офицеров, и подобной глупости он не совершит. Узнав, что я сорокинец, он
любезно осведомился, известно ли мне, как они поступают с сорокинцами. Я,
в свою очередь, возразил, что я не пленный, а парламентер. На это господин
Зеньковский пробормотал нечто вроде "ну, это как батька скажет" и вновь
спросил, не шпион ли я. Тут я не выдержал и засмеялся, он тоже вроде
хихикнул, а затем подробно рассказал, что "батько" все эти дни не в
настроении; и его бы, Льва Зеньковского, воля, порешил бы он меня на месте
вкупе с двумя полковниками. Впрочем, он, Зеньковский, надеется, что
"батько" распорядится именно таким образом. На его слова я никак не
отреагировал, но понял, что оба полковника живы. Это меня сразу
обнадежило, и я посоветовал Зеньковскому отвести меня прямо к "батьке", а
уж он пусть решает.
сейчас "батька" занят, и мне придется подождать. Я запротестовал,
мотивировав тем, что сидеть в одиночестве скучно, и попросил чего-нибудь
почитать, покуда до меня дойдет очередь. Господин Зеньковский пообещал
прислать свежие газеты и ушел, многозначительно заметив, что идет прямо к
"батьке", и они, то есть Упырь и Зеньковский, будут думать.
и мне подумалось, что где-то так я себе все и представлял. Зеньковский не
произвел на меня особого впечатления, - чека - всюду чека, даже у
махновцев. Нет, Лев Зеньковский не показался глупым человеком. Он был, по
крайней мере, изрядно хитер и не зря задавал свои дурацкие вопросы - его
явно интересовала моя реакция. Но выглядело это столь провинциально, что
я, всегда почитавший Упыря этаким Стенькой Разиным, почувствовал легкое
разочарование. Зеньковский не тянул на разинского есаула. В крайнем
случае, он годился в сотрудники провинциального бюро ОСВАГа. Или уездной
чеки.
говоря ни слова, он выложил их прямо на пол и удалился, оставив меня
наедине с грудой печатной продукции, в основном, как я убедился, местного
производства. За исключением двух старых номеров большевистских
"Известий", это был "Голос махновца", печатавшийся, ежели верить выходным
данным, в Гуляй-Поле. Текст изобиловал грамматическми ошибками, а большая
часть полос была отдана под статьи господ Аршинова и Волина, вероятно,
местных Маркса и Энгельса. Внимать теоретическим изыскам сих столпов
анархии я не стал и занялся разделом хроники. Это было не в пример
интереснее, но сказывалась общая беда всех газет, издававшихся в годы
Смуты, - сугубое пристрастие к своим и любовь к сплетням. Заодно я прочел
несколько приказов Упыря. Приказы, если отбросить некую излишнюю
мелодраматичность, мне понравились. Упырь грозил суровыми карами за
грабежи и советовал, как лучше делить землю. Впрочем, все власти обещали
наказание за грабежи и решение земельного вопроса. Причем, что любопытно,
с абсолютно одинаковым результатом. Прошло больше часа. Дверь вновь
растворилась, и тот же хлопец буркнул с порога нечто вроде "Пшли!". Я не
заставил себя ждать, и мы вышли на улицу. Теперь повязки у меня не было, и
я увидел, что мы находимся на небольшом хуторе, вокруг полно хлопцев с
красно-черными лентами на шапках, а довершал картину чуть ли не десяток
пулеметных тачанок со знаменитой наглядной агитацией по бортам. Я
убедился, что мои первые впечатления страдают излишним субъективизмом.
Пьяных не было, оружие - в полном порядке, и в целом это производило
впечатление не банды, а регулярной армии. Похоже, встреча с обещанием
сабли и веревки была устроена специально, поскольку сейчас, пока мы шли по
улице, никто на нас внимания не обращал. У одной из хат, ничем не
отличавшейся от прочих, кроме караула у дверей, нас встретил Зеньковский.
Он тоже, как мне показалось, перестал валять дурака и держался вполен
сносно, предупредив, что сейчас меня примет "батько", и чтобы я во время
разговора не смотрел "батьке" в глаза, поскольку он этого не любит. Я
поблагодарил за совет и вошел в хату. В прихожей дюжие хлопцы похлопали
меня по карманам, убедившись, что я безоружен, и чуть подтолкнули в спину.
пропускало свет. Глаза, привыкшие к солнцу, на какое-то мгновение
перестали видеть, и мне пришлось остановиться на пороге в нерешительности.
Тут раздался чей-то резкий высокий голос: мне предлагали пройти и
присесть.
английском френче, с очень маленькими кистями рук. Человек что-то писал.
Он сильно горбился, и тем напомнил мне отчего-то станционного
телеграфиста. Я прошел в комнату и сел на один из стульев. Человек
закончил писать, аккуратно положил ручку на чернильницу и поднял на меня
маленькие блестящие глаза, в полутьме совершенно черные. Я узнал этого
человека по фотографиям, хотя на них он выглядел несколько иначе. Да, это
был Упырь собственной персоной. Нестор Иванович Махно.
кажется, точны. Дневника с собою я не брал, но по возвращении в Мелитополь
потратил целый вечер, занося на бумагу свежие впечатления. Могу лишь
добавить, что Лев Зеньковский - это, по-видимому, знаменитый во всей
Таврии Лева Задов, который, действительно, служил у "батьки" чем-то вроде
начальника чеки. Его странноватые ужимки объясняют артистическим прошлым,
но мне он не показался похожим на артиста. По-моему, это типичный писарь
из штаба, вырвавшийся в большие начальники.
"наглядной агитации" на бортах тачанок. Категорически отказываюсь это
делать, но намекну, что речь шла о полной невозможности ни догнать, ни
перегнать, ни уйти от "батьки". Правда, сказано было куда короче.
конверт, не понимая, от кого сие послание. Обратный адрес - пражский... И
только распечатав, я сообразил, что весточку мне прислал Лешка, то есть
капитан Егоров.
демобилизовался и теперь обитает в Праге, где занимается делами, о которых
сообщает лишь намеками. Все же можно понять, что правительство
Чехословацкой республики готовит большую программу помощи русским
беженцам, и Лешка каким-то образом оказался среди авторов и организаторов
этой программы. Готовилось что-то грандиозное, чуть ли не университет с
академией наук. Слабо верится, конечно. Но, во всяком случае, спасибо
господам чехословакам хотя бы за добрые намерения.
Володи. Тогда, в ресторане, был именно он, он помогал эвакуировать мое
бренное тело и сообщил обо мне Егорову. Очевидно, генерал Володя не
упустил ни малейшей подробности, поскольку Лешка именует меня в письме
старым греховодником и простит, при случае, познакомить его с моей
истанбульской дамой. Впрочем, по его словам, пражанки тоже чудо как
хороши, особенно в сочетании со здешним черным пивом. В конце письма
бывший капитан советует мне подавать рапорт о демобилизации, забирать мою
истанбульскую даму и ехать прямиком в Прагу. Заодно давался конкретный
адрес в Истанбуле, где можно решить проблемы с документами и разрешением
на въезд-выезд.
удивлению, Антон Васильевич отнесся к Лешкиным прожектам с полной
серьезностью, абсолютно согласился с тем, что Татьяну надо будет забрать с
собой, но в Прагу ехать не советовал, равно как и снимать военный мундир.
Он считает, что будет ли университет, не будет - еще неизвестно, а служба,
по крайней мере, не даст пойти по миру.То, что я с моим здоровьем в Праге
никому не нужен, Туркул из вежливости не произнес, но я его понял.
Впрочем, и для Татьяны я теперь слабая защита.
успокоил меня, велев не волноваться. Все остается в силе, а больному не
стоит постоянно думать о путешествии - это, по его мнению, очень плохая
примета. Да, пожалуй. Как-то странно, тянет меня в Гиссарлык, а ведь
раньше он никогда не вызывал у меня таких повышенных эмоций.
основать в Белграде или Софии преферансный клуб и иметь с этого кусок
хлеба с маслом. Я посоветовал ему для начала приобрести канделябры.
Упыря. Касательно его внешности могу лишь добавить, что в целом Упырь не
производит карикатурного впечатления, несмотря на небольшой рост и
сутулость. В нем чувствуется большая сила, особенно, когда он начинает
говорить. Взгляд у него, действительно, пронзительный, но, конечно,
никакой не гипнотический, как многие меня уверяли. При разговоре
жестикулирует, улыбается редко, но улыбка, в общем, прятная. Одним словом,
личность неординарная.
он обращался исключитель на "вы", чем приятно меня порадовал. Пару раз,
наверное, по привычке, назвал меня "товарищем", я же, в свою очередь, не
желая титуловать его ни "товарищем", ни "господином", обращался к нему по
имени-отчеству. Когда он впервые услыхал это, то, похоже, изумился и тоже
стал называть меня по имени-отчеству, хотя я ему не представлялся. Да,
разведка у него работает без сбоев.
перестаешь обращать внимание, фиксируя только смысл высказавания.
Наверное, он прекрасный митинговый оратор. Не Разин, конечно, но, говоря
по чести, Разин на пулеметной тачанке выглядел бы странновато.