую, следуя за
приманкой. Юному Мюшу положительно везло.
многое. А Мюш перечислял уйму всяких сластей: и лакричный сок, и патоку, и
тянучки, и сахарную пудру. При упоминании о сахарной пудре крошка Полина
глубоко задумалась: в пудру опускают палец, а потом сосут, - получается
очень вкусно. Лицо у нее было весьма серьезное. Наконец она решилась:
пересекли наискосок улицу Рамбюто и по широкому тротуару Центрального
рынка дошли до бакалейщика на улице Коссонри, прославившегося своими
"фунтиками". "Фунтик" - это узкий бумажный пакетик в форме воронки, в
который бакалейщики насыпают остатки сластей со своей витрины - битое
драже, рассыпавшиеся на кусочки засахаренные каштаны, грязноватые крошки,
оставшиеся на дне банок из-под конфет. Мюш вел себя по-рыцарски, он
позволил Полине самой выбрать себе фунтик - синий бумажный фунтик, -
оставил его у нее в руках и отдал лавочнику свое су. На тротуаре Полина
пересыпала всю сахарную мелочь в оба кармана фартучка; но карманы были так
малы, что оказались набитыми доверху. Она тихонько грызла крошку за
крошкой, от души наслаждаясь и облизывая палец, чтобы к нему приставала
даже мельчайшая сахарная пыль; конфеты подтаяли, и на обоих карманах
фартучка проступило по коричневому пятну. Мюш коварно посмеивался. Он
держал Полину за талию, мял новое платьице, сколько хотел, и завел ее за
угол улицы Пьер-Леско подле площади Дез-Инносан, говоря:
вкусности. Видишь, дуреха, я тебе зла не желаю.
Именно тут, вероятно, и собирался Мюш завершить свою победу. Он радушно
принимал крошку Полину в этом сквере, как в собственных владениях, весьма
приятных, где он резвился целыми днями. Полина никогда не уходила так
далеко от дома; не будь у нее в кармашках сахар, она зарыдала бы, как
похищенная девица. Посреди лужайки с куртинами бил фонтан, расстилая
разодранную пополам водную скатерть; а нимфы Жана Гужона, белоснежные на
сером фоне камня, наклоняли свои урны, сияя пленительной наготой в
сумраке, спустившемся над кварталом Сен-Дени. Дети обошли сквер кругом,
глядя, как стекает вода из шести бассейнов, и, привлеченные газоном,
разумеется, уже подумывали, нельзя ли перебежать через центральную лужайку
или забраться под заросли остролиста и рододендронов - на длинную грядку у
решетки сквера. Однако юный Мюш, который уже изловчился помять и сзади
красивое платье Полины, сказал, ухмыляясь про себя:
хочешь?
друг в друга песком. Песок попадал девочке за открытый лиф, рассыпался по
всему телу, набивался в чулки и ботинки. Мюш получал полное удовольствие,
глядя, как белый фартучек становится все желтее. Но Мюш, по-видимому,
находил его все еще недостаточно грязным.
красивые садики я умею делать!
одной из куртин. Полина стояла на коленях, прямо на рыхлой земле, ложилась
на живот, погружала в землю до локтей свои прелестные голые ручонки. А Мюш
приносил сучки, ломал ветки. Он сажал деревья в ямки, вырытые Полиной; это
и был их сад. Однако Мюш все время говорил, что ямки недостаточно
глубокие, и обращался с Полиной, как суровый хозяин с нерадивым
работником. Когда же девочка кончила, она была грязна с головы до ног -
даже волосы она умудрилась перепачкать землей - и предстала перед Мюшем
такой смешной замарашкой, с черными, как у угольщика, руками, что Мюш
захлопал в ладоши, крича:
набирали пригоршнями воду в сточной канаве и бегом бежали обратно поливать
свои сучки. По дороге у Полины, которая была толстушкой и не умела быстро
бегать, вода проливалась сквозь пальцы, стекала по юбке, и после шестой
такой пробежки девочка словно вывалялась в канаве. Когда она превратилась
в совершенную грязнуху, Мюш нашел, что она необыкновенно мила. Он усадил
ее рядом с собой под рододендроном, у садика, который они посадили. Он
врал ей, что деревья уже растут. Он взял ее за руку и назвал милой
женушкой.