read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



остановилась, замолчала и снова стала записывать и объяснять. Не знаю, как
я понял это, но я понял, что это кричал Николай Антоныч. Таким тонким
голосом? Как ребенок?
Пожилая сестра вышла из дверей и с неестественным деловым видом стала
разговаривать с каким-то молодым парнем, который мял в руках шапку. Она
посмотрела на меня - потому что я пришел с Ниной Капитоновной, - но сразу
же отвела глаза. И я понял, что Марья Васильевна умерла.
Потом я слышал, как сестра сказала кому-то: "Жалко, красивая". Но это
было уже совсем как во сне, и, может быть, это сказала не она, а
кто-нибудь другой, когда Катя, и старушка вышли из этой комнаты, в которой
она умерла.


Глава двадцать третья
СНОВА ПРАВИЛА. ЭТО НЕ ОН

Это были очень грустные дни, и мне не хочется подробно писать о них,
хотя я помню каждый разговор, каждую встречу, едва ли не каждую мысль. Это
были дни, от которых как бы большая тень ложится на мою жизнь.
Сразу после похорон Марьи Васильевны я засел за работу. Мне кажется,
было какое-то чувство самосохранения в том отчаянном упорстве, с которым я
занимался, заставляя себя не думать ни о чем. Если бы Петька снова спросил
меня, есть ли в моей жизни какой-нибудь поступок, по которому можно
судить, что из меня выйдет летчик, я снова ответил бы ему "да" - и на этот
раз с большим основанием.
Это было нелегко, особенно если представить себе, что на похоронах
Марьи Васильевны я подошел к Кате и она отвернулась.
До сих пор не могу вспомнить об этом без волнения, - судите же, что я
почувствовал тогда, как был поражен и взволнован!
Вот как это было. На похороны Марьи Васильевны неожиданна пришло
очень много народу - сослуживцы и даже студенты, с которыми она когда-то
училась в Медицинском институте. Она всегда казалась одинокой, а ее,
оказывается, многие знали и любили. Среди этих чужих людей, говоривших
шепотом и подолгу смотревших на ворота, из которых все не выносили гроба,
стоял Кораблев - с измученными глазами, с большими усами, которые казались
совсем огромными на его похудевшем, постаревшем лице.
Я давно заметил, что родные всегда выходят вместе с гробом, а у ворот
стоят и потом распоряжаются похоронами посторонние люди. Но тут было
иначе, - должно быть, потому, что из родных гроб выносить было некому.
Николай Антоныч стоял в стороне, опустив голову, и Нина Капитоновна
держала его за руку. Казалось, она поддерживала его, хотя он стоял
совершенно прямо. Старухи Бубенчиковы тоже были тут, похожие на монашенок,
в старинных черных платьях со шлейфами.
Катя стояла подле них и упорно смотрела на ворота. Она была румяная,
несмотря на все ее горе, которое было видно даже в том нетерпеливом
движении, которым она поправляла шапку, иногда съезжавшую на лоб, -
наверно, она плохо заколола косы...
Ждали уже с полчаса, а гроб все не выносили. И вот я вдруг решился и
подошел к ней.
Не знаю, может быть, это было неловко, что я подошел к ней в такую
минуту. Но мне хотелось сказать ей хоть одно слово.
- Катя!
Она взглянула на меня и отвернулась...
По целым дням я сидел за книгами. Я возобновил свой старый порядок,
то есть стал вставать в шесть часов, обливался холодной водой, делал
гимнастику перед открытым окном и занимался по расписанию. "Правила для
развития воли", которые я составил в былые дни, опять пригодились мне,
особенно одно: "Скрывать свои чувства или, по меньшей мере, не выражать их
наружно". Я не выражал их наружно, хотя с каждым днем мне становилось все
тяжелее. Как будто та большая тень, о которой я упомянул выше, все
надвигалась на меня, и я видел ее сперва вдалеке, а потом уже ближе и
ближе.
Это было мое последнее полугодие в школе, и я непременно хотел выйти
по всем предметам на "весьма удовлетворительно". Это было совсем не так
просто, особенно по литературе.
Но вот однажды и Лихо, кряхтя и ежась, поставил мне "вуд". За
выпускное сочинение я не боялся, - махнув рукой, я написал его согласно
всем требованиям этого болвана и знал, что он от одного только
удовлетворенного самолюбия поставит мне самую высокую отметку.
Я вышел на одно из первых мест в классе, и только Валька был теперь
впереди меня. Но у него были удивительные способности, и, кроме того, он
был гораздо умнее, меня.
А тень все надвигалась. Кораблев при встрече смотрел на меня с
усилием, точно ему тяжело было меня видеть. Николай Антоныч не ходил в
школу, и хотя никто не упоминал о нашем столкновении на педсовете, однако
все поглядывали на меня с каким-то упреком - как будто этот обморок, когда
ему стало дурно на педсовете, а потом смерть Марьи Васильевны совершенно
оправдали его.
Всем было тяжело меня видеть. Я был одинок, как никогда.
Но я еще не знал, какой удар меня ожидает.
Однажды - после смерти Марьи Васильевны прошло уже две недели - я
зашел к Кораблеву. Я хотел попросить его пойти с нами в Геологический
музей (я был тогда вожатым, и мои ребята просили показать им этот музей).
Мы еще в первой ступени ходили туда с Кораблевым, и я помнил, как это было
интересно.
Но он вышел ко мне очень взволнованный и попросил зайти потом.
- Когда, Иван Павлыч?
- Не знаю. Потом.
В передней висела шуба и шапка, а на столике лежал коричневый вязаный
шарф, который когда-то на моих глазах вязала старушка. У Кораблева был
Николай Антоныч.
Я ушел и с унылым сердцем принялся за книгу "Воздушный флот в,
прошлом и будущем" - помню, что тогда читал эту книгу. Но не шло мое
чтение - мысли бродили невесть где, и на каждой странице я должен был
напоминать себе какое-нибудь из "правил для развития воли". Зачем Николай
Антоныч пришел к нему? Ведь он не был у Кораблева уже года четыре. Чем
Кораблев был так взволнован?
Когда я вернулся к нему, Николая Антоныча уже не было. Как, сейчас
помню - топилась печка, и Кораблев в толстом мохнатом френче, который он
всегда надевал, когда был немного пьян или болен, сидел у печки и смотрел
на огонь. Он поднял голову, когда я вошел, и сказал:
- Что ты сделал, Саня! Боже мой, что ты сделал!
- Иван Павлыч!
- Боже мой, что ты сделал! - с отчаянием повторил Кораблев. - Ведь
это не он, не он! И он доказал это бесспорно, неопровержимо.
- Я не понимаю, Иван Павлыч. О ком вы говорите?
Кораблев встал, потом сел и опять встал.
- У меня был Николай Антоныч. Он доказал мне, что в письме капитана
речь идет не о нем. Это какой-то другой Николай. Какой-то промышленник фон
Вышимирский.
Я был поражен.
- Иван Павлыч, это ложь, он все врет!
- Нет, это правда, - сказал Кораблев. - Это было огромное дело, о
котором мы ничего не знаем. Там было много людей, какие-то купцы и
поставщики, и капитан все знал с самого начала. Он знал, что экспедиция
была снаряжена очень плохо, и он писал об этой Николаю Антонычу, я своими
глазами видел эти письма.
Я слушал его, не веря ушам. Почему-то я всегда думал, что письмо,
которое я нашел в Энске, - единственное, и это известие, что от капитана
сохранились еще какие-то письма, ошеломило меня.
- Там было много неудач, - продолжал Кораблев. - Какой-то
судовладелец снял команду перед выходом в море, с большим трудом достали
радиотелеграф, и его пришлось оставить, потому что не достали радиста, и
еще что-то, - и почему же Николай Антоныч во всем виноват? Ведь это же
ясно, боже мой! И я... Я догадывался об этом... Но я...
Он не договорил, и вдруг я увидел, что он плачет.
- Иван Павлыч, - сказал я, стараясь не смотреть на эту невероятную
картину - плачущего Кораблева. - Значит, выходит, что он не виноват, а
какой-то там "фон". Почему же в таком случае Николай Антоныч всегда
утверждал, что он руководил этим делом? Спросите у него, сколько сухого
бульона взяла с собой экспедиция, сколько макарон, сухарей и кофе. Почему
же он прежде никогда не упоминал об этом "фоне"?
Кораблев вытер платком глаза, усы. Он достал из стенного шкафчика
водку, налил полстакана и тут же немного отлил назад дрожащей рукой. Он
выпил водку и сел.
- Ладно, теперь все равно. - И он махнул рукой. - Но как я был слеп,
страшно слеп! - вдруг снова с отчаянием сказал он. - Я должен был убедить
ее в том, что это - невозможно, невероятно, что даже если это Николай
Антоныч, - все равно нельзя в неудаче такого огромного дела винить одного
человека. Я мог сказать, что ты настаиваешь, что это - он, потому, что ты
его ненавидишь.
Я молча слушал Кораблева. Я всегда любил его и привык уважать, и мне
неприятно было видеть его в таком жалком виде. Он сморкался, и у него были
растрепаны волосы и усы.
- Ненавижу я его или нет, - оказал я спокойно, - это не имеет ни
малейшего отношения к делу. И я вообще не знаю, что вы хотите этим
сказать. Что я настаивал нарочно, то есть из подлых личных побуждений?
...Кораблев молчал.



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 [ 49 ] 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.