read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



кем делить бремя наших дум, что мы должны таить в себе желание жить, а когда
я был с бабушкой, я знал, что, как ни велико мое горе, ее сострадание еще
шире; что все мое - мои тревоги, мои упования - найдет опору в стремлении
бабушки сохранить и продлить мою жизнь и что в ней оно еще сильнее, чем во
мне самом; и мои мысли продолжались в ней, никуда не сворачивая, так как
переходили из моего сознания в ее, не меняя среды, не меняя личности. И -
подобно человеку, завязывающему перед зеркалом галстук и не понимающему, что
конец, который он видит в зеркале, не тот, к которому он протягивает руку,
или подобно собаке, которая ловит на земле танцующую тень насекомого, -
обманутый видимостью тела, как всегда случается в этом мире, где нам не дано
проникать прямо в душу, я кинулся в объятия бабушки и припал губами к ее
лицу, как будто таким путем я мог добраться до ее огромного сердца, которое
она мне открывала. Приникая к ее щекам, к ее лбу, я черпал из них нечто в
высшей степени благотворное, в высшей степени питательное и деловито хранил
жадную неподвижность, жадное спокойствие сосущего грудь младенца.
Потом я долго не отводил взгляда от широкого ее лица, вырисовывавшегося
подобно красивому, безмятежно рдеющему облаку, пронизанному лучами ее
нежности. И все, что, хотя и очень слабо, еще выражало частичку ее
переживаний, все, что еще не вполне отделилось от нее, мгновенно
одухотворялось, освящалось, и я проводил рукой по ее красивым, чуть тронутым
сединой волосам с таким же благоговением, так же осторожно и ласково, как
если бы гладил ее доброту. Она находила огромное наслаждение в том, чтобы
избавлять меня от усилий ценою своих, ей было так отрадно каждое мгновение
неподвижности и покоя, которое она могла подарить моему усталому телу, и
когда я, заметив, что она хочет помочь мне разуться и лечь, попытался
воспрепятствовать этому и начал раздеваться сам, она с умоляющим видом взяла
меня за руки, дотрагивавшиеся до пуговиц куртки и до ботинок.
- Ну пожалуйста! - сказала она. - Это такое удовольствие для твоей
бабушки! Главное, не забудь постучать в стену, если тебе что-нибудь
понадобится ночью, моя кровать - тут же, рядом, стенка тонюсенькая. Как
только ляжешь, сейчас же мне постучи - надо проверить, понимаем ли мы друг
друга.
И правда: в тот вечер я стукнул ей три раза подряд, а через неделю,
когда я заболел, в течение нескольких дней я стучал ей каждое утро, потому
что бабушке хотелось пораньше дать мне молока. Чуть только мне слышалось,
что она проснулась, я отваживался - чтобы не заставлять ее ждать и чтобы она
могла потом снова заснуть, - постучать троекратно, деликатно и в то же время
внятно, так как боялся прервать ее сон, если я ошибся и она спит, но вместе
с тем мне не хотелось заставлять ее прислушиваться, а ведь если бы она не
расслышала моего стука, я бы не осмелился постучать еще раз. И в ответ на
мой троекратный стук немедленно раздавался такой же, только с другой
интонацией, в которой угадывалась спокойная твердость, а затем для большей
ясности дважды повторялся, говоря мне: "Не беспокойся, я слышала, сейчас
приду"; и вслед за тем бабушка приходила. Я не скрывал от нее, что боялся,
что она меня не услышит или подумает, что стучит сосед; она смеялась:
- Спутать стук моего мальчугашки с чьим-нибудь еще! Да бабушка отличит
его от тысячи других! Ты воображаешь, будто есть на свете такие дурачки, как
ты, так же лихорадящие и которым боязно разбудить и боязно, что их не
поймут? Но ведь если мышонок только начинает скрестись, его сейчас же
услышишь, особенно если это мой мышонок, - а ведь он в своем роде
единственный, - и если его так жалко! Я же слышала, что он колеблется,
ворочается, пускается на всякие хитрости.
Она приподнимала жалюзи; за пристройкой к отелю солнце уже
располагалось на крышах, точно кровельщик, спозаранку принимающийся за дело
и работающий тихо, чтобы не разбудить еще спящий город, чья неподвижность
подчеркивается его проворством. Бабушка говорила мне, который час, какая
будет погода, говорила, что над морем туман и подходить к окну не следует,
что булочная уже открылась, какой экипаж проехал мимо: то было ничем не
примечательное поднятие занавеса, негромкая входная молитва дня, при которой
никто не присутствует, принадлежащий только нам двоим уголочек жизни, о
котором мне приятно будет вспомнить днем в разговоре с Франсуазой или с
кем-нибудь из посторонних, рассказывая о том, какой густой туман стоял в
шесть утра, и гордясь не своей осведомленностью, а вниманием, какое
слушатель оказал именно мне; отрадный утренний миг, начинавшийся, как
симфония, диалогом, чей ритм отбивали три моих стука, на которые переборка,
преисполнившись ликованья и нежности, обретя благозвучность,
невещественность, ангельское сладкогласие, отзывалась тоже тремя стуками, с
нетерпением ожидаемыми, повторяемыми дважды, заключавшими в себе всю душу
бабушки и возвещение ее прихода, радостными, как благая весть, и
музыкальными. Но в первую ночь, когда бабушка от меня ушла, мне стало так же
тяжело, как перед отъездом из Парижа. Мне, - подобно многим другим, - было
страшно лежать в незнакомом помещении, и, быть может, этот страх - не что
иное, как самая безобидная, неясная, органическая, почти бессознательная
форма мощного, отчаянного сопротивления всего лучшего, что есть у нас
теперь, тому, что мысленно мы приемлем такое будущее, где это лучшее
отсутствует; сопротивления, выраставшего из ужаса, в который я часто
приходил при мысли, что мои родители когда-нибудь умрут, что силою вещей я
буду оторван от Жильберты или, наконец, что я буду жить на чужбине и никогда
не увижу своих друзей; сопротивления, выраставшего также из невозможности
представить себе свою смерть или иную жизнь вроде той, какую Бергот обещал
людям в своих книгах и куда я не мог бы взять с собой мои воспоминания, мои
недостатки, мой характер, не мирившиеся с тем, что они перестанут
существовать, и не желавшие для меня ни небытия, ни вечности, где их не
будет.
Как-то раз в Париже мне было особенно плохо, и Сван сказал: "Поезжайте
на дивные острова Океании - вы так хорошо себя там почувствуете, что сюда
уже не вернетесь, вот увидите", - а мне хотелось ему на это ответить:
"Значит, я больше не увижусь с вашей дочерью, буду жить среди вещей и людей,
которых она никогда не видела". Но рассудок твердил мне: "Ну и что ж из
этого, если тебя это не будет огорчать? Уверяя тебя, что ты не вернешься,
Сван имел в виду, что тебе не захочется вернуться, а раз не захочется,
значит, там ты будешь счастлив". Рассудок знал, что привычка - та самая
привычка, которая теперь попробует заставить меня полюбить незнакомое
помещение, передвинет зеркало, повесит занавески другого цвета, остановит
часы, - заботится и о том, чтобы нам стали милы сожители, которых поначалу
мы невзлюбили, о том, чтобы их лица изменились, о том, чтобы голос
кого-нибудь из них стал приятным, о том, чтобы нас потянуло друг к другу.
Разумеется, привязанность к новым местам и людям вырастает на почве забвения
прежних; но рассудок мой утверждал, что я смогу без страха смотреть в лицо
жизни, которая разлучит меня с близкими, - смогу именно потому, что я о них
забуду, и этим обещанием забвения он словно хотел утешить меня, я же
приходил от этого в отчаяние. Конечно, после разлуки наше сердце испытает на
себе болеутоляющее действие привычки; но до тех пор ему будет больно. И
страх перед будущим, которое не позволит нам видеться и общаться с дорогими
людьми, - а встречи с ними - это для нас самая большая радость, - страх
перед будущим не только не улетучивается, а, напротив, растет, когда мы
думаем, что к боли разлуки примешается то, что в настоящее время
представляется нам еще мучительнее: неощущение ее как боли, равнодушие к
ней; ведь тогда изменится и наше "я", мы не только перестанем чувствовать
обаяние наших родителей, нашей возлюбленной, наших друзей, но и нашу
привязанность к ним; она будет с корнем вырвана из нашего сердца, где
занимает сейчас такое большое место, и нам полюбится жизнь в разлуке с ними,
одна мысль о которой сейчас приводит нас в ужас; следовательно, это будет
наша самая настоящая смерть, смерть, за которой, правда, последует
воскресение, но произойдет оно уже в другом "я", до любви к которому
бессильны будут подняться обреченные на гибель составные части моего
прежнего "я". Ведь это они даже самые хилые из них, вроде безотчетной
привязанности к размерам, к воздуху комнаты, - приходят в смятение и
возмущаются, поднимают бунт, который надлежит рассматривать как тайный, не
единый, ощутимый, подлинный способ сопротивления смерти, долгого,
отчаянного, ежедневного сопротивления частичному, постепенному умиранию, то
и дело внедряющемуся в весь наш век, поминутно рвущему наше "я" в клочья,
после омертвения которых размножаются новые клетки. И в таком нервном
человеке, как я (то есть в таком, у кого посредники, нервы, плохо исполняют
свои обязанности: не перехватывают по дороге к сознанию, а, наоборот,
пропускают такою, как она есть, явственную, исчерпывающую, безграничную,
больную жалобу самых обездоленных частиц моего "я", которые скоро исчезнут),
мучительная тревога, какую я испытывал под незнакомым и чересчур высоким
потолком, была лишь возмущением неугасшей привязанности к потолку привычному
и низкому. Вне всякого сомнения, привязанность эта исчезнет, ее сменит
другая (вот тогда-то смерть, а затем новая жизнь выполнит под именем
Привычки свою двойную работу); но пока привязанность не отомрет, она каждый
вечер будет мучиться, и особенно мучилась она в первый вечер, перед лицом
уже совершившегося будущего, когда для нее уже не нашлось места; она
бунтовала, она терзала меня воплем своих жалоб всякий раз, как мой взгляд,
не в силах отвернуться, пробовал остановиться на недосягаемом, ранившем его
потолке.
Зато на другое утро! - после того, как слуга принес теплой воды и
разбудил меня, и пока я одевался, напрасно стараясь отыскать необходимые
вещи в чемодане, откуда я доставал что попало и как раз то, что мне было
совершенно не нужно, какое это счастье - уже думая об удовольствии завтрака
и прогулки, видеть в окне и в стеклах книжных шкафов, точно в иллюминаторах
каюты, море нагое, без теневых пятен, и все же наполовину в тени, отделенной
тонкой, подвижной линией, и следить глазами, как волны, одна за другой,
прыгают, будто с трамплина. Поминутно, держа в руке туго накрахмаленное
полотенце, на котором было написано название отеля, и делая тщетные усилия,
чтобы вытереться насухо, я подходил к окну и вновь бросал взгляд на
бескрайний, слепящий, холмистый простор и на снеговые гребни валов из
местами гладкого и полупрозрачного изумруда, с благодушной свирепостью,
сдвинув брови, как львы, воздвигавших и рушивших свои скаты, на которых



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 [ 49 ] 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.