- Лицо прекрасное, а то-то тело! Покажь хоть до пояса, - ласкаясь к
Саше, просила Людмила и обняла его за плечо.
- Ну вот еще, выдумали! - стыдливо и досадливо сказал Саша.
- А что ж такое? - беспечным голосом спросила Людмила, - что у тебя за
тайны!
- Еще войдет кто, - сказал Саша.
- Кому входить? - так же легко и беззаботно сказала Людмила. - Да мы
дверь запрем, вот никому и не попасть.
Людмила проворно подошла к двери и заперла ее на задвижку. Саша
догадался, что Людмила не шутит. Он сказал, весь рдея, так что капельки пота
выступили на лбу:
- Ну, не надо, Людмилочка.
- Глупый, отчего не надо? - убеждающим голосом спросила Людмила.
Она притянула к себе Сашу и принялась расстегивать его блузу. Саша
отбивался, цепляясь за ее руки. Лицо его делалось испуганным, и, подобный
испугу, стыд охватил его. И от этого он словно вдруг ослабел. Людмила
сдвинула брови и решительно раздевала его. Сняла пояс, кое-как стащила
блузу. Саша отбивался все отчаяннее. Они возились, кружились по горнице,
натыкались на столы и стулья. Пряное благоухание веяло от Людмилы, опьяняло
Сашу и обессиливало его.
Быстрым толчком в грудь Людмила повалила Сашу на диван. От рубашки,
которую она рванула, отскочила пуговица. Людмила быстро оголила Сашино,
плечо и принялась выдергивать руку из рукава. Отбиваясь, Саша невзначай
ударил Людмилу ладонью по щеке. Не хотел, конечно, ударить, но удар упал на
Людмилину щеку сразмаху, сильный и звонкий. Людмила дрогнула, пошатнулась,
зарделась кровавым румянцем, но не выпустила Сашу из рук.
- Злой мальчишка, драться! - задыхающимся голосом крикнула она.
Саша смутился жестоко, опустил руки и виновато глядел на оттиснувшиеся
по левой Людмилиной щеке беловатые полоски, следы от его пальцев. Людмила
воспользовалась его замешательством. Она быстро спустила у него рубашку с
обоих плеч на локти. Саша опомнился, рванулся от нее, но вышло еще хуже, -
Людмила проворно сдернула рукава с его рук, - рубашка опустилась к поясу.
Саша почувствовал холод и новый приступ стыда, ясного и беспощадного,
кружащего голову. Теперь Саша был открыт до пояса. Людмила крепко держала
его за руку и дрожащею рукою похлопывала по его голой спине, заглядывая в
его потупленные, странно-мерцающие под синевато-черными ресницами глаза.
И вдруг эти ресницы дрогнули, лицо перекосилось жалкою детскою
гримасою, - и он заплакал, внезапно, навзрыд.
- Озорница! - рыдающим голосом крикнул он, - пустите!
- Занюнил! младенец! - сердито и смущенно сказала Людмила и оттолкнула
его.
Саша отвернулся, вытирая ладонями слезы. Ему стало стыдно, что он
плакал. Он старался удержаться. Людмила жадно глядела на его обнаженную
спину.
"Сколько прелести в мире! - думала она. - Люди закрывают от себя
столько красоты, - зачем?"
Саша, стыдливо ежась голыми плечами, попытался надеть рубашку, но она
только комкалась, трещала под его дрожащими руками, и никак было не всунуть
руки в рукава. Саша схватился за блузу, - пусть уж рубашка так пока
остается.
- Ах, за вашу собственность испугались. Не украду! - сказала Людмила
злым, звенящим от слез голосом.
Она порывисто бросила ему пояс и отвернулась к окну. Закутанный в серую
блузу, очень он ей нужен, скверный мальчишка, жеманник противный.
Саша быстро надел блузу, кое-как оправил рубашку и посмотрел на Людмилу
опасливо, нерешительно и стыдливо. Он увидел, что она вытирает щеки руками,
робко подошел к ней и заглянул ей в лицо, - и слезы, которые текли по ее
щекам, вдруг отравили его нежною к ней жалостью, и ему уже не было ни
стыдно, ни досадно.
- Что же вы плачете, милая Людмилочка? - тихонько спросил он.
И вдруг зарделся, - вспомнил свой удар.
- Я вас ударил, простите. Ведь я же не нарочно, - робко сказал он.
- Растаешь, что ли, глупый мальчишка, коли с голыми плечами посидишь? -
сказала Людмила жалующимся голосом. - Загоришь, боишься. Красота и
невинность с тебя слиняют.
- Да зачем тебе это, Людмилочка? - со стыдливою ужимкою спросил Саша.
- Зачем? - страстно заговорила Людмила. - Люблю красоту. Язычница я,
грешница. Мне бы в древних Афинах родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды,
голое тело. Говорят, есть душа, не знаю, не видела. Да и на что она мне?
Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю,
сильное, ловкое, голое, которое может наслаждаться.
- Да и страдать ведь может, - тихо сказал Саша.
- И страдать, и это хорошо, - страстно шептала Людмила. - Сладко и
когда больно, - только бы тело чувствовать, только бы видеть наготу и
красоту телесную.
- Да ведь стыдно же без одежды? - робко сказал Саша.
Людмила порывисто бросилась перед ним на колени. Задыхаясь, целуя его
руки, шептала:
- Милый, кумир мой, отрок богоравный, на одну минуту полюбоваться
твоими плечиками.
Саша вздохнул, опустил глаза, покраснел и неловко снял блузу. Людмила
горячими руками схватила его и осыпала поцелуями его вздрагивавшие от стыда
плечи.
- Вот какой я послушливый! - сказал Саша, насильно улыбаясь, чтобы
шуткою прогнать смущение.
Людмила торопливо целовала Сашины руки от плеч до пальцев, и Саша не
отнимал их, взволнованный, погруженный в страстные и жестокие мечты.
Обожанием были согреты Людмилины поцелуи, и уже словно не мальчика, словно
отрока-бога лобзали ее горячие губы в трепетном и таинственном служении
расцветающей Плоти.
А Дарья и Валерия стояли за дверью и поочередно, толкаясь от
нетерпения, смотрели в замочную скважину и замирали от страстного и жгучего
волнения.
x x x
- Пора же и одеваться, - сказал наконец Саша.
Людмила вздохнула и с тем же благоговейным выражением в глазах надела
на него рубашку и блузу, прислуживая ему почтительно и осторожно.
- Так ты - язычница? - с недоумением спросил Саша.
Людмила весело засмеялась.
- А ты? - спросила она.
- Ну вот еще! - ответил Саша уверенно: - я весь катехизис твердо знаю.
Людмила хохотала. Саша, глядючи на нее, улыбнулся и спросил:
- Коли ты - язычница, зачем же ты в церковь ходишь?
Людмила перестала смеяться, призадумалась.
- Что ж, - сказала она, - надо же молиться. Помолиться, поплакать,
свечку поставить, подать, помянуть. И я люблю все это, свечки, лампадки,
ладан, ризы, пение, - если певчие хорошие, - образа, у них оклады, ленты.
Да, все это такое прекрасное. И еще люблю.. . его... знаешь. . .
распятого...
Людмила проговорила последние слова совсем тихо, почти шопотом,
покраснела, как виноватая, и опустила глаза.
- Знаешь, приснится иногда, - он на кресте, и на теле кровавые
капельки.
x x x
С тех пор Людмила не раз, уведя Сашу в свой покой, принималась
расстегивать его курточку. Сперва он стыдился до слез, но скоро привык. И
уже смотрел ясно и спокойно, как Людмила опускала его рубашку, обнажала его
плечи, ласкала и хлопала по спине. И уже, наконец, сам принимался
раздеваться.
И Людмиле приятно было держать его, полуголого, у себя на колениях,
обнявши, целуя.
x x x
Саша был один дома. Людмила вспомнилась ему и его голые плечи под ее
жаркими взорами.
"И чего она хочет?" - подумал он. И вдруг багряно покраснел, и
больно-больно забилось сердце. Буйная веселость охватила его. Он несколько
раз перекувыркнулся, повалился на пол, прыгал на мебель, - тысячи безумных
движений бросали его из одного угла в другой, и веселый, ясный хохот его
разносился по дому.
Коковкина вернулась в это время домой, заслышала необычайный шум и
вошла в Сашину горницу. В недоумении она стала на пороге и качала головою.
- Что это ты беснуешься, Сашенька! - сказала она, - диви бы с
товарищами, а то один бесишься. Постыдись, батюшка, - не маленький.
Саша стоял, и от смущения у него словно отнимались руки, тяжелые,
неловкие, - а все его тело еще дрожало от возбуждения.
x x x
Однажды Коковкина застала Людмилу у себя, - она кормила Сашу
конфектами.
- Баловница вы, - ласково сказала Коковкина, - сладенькое-то он у меня
любит.
- Да, а вот он меня озорницей зовет, - пожаловалась Людмила.
- Ай, Сашенька, разве можно! - с ласковым укором сказала Коковкина. -
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Корнев Павел
Глуховский Дмитрий
Шилова Юлия