безжизненны.
на свои. Он лежит, закинув голову назад, смотрит в небо. Тяжело и редко
дышит. Гимнастерка и верхняя часть брюк в крови. Я расстегиваю ему пояс.
Подымаю рубаху. Две маленькие аккуратные дырочки в правой стороне живота. Я
понимаю, что он умрет.
Я могу разобрать только: "Товарищ лейтенант... товарищ лейтенант..." Мне
кажется, он все-таки узнал меня. Потом откидывает голову и больше уже не
подымает. Умирает он совершенно спокойно. Просто перестает дышать.
шапкой.
большие мохнатые хлопья. Все вокруг становится сразу белым - земля, лежащие
люди, брустверы окопов. Руки и ноги начинают мерзнуть. Уши тоже. Я подымаю
воротник.
руках снежинками. Часы остановились. Я не могу определить, сколько времени
мы лежим. Ноги и руки затекают. Опять схватывает судорога. Сколько можно так
лежать? Может, просто вскочить и побежать? Тридцать метров - пять секунд,
самое большее, пока пулеметчик спохватится. Выбежали же утром тринадцать
человек.
таять снега шевелится серое пятно ушанки. На секунду появляется голова.
Скрывается. Опять показывается. Потом вдруг сразу из воронки выскакивает
человек и бежит. Быстро, быстро, прижав руки к бокам, согнувшись, высоко
подкидывая ноги.
десять метров. Его скашивает пулемет. Он делает еще несколько шагов и прямо
головой падает вперед. Так и остается лежать в трех шагах от наших окопов.
Некоторое время еще темнеет шинель на снегу, потом и она становится белой.
Снег все идет и идет...
Шинель, должно быть, скинул, чтоб легче бежать было. Его убивает почти на
самом бруствере. Второго - в нескольких шагах от него. Третьему удается
вскочить в окоп. С немецкой стороны пулемет долго еще сажает пулю за пулей в
то место, где скрылся боец.
одно углубление для харламовских ног. Они уже окостенели и не разгибаются в
коленях. Кое-как я их все-таки впихиваю туда. Теперь мы лежим рядом,
вытянувшись во весь рост. Я на боку, он на спине. Похоже, что он спит,
прикрыв лицо шапкой от снега.
Харламова. Под бедром тоже немножко раскапываю - так удобнее лежать. Теперь
хорошо. Лишь бы только наши дальнобойки не открыли огня по немецкой
передовой. И покурить бы... Хоть три затяжки, Табак я забыл у Ширяева в
блиндаже. Только спички тарахтят в кармане.
Колени промокли. И голова мерзнет. Я снимаю с Харламова шапку и накрываю
лицо ему носовым платком. Чищу пистолет. Это - чтоб не заснуть. В нем
оказывается всего четыре патрона. Запасной обоймы тоже нет.
только в шесть. Еще шесть часов лежать. Шесть часов - целая вечность.
шевелится. Я вспоминаю, что надо у него забрать документы. Это не так легко,
они у него в заднем брючном кармане. Я помню, что он вынимал кандидатскую
карточку, когда платил членские взносы, из заднего кармана. Я вожусь долго.
Харламов стал тяжелым, точно прирос к земле. Но все-таки достаю. В маленькую
клееночку аккуратно завернуты и зашпилены английской булавкой кандидатская
карточка, два письма, какая-то почти совсем истлевшая справка с
расплывшимися чернилами и несколько фотографий. Фотографии завернуты
отдельно.
всегда все терял и забывал.
длинные вьющиеся волосы и широко расставленные глаза. Должно быть, жена. На
руках ребенок, такие же черные большие глаза, как у отца. На другой - та же
женщина, только одна и в берете. На третьей - компания на берегу реки.
Смеются. Один парень с гитарой. Харламов в трусах, лежит на животе. Вдали
поле и стога сена. На обороте написано: "Черкизово, июнь 1939 г. Вторая
слева Мура".
рядом, около колена. Кто-то кидает в меня. Я приподымаю голову. Из соседней
воронки выглядывает широкоскулое, небритое лицо.
воронке протягивает руку. Нет, не дотянулся. Мы оба не сводим с коробка
глаз. Маленький, чернобокий, он лежит на снегу и точно смеется над нами.
Потом появляется винтовка. Медленно, осторожно высовывается из воронки,
движется по снегу, тычется в коробок. Вся эта операция тянется целую
вечность. Коробок скользит, отодвигается, никак не хочет за мушку цепляться.
У хозяина винтовки от напряжения даже рот раскрывается. В конце концов он
все-таки зацепляет ее. Голова и винтовка исчезают. Над воронкой появляется
легкий дымок.
желания и зависти. Потом спичечная коробка возвращается ко мне с крохотным,
обслюненным окурком внутри. Я его сосу, сосу что есть мочи. Все губы
обжигаю.
что уже два или три, а тут еще двенадцати нет. В довершение всего опять
начинается обстрел. Наш или немецкий, кто его знает. Снаряды рвутся совсем
рядом. Минут десять или пятнадцать. Потом перерыв. Потом опять налет.
смерти не спасешься.
бруствера. Надо, не добегая до наших окопов, упасть. К моменту очереди мы
будем лежать. Потом одним рывком прямо в окопы. Может, повезет.
Переворачиваюсь в сторону наших окопов. Лишь бы опять судорога не схватила.
Местность впереди ровная, только одна воронка небольшая и убитый рядом.
Харламова. Он спокойно лежит, согнув колени. Рука на животе. Ему уже ничего
не нужно.
же: "Та-та-та-та-та-та..."
вскакивать будет. До окопов пять шагов или шесть. Уголком глаза пожираю этот
клочок земли.
уже в нас не попадет, мы слишком низко.
дает окурок.
воронке с семи до пяти - девять часов. Только сейчас чувствую, что бешено,
сверхъестественно хочу есть.
седой прядью. Ночью их тела выносят с поля боя санитары. Карнаухова так и не
нашли. Говорят, видали, как он с четырьмя бойцами ворвался в немецкие окопы.
Там, по-видимому, и погиб.
Приполз, еле через бруствер перевалился и сразу сознание потерял. Отправили
в санчасть. Я зашел туда. Полчаса тому назад его отвезли в медсанбат на ту
сторону.
Березин Федор
Дальский Алекс
Круз Андрей
Конан-Дойль Артур
Пехов Алексей
Бажанов Олег