жалобно взмолился Девьер.- А то уж как и быть не
знаю. Зело опасаются. Сведущие люди сказывают...
Царь посмотрел на него пристально.
- Одного из оных сведущих я уже у Троицы выпо-
рол, и тебе по сему же будет, если не уймешься. Ступай
прочь, дурак!
Девьер, еще более съежившись, как ласковая сучка
Лизетта под палкой, мгновенно исчез.
- Как же ты, отче, о сем необычайном звоне пола-
гаешь? - обратился Петр к Федосу, возобновляя беседу о
полученном недавно донесении, будто бы по ночам в
городских церквах каким-то чудом гудят колокола: молва
гласила, что гудение это предвещает великие бедствия.
Федоска погладил жиденькую бородку, поиграл двой-
ной панагией с распятием и портретом государя, взгля-
нул искоса на царевича Алексея, который сидел тут же
рядом, сощурил один глаз, как будто прицеливаясь, и
вдруг все его крошечное личико, мордочка летучей мыши,
озарилось тончайшим лукавством:
- Чему бы оное бессловесное гудение человеков учи-
ло, может всяк имеющий ум рассудить: явно - от Про-
тивника; рыдает бес, что прелесть его изгоняется от на-
родов российских - из кликуш, раскольщиков и старцев-
пустосвятов, об исправлении коих тщание имеет ваше ве-
личество.
И Федоска свел речь на свой любимый предмет, на
рассуждение о вреде монашества.
- Монахи тунеядцы суть. От податей бегут, чтобы
даром хлеб есть. Что ж прибыли обществу от сего? Зва-
ние свое гражданское ни во что вменяют, суете сего мира
приписуют - что и пословица есть: кто пострижется, го-
ворят,- работал земному царю, а ныне пошел работать
Небесному. В пустынях скотское житие проводят. А того
не рассудят, что пустыням прямым в России, студеного
ради климата, быть невозможно.
Алексей понимал, что речь о пустосвятах - камень
в его огород.
Он встал. Петр посмотрел на него и сказал:
- Сиди.
Царевич покорно сел, потупив глаза,- как сам он чув-
ствовал, с "гипокритским" видом.
Лицемерным (франц. hypocrite).
Федоска был в ударе; поощряемый вниманием царя,
который вынул записную книжку и делал в ней отметки
для будущих указов,- предлагал он все новые и новые
меры, будто бы для исправления, а в сущности, казалось
царевичу, для окончательного истребления в России мона-
шества.
- В мужских монастырях учредить гошпитали по рег-
ламенту для отставных драгун, также училища цыфири
и геометрии; в женских - воспитательные дома для за-
зорных младенцев; монахиням питаться пряжею на ману-
фактурные дворы...
Царевич старался не слушать; но отдельные слова до-
носились до него, как властные окрики:
- Продажу меда и масла в церквах весьма пресечь.
Пред иконами, вне церкви стоящими, свещевозжения весь-
ма возбранить. Часовни ломать. Мощей не являть. Чудес
не вымышлять. Нищих брать за караул и бить батожьем
нещадно...
Ставни на окнах задрожали от напора ветра. По ком-
нате пронеслось дуновенье, всколыхнувшее пламя свечей.
Как будто несметная вражья сила шла на приступ и ло-
милась в дом. И Алексею чудилась в словах Федоски
та же злая сила, тот же натиск бури с Запада.
Во второй комнате, для танцев, по стенам были гарус-
ные тканые шпалеры; зеркала в простенках; в шандалах
восковые свечи. На небольшом помосте музыканты с оглу-
шительными духовыми инструментами. Потолок, с аллего-
рической картиной Езда на остров любви - такой низкий,
что голые амуры с пухлыми икрами и ляжками почти
касались париков.
Дамы, когда не было танцев, сидели, как немые, ску-
чали и млели; танцуя, прыгали как заведенные куклы;
на вопросы отвечали "да" и "нет", на комплименты ози-
рались дико. Дочки словно пришиты к маменькиным юб-
кам; а на лицах маменек написано: "лучше б мы де-
виц своих в воду пересажали, чем на ассамблеи приво-
зили!"
Вилим Иванович Монс говорил переведенный из немец-
кой книжки комплимент той самой Настеньке, которая
влюблена была в гардемарина и в Летнем саду на празд-
нике Венус плакала над нежною цыдулкою:
- Чрез частое усмотрение вас, яко изрядного ангела,
такое желание к знаемости вашей получил, что я того долее
скрыть не могу, но принужден оное вам с достойным
почтением представить. Я бы желал усердно, дабы вы,
моя госпожа, столь искусную особу во мне обрели, чтоб я
своими обычаями и приятными разговорами вас, мою гос-
пожу, совершенно удовольствовать удобен был; но, поне-
же натура мне в сем удовольствии мало склонна есть, то
благоволите только моею вам преданною верностью и ус-
лужением довольствоваться...
Настенька не слушала - звук однообразно жужжащих
слов клонил ее ко сну. Впоследствии жаловалась она
тетке на своего кавалера: "Иное говорит он, кажется, и
по-русски, а я, хоть умереть, ни слова не разумею".
Секретарь французского посланника, сын московского
подьячего, Юшка Проскуров, долго живший в Париже и
превратившийся там в monsieur George' а, совершенного
петиметра и галантома,
Петиметр (франц. petit-maitre)-молодой щеголь; галан-
том (франц. galant homme)-галантный человек.
пел дамам модную песенку о
парикмахере Фризоне и уличной девке Додене:
La Dodun dit a Frison:
Coiffez moi avec adresse.
Je pretends avec raison
Inspirer de la tendresse.
Tignonnez, tignonnez, bichonnez moi!
Додена сказала. Фризону:
Хорошенько меня причеши.
Я хочу с полным на то правом
Внушать любовь.
Завивай, завивай, наряжай меня! (франц. )
Прочел и русские вирши о прелестях парижской жизни!
Красное место, драгой берег Сенской,
де быть не смеет манир деревенской,
Ибо все держит в себе благородно -
Богам и богиням ты -- место природно.
А я не могу никогда позабыти,
Пока имею на земле быти!
Старые московские бояре, враги новых обычаев, сиде-
ли поодаль, греясь у печки, и вели беседу полунамеками,
полузагадками: