Чтение 49–й страницы книги ~Форпост~

чтобы служить малым сим... Дрянной я человек, фарисей".

И, запершись на ключ, он подолгу простаивал коленопреклоненный на голом
полу, моля бога о ниспослании ему духа апостольского. Он давал обет
раздарить всех легавых, выбросить из погреба бутылки, раздать свои
элегантные сутаны бедным и никогда более не играть в карты с помещиками, а
поучать заблудших, утешать страждущих и наставлять колеблющихся. Но в то
самое время, когда благодаря посту и молитве в нем готов был проснуться дух
смирения и самоотвержения, сатана насылал к нему в дом гостей.

- Не будет мне спасения, не будет... Господи, смилуйся надо мной!.. -
бормотал в отчаянии ксендз, поспешно поднимаясь с колен, чтобы распорядиться
насчет обеда и напитков.

А четверть часа спустя он уже распевал светские песенки и пил, как
улан.

В тот вечер, когда пришел Иойна, ксендз собирался с визитом к одному из
окрестных помещиков. Он знал, что приедет человек двадцать гостей, в том
числе инженер из Варшавы с самыми свежими новостями; будут, как водится,
преферанс, отличный ужин и редкие вина, припасенные для инженера, который
сватался к дочке помещика. Ксендз несколько дней провел в одиночестве и
теперь с лихорадочным нетерпением ждал минуты отъезда. Ему до смерти
наскучило смотреть из одного окна во двор, где разжиревший работник колол
дрова, а из другого в сад, занесенный снегом, наскучили все те же голые
деревья, на которых кричали галки; он стосковался по людям и насилу дождался
вечера. Теперь он уже считал не часы, а минуты, но когда снова взглядывал на
циферблат, думая, что уже пора ехать, к изумлению его, оказывалось, что
прошло всего четверть часа.

Викарий жил в другом доме; он ложился спать, как только садилось солнце
и надевал на ночь суконный, на вате, колпак. Это было единственное, что
немного забавляло ксендза, который не любил своего помощника. Чтобы
как-нибудь скоротать время до отъезда, он потребовал самовар, раскурил
трубку и замечтался:

"Будут сегодня пани Теофилева с мужем или не будут?.. Ну, он-то человек
на редкость глупый, но она... Боже милосердный, о чем же я думаю!.."

Но как ни корил себя ксендз, все время он видел зеленоватые глаза пани
Теофилевой, с тоской устремленные на него, видел то необычное выражение
лица, с каким она недавно сказала:

- Знаете, в жизни бывают драмы, более тяжелые, чем на сцене...

Тогда он ей ничего не ответил, только почувствовал, как что-то сжалось
у него в груди. Но сейчас, отсчитывая медленные удары маятника, наедине с
самим собой, он признавал, что в жизни бывают не только тяжелые, но и
страшные драмы.

Что за адская мука - таить от самого себя свои мысли!

Он поднес трубку к губам, глубоко затянулся и вдруг вздрогнул. Ему
почудилось, что его сутана коснулась шелкового платья.

- Господи, смилуйся надо мной! - прошептал он, вставая из-за стола.

Но стоило ему сесть, как он снова видел зеленоватые глаза и ощущал
жгучее прикосновение шелковою платья.

"Ах, скорей бы уж ехать... Мороз отрезвит меня... Впрочем, я весь вечер
буду играть в преферанс..."

Так он убеждал себя, но сам не вполне этому верил. Он знал, что дамы
задержат его в гостиной и что он увидит устремленные на него, как всегда, ее
дивные глаза и печальное лицо, на котором словно запечатлелись слова:
"Знаете, в жизни бывают драмы..."

Вдруг постучались в дверь. Вошел Иойна и поклонился до земли.

- Хорошо, что ты пришел! - воскликнул ксендз. - Я даже хотел послать за
тобой: у меня набралась куча платья, которое нужно привести в порядок.

- Слава богу! - ответил еврей. - Я уже целую неделю сижу без работы. И
еще пани экономка сказала, что на кухне испортились часы...

- Ты умеешь и часы чинить?..

- А как же? У меня даже инструменты при себе.

- Отлично!.. Портной и часовщик.

- Я и шорник, и зонтики исправляю, и посуду умею лудить.

- Ну, если так, оставайся у меня на всю зиму. А когда ты примешься за
работу?

- Сейчас же и засяду.

- На ночь глядя? - спросил ксендз.

- Я работаю и ночью. В мои годы уже немного спят.

- Как хочешь. Так ты ступай во флигель и скажи, чтобы тебе дали
поужинать. Чаю тебе сейчас принесут.

- Прошу вас, извините меня, - поклонился старик, - но если можно, пусть
сахар будет отдельно.

- Ты пьешь без сахару?

- Наоборот, я даже люблю, чтобы чай был очень сладкий, но пью пустой, а
сахар прячу для внуков.

- Пей с сахаром! Для внуков получишь отдельно, - засмеялся ксендз,
удивляясь хитроумию старика. - Валентий, подай мне шубу, - вдруг заторопился
он, услышав, как подкатили сани.

Еврей снова поклонился.

- Еще раз извиняюсь, - сказал он, - но я к вам пришел от Слимака...

- От Слимака?.. - повторил ксендз. - Ах да! Это ведь у него был пожар.

- То есть даже не от Слимака... он бы не посмел к вам посылать. Но
сегодня его жена померла, и у него что-то неладно в голове; они оба лежат в
конюшне, и даже некому воды подать, даже коров не поили целый день.

Ксендз ахнул.

- Как? Никто из деревни их не навестил?..

- Я опять попрошу извинения, - поклонился еврей, - но в деревне
болтают, что на него обрушился гнев божий. Так по этому случаю он должен
погибнуть, если никто его не спасет.

И старик поглядел в глаза ксендзу, словно желая сказать, что именно он
должен спасти Слимака.

Ксендз так стукнул об пол чубуком, что трубка треснула.

- Ну, я, с вашего позволения, пойду во флигель, - прибавил еврей.

Он взял мешок, палку и вышел.

У крыльца позвякивали бубенчики, напоминая ксендзу, что пора ехать к
соседу. Валентий стоял в комнате с шубой в руках.

"Там меня ждут, - думал ксендз, уперев в пол выгнувшийся дугой чубук. -
Приехал инженер... Может быть, я понадоблюсь при обручении... ("Может быть,
ты целую неделю не увидишь пани Теофилеву", - тише мысли шепнул ему
внутренний голос.) А этот мужик может потерпеть и до завтра, тем более что
все равно я не воскрешу покойницу..."

Ах, как мучителен выбор между блестящим раутом и ночным посещением
погорельца, который лежит рядом с трупом в конюшне...

- Давай шубу! - сказал ксендз. - Нет, погоди... - И он прошел к себе в
спальню.

"Сейчас около восьми, - соображал он. - Если я поеду к нему, будет уже
поздно ехать к ним".

И снова в пустой комнате он увидел зеленоватые глаза и печальное
личико, снова услышал слова: "В жизни бывают драмы..."

- Шубу!.. Постой... Погляди, Валентий, поданы ли лошади?

- Стоят у крыльца, - ответил слуга.

- Ага... А ночь светлая?

- Светлая.

- Ага! Сходи к экономке и вели ей накормить старика. И пусть поставит
ему лампу поярче, если он захочет работать ночью.

Валентий вышел.

- Нет, не могу я быть рабом всех погорельцев и баб, которые здесь
умирают. Подождут до завтра. Да и нестоящий он, должно быть, человек, если
никто из деревни не поспешил ему на помощь.

Ксендз ненароком взглянул на распятие - и вздрогнул. Ему показалось,
что и у спасителя зеленоватые глаза.

- Святые раны господни, - прошептал он. - Что со мной делается? И это я
- гражданин, священник, колеблюсь между развлечением и помощью
несчастному... Священник!.. Гражданин!..

Он схватился обеими руками за голову и зашагал по комнате. Вошел
Валентий.

Ксендз повернул к нему побледневшее лицо.

- Возьми корзинку, - сказал он изменившимся голосом, - положи туда мясо
от обеда, хлеб, бутылку меду и отнеси в сани.

Слуга удивился, но выполнил приказание.

"А что, если он умирает? - думал ксендз. - Захватить, может быть,
святые дары?.. Ужасно!.. - шепнул он, снова увидев перед собой эти
удивительные глаза. - Я проклят, навеки проклят... Боже, смилуйся надо
мной..."

Он бил себя в грудь и отчаивался в возможности своего спасения,
забывая, что отец небесный ведет счет не раутам или выпитым бутылкам, а
тяжким мукам борющегося с собой человеческого сердца.

"XI"

Через полчаса раскормленные лошади ксендза остановились перед хутором
Слимака. Ксендз зажег хранившийся под козлами фонарик и, неся его в одной
руке, а корзину в другой, направился к конюшне.

Едва толкнув дверь, он увидел труп Слимаковой. Взглянул направо: на
соломе сидел мужик, закрывая рукой глаза от света.

- Кто тут? - спросил Слимак.

- Я, ксендз.

Мужик вскочил, накинул на плечи тулуп. Лицо его выражало удивление;
видимо, он не мог понять, что происходит. Пошатываясь, он переступил порог
и, став против ксендза, глядел на него, разинув рот.

- Чего вам? - тихо спросил он.