Чтение 49–й страницы книги ~Мизери~

тогда он наконец успокоился и задал себе вопрос, насколько близок он был к
безумию.

Но он считал, что не это было важно.

Однажды, незадолго до ампутации пальца - примерно за неделю до того -
Энни вошла к нему с двумя гигантскими тарелками ванильного мороженого,
банкой шоколадного сиропа и кувшином, в котором подобно каплям крови
краснели вишни в мараксине.

- Я подумала, почему бы мне не сделать пломбир, Пол, - сказала она
весело, но с какой-то фальшивой ноткой в голосе. Полу не понравился этот тон
и ее смущенный вид. "Ой, я такая шалунья!" - говорили ее глаза. Это
заставило его насторожиться. Полу слишком легко было представить себе, что
именно такое выражение было на ее лице, когда она подкладывала кучу грязного
белья или дохлую кошку на ступеньки.

- О, спасибо, Энни, - сказал он, наблюдая, как она наливает сироп и
выпускает из консервной банки два белых воздушных облака взбитых сливок. Она
все делала очень быстро и эта ловкость выдавала в ней страсть к сладкому,
настоящую сахарную наркоманию.

- Не стоит благодарить. Ты заслужил это своим упорным трудом. Она
подала ему пломбир. После третьей ложки ему уже не хотелось сладкого, но он
продолжал есть. Это было разумнее. Основное правило выживания в его ситуации
- если угощает Энни, лучше всего не отказываться.

Некоторое время царила тишина, потом Энни положила ложку, тыльной
стороной ладони вытерла шоколадный сироп и растаявшее мороженое со своего
подбородка и нежным голосом сказала:

- Расскажи, чем все окончилось.

- Что? - Пол опустил ложку.

- Расскажи мне, чем вся история окончилась. Я не могу ждать. Я просто
не в силах.

Разве он не знал, что рано или поздно это случится? Он знал. Бели бы ей
принесли все двадцать серий про Человека Ракету, стала бы она ждать целую
неделю или даже один день, чтобы посмотреть следующую часть?

Он посмотрел на полуразрушенную глыбу ее чудовищно сладкого мороженого.
Одна вишня почти утонула во взбитых сливках, другая бессильно плавала в
жидком шоколаде. Он вспомнил гостиную и валявшиеся повсюду тарелки с
остатками сладостей.

Нет. Энни не из тех, кто будет ждать. Энни посмотрела бы все двадцать
серий за одну ночь, даже если бы глаза у нее слезились, а голова
раскалывалась от усталости.

Потому что Энни слишком любит сладкое.

- Я не могу сделать этого, - сказал он. Лицо ее сразу потемнело, но
разве не промелькнуло на нем и легкое облачко облегчения?

- Вот как! А почему?

"Потому, что наутро ты не пощадишь меня" - подумал Пол, но сдержался и
не произнес этого вслух.

- Потому, что я скверный рассказчик, - ответил он вместо этого.

Она проглотила остатки своего пломбира в два огромных глотка, у Пола от
такой дозы немедленно началась бы ангина. Затем она отставила тарелку и
посмотрела на него со злобой. Она смотрела на него не как на Пола Шелдона, а
как на человека, который посмел критиковать САМОГО ВЕЛИКОГО ПОЛА ШЕЛДОНА!

- Если ты такой скверный рассказчик, то почему же все твои книги
становятся бестселлерами и почему же миллионам людей нравятся книги, которые
ты пишешь?

- Я не говорил, что плохо пишу истории. Как раз наоборот, это у меня
неплохо получается. Но РАССКАЗЫВАТЬ я не умею.

- Все это только твои кокадуди отговорки, - лицо ее темнело. Руки
сжимались в кулаки, отчетливо белея на темной юбке. ЭнниУраган вернулась и
все сразу встало на свои места. Он как всегда боялся ее, но, тем не менее,
чувствовал ее растерянность. Сама жизнь уже не имела для него большого
значения, ему было все равно, жить или умереть, тем более, что смерть
принесла бы ему облегчение. Он боялся другого, он боялся, что она причинит
ему боль.

- Это не отговорки, - ответил он. - Это две вещи несовместимые, как да
и нет, Энни. Люди, которые рассказывают истории, не умеют писать их. Если ты
на самом деле думаешь" что люди, которые могут хорошо писать, треплются день
и ночь, то кто же тогда эти несчастные бедняги, именуемые писателями,
которые не могут связать два слова и сидят с несчастным видом перед
телекамерой, когда у них берут интервью для телевидения.

- И все равно я не хочу ждать, - мрачно сказала она. - Я сделала тебе
этот чудесный пломбир и уж кое-что ты мог бы мне сказать. Я же не прошу
рассказывать тебя все, я полагаю... но... Барон убил Калторпа? - глаза ее
сверкнули. - Если он убил, то что он сделал с телом? Наверное, оно будет
лежать разрубленное до тех пор, пока жена не найдет его в сундуке. Я так
думаю.

Пол покачал головой, показывая, что он ничего не будет рассказывать.

Она еще больше помрачнела.

- Ты заставляешь меня злиться. Пол. И ты знаешь это, - сказала она еще
более мягким голосом. Пока еще мягким голосом.

- Знаю, конечно, но ничем помочь не могу.

- А я могла бы. Могла бы заставить тебя рассказывать. И я смогу сделать
это, - но при том она выглядела растерянной, словно понимала, что ничего она
не сможет.

- Энни, помнишь, ты мне рассказывала, что ребенок говорит матери, когда
она застает его играющим с едкой кислотой и отбирает опасную игрушку. Он
говорит ей: "Мамочка - ты нехорошая! Ты сейчас говоришь мне то же самое:
"Пол, ты нехороший!"

- А ты просто сводишь меня с ума, и я за себя не отвечаю, - сказала
она, но он уже чувствовал, что кризис миновал и гроза прошла стороной... Она
страшно напугана и озадачена таким его поведением.

- Но все-таки я рискну, - сказал он. - Я как та мать. Я не рассказываю
тебе не потому, что хочу обидеть или позлить тебя, а потому, что хочу, чтобы
книга тебе действительно понравилась... а если я расскажу, что будет дальше,
то книга разонравится тебе и ты не захочешь ее читать.

"И что тогда будет со мной, Энни?" - докончил он про себя.

- Скажи хотя бы, знает ли этот негр Хезекьях, где отец Мизери? Хоть это
ты можешь мне сказать.

- Что ты хочешь, чтобы я написал книгу или чтобы я заполнял анкету?

- Не говори со мной в таком тоне!

- А ты не притворяйся, будто не понимаешь, о чем я говорю! - закричал
он в ответ. Она с испугом и изумлением отшатнулась от него. На ее лице не
осталось и намека на мрачность и злость, остался лишь смущенный взгляд
нашалившей девочки.

- Ты хочешь разрезать Золотого Гуся, - продолжал он, - но вспомни, что
случилось с человеком, сделавшим это! Тот человек остался ни с чем. У него
был только дохлый гусь и куча бесполезных кишек.

- Ну ладно, - сказала она. - Хорошо, Пол. Ты будешь доедать пломбир?

- Я больше не могу есть, - сказал он.

- Понимаю. Я тебя расстроила. Извини. Я думаю, что ты прав. Мне не надо
было спрашивать ни о чем, - она снова была совершенно спокойна. Он боялся,
что у нее снова начнется депрессия или очередной приступ ярости, но ничего
подобного не происходило. Все продолжалось как всегда, все погрязло в
обычной каждодневной рутине. Пол писал, Энни каждый день прочитывала
написанное, прошло довольно много времени после этого спора, так что Пол не
сразу понял связь между этим событием и ампутацией пальца. Но теперь, теперь
он догадался.

"Я пожаловался на пишущую машинку", - подумал он, глядя на нее и
прислушиваясь к шуму мотора. Теперь этот гул был слабее, но не потому, что
Энни отошла подальше, а потому, что Пол отдалился от реальности. Он
задремал. Он теперь частенько делал это. Просто дремал, как какой-нибудь
старый пердун из богадельни.

"Не так уже это и много, я всего только один раз пожаловался на пишущую
машинку. Но и одного раза было достаточно, не так ли? Даже более, чем
достаточно. Это было... так... через неделю после ее вонючего пломбира.
Всего одна неделя и одна жалоба. Я просто сказал ей, что звук пустой клавиши
действует мне на нервы. Я даже не просил у нее купить другую подержанную
машинку у этой Нэнси, как сетам". Я просто сказал, что этот звук меня
раздражает, и потом все произошло очень быстро... И вот Пол

Шелдон смотрит на большой палец левой руки Пола Шелдона и не видит его.
Если она сделала это не из-за того, что я пожаловался на пишущую машинку,
тогда что? Тогда она сделала это потому, что я отказал ей и ей пришлось
примириться с этим.

Это было актом мести. Месть была результатом осознания. Осознания чего?
Ну, того, что не все ниточки в ее руках, что у меня тоже есть очень сильный
козырь против нее. Я владею силой "готта".

В конце концов я оказался довольно сносной Шехерезадой".

Это было безумно. Это было забавно. Но это еще было реально. Те, кто не
понимают этой силы, не понимают, насколько заразны вирусы искусства - даже
самой дешевой беллетристики - те люди посмеялись бы над ним. Но он знал, что
прав.

Домохозяйки бросают все свои дела или изменяют свой распорядок, чтобы
посмотреть очередную серию бесконечного телевизионного сериала, а те, кто
работают, покупают видеомагнитофоны, чтобы посмотреть эту серию вечером,
когда вернутся домой. Когда Артур Конан-Дойль убил Шерлока Холмса, сбросив
его в Рейхенбахский Водопад, вся Викторианская Англия потребовала его
воскрешения. Протест был выражен в духе Энни Уилкз - не печаль от потери
близкого и любимого человека, а возмущение и ярость. Дойль был обруган
собственной матерью, когда написал ей, что собирается расстаться с Холмсом,
он получил разгневанный ответ: "Убить такого чудесного мистера Холмса?
Глупости! ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ!"

Или был случай с его другом Гари Рудмэном, который работал в библиотеке
"Боулдер Паблик". Когда однажды Пол заехал, чтобы навестить его, он