садясь на походную лежанку. - Ваш император сам вызвал войну, и это.., конец
династии наполеонидов!
его голос. Он помнил бомбежки Севастополя и унижение Парижского мира,
недавний выстрел Березовского и даже выкрик Флоке: "Да здравствует Польша,
мсье!" В эту ночь, среди неряшливой обстановки лагерного быта, Александр II
говорил с послом Франции чересчур откровенно:
картина! Разве в Париже нет Альмского моста или Севастопольского бульвара?
Зачем было переименовывать улицы, оскорбляя наше достоинство? Князь Горчаков
подтвердит, что мы пытались спасти хотя бы Францию.., я уж не говорю о вашем
императоре. Будем считать, что его нет! - Флери пытался возразить, но царь
жестом остановил его, продолжая:
вашему послу Бенедетти лишь по доброте душевной. Нет! Я и Горчаков,
вызванный мною из Вильбада, сделали все, чтобы кандидатура Леопольда
Гогенцоллерна была устранена и не раздражала вас, французов. Мы выиграли для
вас спасительный мир, но вам захотелось войны... Теперь воюйте!
ними сразу возник острейший диалог:
самым выступает против Франции?
Пруссии, ни в союзе с Пруссией против Франции.
следует помирить вас с Австрией? Жомини рассмеялся над коварною комбинацией:
увы. Тут, - добавил он, помолчав, - припутывается старый славянский вопрос.
А мы не дадим в обиду балканских друзей ни туркам, ни тем более австрийцам.
шаг - назовите друзей.
полкового праздника. Утром Флери принес царю депешу о блистательной победе
французов при Марс-Латуре. Затем прусский посол принц Генрих VII Рейсе
явился с депешей о полном разгроме французов под тем же Марс-Латуром. Выйдя
к войскам гвардии, император провозгласил здравицу в честь непобедимой
немецкой армии:
Пруссии, и по настроению в войсках царь заметил, что тут уже было всеобщее
ликование от успехов французов. Теперь на лицах солдат и офицеров медленно
угасали улыбки. Александр II крикнул "ура", но его поддержали лишь несколько
голосов. Нависло плотное, непроницаемое молчание. Царь оказался в опасном
отчуждении. Он был здесь едва ли не единственным, кого радовали прусские
победы, а его армия скорбела о поражении французов... В этот день к генералу
Флери подходили совершенно незнакомые русские люди.
жить без дружбы с нами...
умный человек, он писал на родину:
нейтрален, но его нейтралитет дружествен Пруссии".
***
ехал через всю страну на юг, чтобы там получить ружье, а навстречу ему из
Марселя катил на поезде южанин за ружьем в Руан; это еще полбеды, а вот
зуавы ездили экипироваться даже в Алжир - из Европы в Африку, и обратно!
Наполеон III рассчитывал, что соберет на Рейне полмиллиона солдат, но с
большим опозданием наскребли лишь четверть... На дорогах Франции царил хаос,
батальоны, отправленные в Эльзас, застревали под Дижоном, а уздечки от
лошадей, посланных на Маас, находились в Ницце... Кое-как все же собрались!
жена осталась в Париже регентшей империи. Еще не все было потеряно. Лучшее,
что можно было сейчас сделать, это всеми силами обрушить Шалонскую армию в
стык между Южной и Северной Германиями, отсекая от Пруссии богатые людскими
резервами области Бадена, Вюртемберга, Баварии и Саксонии, но этого не
сделали. Немцы сплотили под знаменами Пруссии ровно полмиллиона солдат,
чтобы удушить Францию численностью, умением и железной организацией порядка.
000 немцев. Французы сражались великолепно, но их размозжили, их просто
растоптали в пыли, и по мертвым телам сразу вошли в Эльзас! Гонимые
гранатами гаубиц, будто листья осенним ветром, французы устремились в
Лотарингию к Шалонскому лагерю. Возле домов стояли крестьянки и, уперев руки
в бока, осыпали уходящих солдат бранью - за то, что оставляют их пруссакам.
А немцы шли массами, подобно грозовым тучам, они заполняли горизонт, как
неистребимая саранча. На каждый выстрел "мобиля" пруссаки отвечали тремя.
Знаменитая атака парижских кирасир надолго запомнилась патриотам Франции:
немецкая картечь барабанила по кирасам, словно град в звонкие медные
литавры, а юноши все еще понукали лошадей, умиравших под ними в последнем
рывке безнадежной атаки... Против французской отваги и доблести Мольтке
выдвинул furor teutonicus, проникнутую почином немецкой инициативы. Прусский
генштаб давал французам бой не там, где они хотели, а там, где было выгодно
и удобно немцам. "Идти врозь, а бить вместе!" - стало для Мольтке формулой.
Немецкие колонны, словно лезвия ножниц, разрезали фронты противника и в
точно назначенный срок сходились в единый кулак, образуя мощные соединения в
тех местах, где французы их не ждали.
оставлена, в ставке Наполеона III возлагали надежды на Мец, Верден,
Страсбург - крепости. Из Парижа обворожительная регентша молила мужа о
победе. Хоть какой-нибудь - пусть крохотной, но победе. ("Это нужно нашему
Лулу для получения офицерских шпор".) Император внешне напоминал мертвеца.
Если в боях за Ломбардию его пугали кровь и трупы, то теперь он равнодушно
закрывал глаза на людские страдания. Временами казалось, что он - военный
атташе нейтральной державы, для которой безразлично, кто победит, но долг
вежливости требует присутствия при этом кошмаре...
тоже умеет умирать на галопирующем марше под батареями, но, умирая, все-таки
идет к цели. Генерал фон Штейнмец, герой богемской кампании, укладывал своих
солдат на полях битв, будто поленья, его даже устранили с фронта - за
безжалостность. Французские полководцы неустанно маневрировали, словно
шахматисты на досках, но бравурная сложность перестановок корпусов и армий
только запутывала их сознание, не давая дельного результата. Уже
чувствовалось, что, заняв город, немцы не собираются покидать его. Вешали
заложников, расстреливали крестьян и кюре, сжигали дома с живыми людьми, а
возле публичных домов выстраивались длиннющие очереди, и в этих очередях все
время дрались баварцы с ганноверцами, мекленбуржцы с пруссаками, саксонцы с
голштинцами...
вступили в войну захватническую, войну грабительскую. В хаосе маневрирований
я не могу разглядеть ту незримую черту, дойдя до которой, французы повели
войну освободительную, войну отечественную! Но уже настал роковой и
возвышенный момент, когда, ведя борьбу с армией Франции, немцы столкнулись -
неожиданно для себя - с сопротивлением народа Франции, который не хотел быть
их рабом...
столбняка любого дилетанта. Стоило немцам занять французскую деревню, как
они с реквизиционными актами в руках быстро расходились по домам крестьян -
четкие, безапелляционные и, как всегда, требовательные. Диалог строился
таким неукоснительным образом:
яйца, пять баранов, одна корова, восемь фунтов масла и три кувшина
сметаны...
одного барана и полфунта масла. Спорить было невозможно, ибо немцы, живущие
в Берлине, отлично знали экономические возможности французской деревни
Лоншер. Ограбив мсье Бужевиля, они дружно топали к дому мадам Пукье, и эта
крестьянка потом долго пребывала в наивном недоумении:
спросить у Штибера! Сейчас он молол кофе для господина Бисмарка, который,
сидя в жалкой лачуге, счищал щепкою коровий навоз с ботфорта и говорил:
хорошенькие города, - писал Штибер домой, - здесь скоро появится тиф и
другие болезни". Баварцы, особенно жестокие после выпивки, застреливали
детей в колыбелях, а матерей, рыдающих от ужаса, насиловали на глазах отцов
и мужей... Бисмарк устал выслушивать жалобы.
забираем себе все съестные припасы, громадные количества вина и пива
проливаются на землю. Мы вырубаем фруктовые деревья в аллеях и садах.
Магазины закрыты, фабрики бездействуют... Вчера в деревне Горе французский
крестьянин выстрелил в повозку, наполненную пруссаками. Его подвесили под
мышки перед собственным домом и затем медленно прикончили, выпустив в него
тридцать четыре пули... У нас имеются отдельные комнаты, чтобы пробовать
различные сорта вин: одна для шампанского, другая для бордо, третья для
дегустации рейнвейна..." Бродячие певцы распевали на улицах гневные песни,
кафе и рестораны были битком забиты немецкою солдатней, всюду слышались
марши баварцев: