возьму.
что этот суровый старик снизойдет до разговора с нами. Но тот заговорил
неожиданно охотно:
четвертый год как живу один в тайге.
кружкам свое огненное зелье, и с усмешкой посмотрел на меня.
ребром ладони по горлу. - Двадцать лет как скотину держали, в одном бараке.
Во как наобщался, выше головы.
Увидев, что я его толком не понимаю, второй огненный залп лишил меня
возможности доходить до сути даже простых вещей, дед Игнат пояснил:
пятилетки. Как-то после работы, а я на леспромхозе тогда пырял, выпивали.
Тут по радио забалакали о очередном процессе над этими, троцкистами, что ли.
Ну я и брякнул:
изменники. Ничего, дескать, не понять. Ну меня и просветили, в ту же ночью
забрали. Десять лет лес валил чуть севернее родного дома. В сорок седьмом
было выпустили, я обрадовался, дубина, загулял. А они через месяц обратно
меня, к топору и на просеку. В пятьдесят седьмом уж окончательно выпустили,
а только я им уже не поверил, топор в руки и в тайгу. И так вот втянулся. И
тяжело порой, а все равно обратно не хочу.
уже ничего не понимал. Видел только, как Лейтенант вытащил карту, расстелил
ее на столе. Почему-то она превратилась в покачивающуюся морскую волну, а
затем я
смех и
что-то большое, теплое, пахнущее валенками и пылью.
доме царила тьма, только одинокая свечка освещала отрешенное лицо деда
Игната. Голова его покачивалась из стороны в сторону, слышно было, что он
шептал себе что-то под нос. Я уже собрался слезть с печи, когда голос
старика вдруг прорвался рыданиями.
слез и побежал на улицу, благо и дед вроде бы успокоился. Хотя я мгновенно
промерз, но вернувшись, решил немного погодить с печкой. Старик по-прежнему
сидел за
сыном. Судя по рассказу отшельника, он из тайги не вылазил, и на тебе, сына
каким-то образом соорудил?
Подойдя к нему я устроился рядом, на скамейке.
может быть, что Иван ваш сын?
разведет. И не думаешь и не гадаешь.
даже ружья не было. Два года петли ставил, ловушки на оленьих тропах рыл,
зиму в берестяном балагане перезимовал. По весне оголодал, рыба на нерест
шла, руками ловил не хуже медведя, по пояс в ледяной воде. Ну, а с одним
медведем я прямо нос к носу повстречался. У меня и спички давно кончились, а
дожди еще шли, видно, дымом я не пах, уж очень они этот запах не любят,
больше всего. Мишка на дыбы и на меня. Я шапку сорвать успел, да в пасть ему
сунул. Пока он шапку жевал, я правой рукой успел нож вытащить да в сердце
ему ткнул. Так-то обошлось, да раны загнивать стали... побоялся я, что
гангрена пойдет, собрал барахлишко, что было: шкурки собольи, шкуру эту
медвежью, да и золотишко имелось, и к людям пошел, в больницу. Врач толковый
попался, хоть и молодой. Руку отнимать не стал, почистил все, и через две
недели я уже как огурец был. К этому времени все барахло загнал, денег море,
а я уйти не могу. Присушила меня одна девка. Ей тогда всего семнадцать лет
было, но здоровая деваха, из спецпереселенцев. Отец у них в бендеровцах был,
вот их и турнули в Сибирь. Жили бедно, в землянке, мать постоянно болела,
работа подвернулась только в больнице, нянькой, больше никуда не брали. На
меня она, конечно, и смотреть не хотела: у меня тогда уже борода по пояс
была, зверь зверем. А меня распирает, как сокжоя на гону, не могу, и все.
Когда уже выписался, пошел я к ней, хлопнул всю пачку денег на стол, тут уж
она не устояла. Жадная Наталья до денег, и тогда, и сейчас, прости ее
господи. После той ночи опять я с одним топором в тайгу подался. Через два
года снова пришел, у ней уже Ванька был. Я подсчитал - выходило что мой
парень. Лицом в мать пошел, а статью - в меня. Деньгами она хорошо
распорядилась, дом купила, большой, пятистенку, корову приобрела, свиней.
Работала как вол. Ну, с таким хозяйством мужик-то уж найдется. Федька
Терехов и позарился, Ваньку даже усыновил. Так себе мужичонка, выпивоха, но
к Наталье присосался как клещ... Я ей тогда еще предложил: айда, дескать, в
тайгу, втроем, с Ванькой. Она мне в лицо расхохоталась. Ты, говорит, леший,
но я не лешачиха. Ушел я тогда с родных мест. Пол-Сибири протопал, потом это
место нашел. Уж очень мне оно понравилось. Я и не знал что дом свой на тропе
бегунов ставлю. Но это даже к лучшему, все хоть какой народ появляется,
рассказывают что в мире происходит, а то до ближайшей деревни почти триста
километров. А лет восемь назад смотрю, среди бегунов объявился новый парень.
Я с расспросами: кто, откуда? Да прямо-таки ахнул: Натальин сын, а значит, и
мой. Вот так вот судьба-то повернулась. И не думал даже, что увижу, а вот,
еще и похоронить оказывается, придется.
крутились вокруг этой странной истории, но потом я сморился и проснулся лишь
поздно утром. Спал бы, может быть, и дальше, но Павел, перелезая через меня,
зверски оттоптал мне руку.
Андрея, выходившего из бани.
встал тогда, проводил деда, да по новой завалился. Вот только поднялся. Надо
воды в бак натаскать, а то расплавится. Юрок, ты хочешь заняться этим
славным делом?
притащенных Павлом из дома, и укладываясь принимать скудную осеннюю
солнечную ванну.
Лейтенант, наблюдая, как мы, улегшись наподобие двух тюленей на крыльце,
полностью пренебрегаем общественным трудом. Потом спросил:
пшенка?
кухни.
не так и сразу в морду.
крыльца и заставить заняться каким-либо трудом. Андрей натаскал в казан
воды, притащил дров и растопил в доме печку. Из дома лейтенант вышел с
мрачным видом. В руках он держал нож Жеребы.
есть?
заявил я.
двери, вделанной в склон сопки. Открыв ее и зайдя вовнутрь, он минуты через
две выскочил оттуда с вытаращенными от удивления глазами.
помещенной внутри квадратной стеклянной коробки. Еще Андрей прихватил топор
и, проходя мимо нас, заявил:
Гитлера.
отместку за наши лень и наглость, но уж очень у него был интригующий вид, да
и тучка, набежав на солнышко, смазала нам с Павлом весь кайф от октябрьского
загара.
загадочную дверь. - Но такого я не ожидал.
Пройдя все восемнадцать ступенек, я понял, почему Андрей выскочил наружу с
такими выпученными глазами. Во-первых, если б не свечка, мы бы ни черта не