Чтение 49–й страницы книги ~Колдуны и министры~

первого министра.

- Вот, - сказал Арфарра молодому чиновнику, - этот пострел, Киссур, и
часа не проносил, всю изорвал. А мне теперь - сиди, зашивай...

Чареника-сын вдруг сообразил, что все, что он видит, - это сон
накануне Государева Дня, а утром он проснется и пойдет в залу Ста Полей
слушать доклад Нана.

- Хорошенький кабинет, - сказал бывший каторжник с клеймом на лбу,
оглядывая золотую резьбу и розовые медальоны. - Поистине, все птицы и
звери ойкумены собрались в кабинете первого министра. Было б жаль ломать
такую красоту в поисках тайника. Мне признаться, не хотелось всю ночь
сидеть в моем кабинете. Но как только мне доложили, что ваш отец навещал в
тюрьме господина Нана и между ними был разговор о тайнике, я сразу понял,
что в этом не будет надобности.

Арфарра подчеркнул слова "мой кабинет", но молодой чиновник и без
того сообразил, что сундучок принадлежал первому министру, - должности, а
не человеку, стало быть - Нану, - вчера, и Арфарре, судя по всему,
сегодня.

- Шифр, - сказал Арфарра.

Чареника-сын назвал цифры.

Арфарра набрал комбинацию, раскрыл крышку и бережно развернул одну из
верхних бумаг, с мелькнувшей синей печатью, потертую на сгибах.

- Я вам очень благодарен, - сказал Арфарра, захлопывая крышку. -
Можете идти.

Чареника-сын, глядя на ферязь и иголку в руках Арфарры, бессмысленно
сказал:

- Но зачем же вы сами шьете? Есть привычные люди, в неделю сделают
новую...

Арфарра засмеялся и протянул ему иголку с ниткой.

- Хотите помочь?

Чареника-сын сел у ног Арфарры, потому что стоять не мог, и увидел,
что старый отшельник так ловко управился с иголкой, что, действительно,
снаружи не было видно ни малейшего шва. Чареника-сын ткнул иголкой и попал
себе в палец. Арфарра мягко забрал у него ферязь и сказал:

- Ладно, юноша, идите спать, и расскажите о моей беде своему отцу: я
его прошу помочь мне зашить прореху.

Двое в зеленых кафтанах свели Чаренику-сына по дворцовым улицам к его
покоям.

Арфарра, в кабинете, вновь открыл сундучок и стал грустно смотреть
внутрь. Сейф был пуст, как каморка нищенки, если не считать бумаги с синей
печатью. Бумагу эту Арфарра держал в рукаве, полагая, что с таким
человеком, каков бывший министр, надо держать ухо востро, и вытащил перед
ошалевшим от страха чиновником.

Это было, конечно, очень важно, что к утру весь дворец заговорит, что
бумаги Нана - в руках Арфарры, но... Арфарра вздохнул и еще раз стал
осматривать полки. Через два часа он положил голову на руки, и, не моргая,
стал смотреть в разоренный сейф. Папки, индексы, номера - все было
безнадежно перепутано и расположено лишь по одному, известному Нану,
порядку. Важнейшие бумаги отсутствовали - вероятно, они хранились в сейфе.
Донесения лежали нерасшифрованными - вероятно, ключи к шифровкам лежали
там же. Что там компрометирующие бумаги! Без знаменитого сейфа нельзя было
попросту понять, что происходит в стране; Арфарра мог обмануть
перепуганного чиновника, но завтра любой секретарь Нана обнаружит его
неведение.

Небесный дворец, стоглавый и стобашенный, трясла и мучила лихорадка
слухов. Когда, сутки назад, прогремело имя Киссура, положение его казалось
совершенно безнадежным. Воля государя - закон, но справедливость - выше
закона. У Нана много друзей, и все друзья Нана - враги Киссура. День,
другой, неделя - и прихоть государя пройдет. Как же может быть иначе, если
каждая травинка в саду, каждый виночерпий у стола нет-нет да и шепнет
государю о Киссуре что-нибудь скверное. Государь раскудахчется; а в
конце-концов все поверит - уже сколько людей так пропало! Было ясно, что с
Киссуром договорятся и вразумят его, что сказанное им о Нане - клевета или
станет клеветой.

Появление Арфарры изумило всех. Тут же стало понятно, что
договариваться с Киссуром не будут; и многие даже пожалели красивого
мальчика, который в положении более чем опасном нашем себе такого друга,
одно имя которого вызывало омерзение и насмешки. Было ясно, что Арфарра
начнет арестовывать и запрещать направо и налево. Было ясно, что никто не
осмелится возвысить против него голос. Но чиновники борются против
несправедливого указа не протестом и не бунтом, а недеянием, и нет такого
приказа правителя, который устоит перед совершением недеяния, самой
безупречной формой сопротивления.

Так-то обстояло дело вечером первого дня. Но Арфарра, странное дело,
никаких арестов не затевал, а бродил по дворцу и смиренно просил совета.
От этого ли смирения, от других ли причин, - но вскоре по залам и улицам
дворца пошли гулять странные слухи. Одни намекали, что Арфарра - вовсе не
Арфарра, а подставное лицо Нана и Киссура, которые задумали всю вчерашнюю
сцену, чтобы покончить не только с господином Мнадесом, но и еще кое с
кем... При этом явно намекали на Чаренику.

Другие говорили, что Арфарра - настоящий Арфарра, но что государыня
Касия, оказывается, оклеветала его память по-черному. И вот простое
доказательство: Арфарра значится в отчетах убийцей отца Киссура, и варвар
Киссур, получается, боготворит кровного врага? А почему? Да потому, что
Киссур знает подлинные обстоятельства дела. Говорили, что Арфарра учреждал
в варварском королевстве такие порядки, чтобы богатый не опасался за свое
имущество, а бедный - за свою жизнь, словом, совсем как Нан. Третьи просто
указывали, что Арфарра вынужден будет освободить Мнадеса и прочих грязных
людей, если люди достойные будут слишком холодны. Наконец, прошел слух,
что все секретные бумаги Нана - в руках Арфарры, и что каждый, кто слишком
усердно бездействует, будет изобличен - не в бездействии, конечно, а как
раз во всякого рода бессовестной деятельности.

Словом, думали, что заниматься недеянием будут чиновники, а
оказалось, что занимался недеянием - Арфарра, и ничто не устояло перед
совершением недеяния.

Удивительно, что все при дворе сразу почувствовали, что настоящий
противник, матерый волк, - это старый Арфарра, а Киссур... что Киссур?
Мальчик, красивый, как молодая луна, и стройный, как обнаженный клинок,
и... и больше ничего.

Весь следующий день семеро заговорщиков держались вместе, полагая
свое спасение в единстве. Чареника, министр финансов, сказал все, что он
думает о приглашении Арфарры помочь зашить порванную ферязь, а Андарз,
министр полиции, ходил с глазами, красными от гнева. Те, кто помнил, как
он себя вел два года назад после падения Ишнайи, диву давались: словно в
этом человеке, и без того не слабом, распрямилась какая-то стальная
пружина.

На третий день рано утром один из заговорщиков, господин Даян,
заметил на спинке кресла верхний кафтан нового секретаря Арфарры, тут же
запустил лапу в карман кафтана, вытащил оттуда список умолявших о тайной
аудиенции и, к ужасу своему, прочел там имя Андарза, в котором
распрямилась стальная пружина. Тут же господин Даян побежал к Арфарре с
повинной головой и с проектом недозрелой третьеводнешней конституции.
Через полчаса явились и остальные заговорщики, не считая Андарза, который,
как известно, любил поспать.

Конституцию тут же сожгли на свечке, рассудив, что не стоит тревожить
впечатлительные души государя и Киссура такими незначительными
заблуждениями. Стали разбирать, кто виноват, и виноват вышел отсутствующий
Андарз: а прочие шестеро седовласых мужей были обмануты, как невинные
девицы. Чареника в знак раскаяния отказался от должности министра
финансов, а Арфарра, в знак доверия, назначил его тут же начальником
"парчовых курток" вместо Андарза. Чареника и другие заговорщики побежали
арестовывать Андарза, и один из них сказал: "Я всегда говорил, что этот
человек проспит себя и свою семью".

Но когда стражники ворвались в спальню министра полиции, циника и
любителя поспать, она оказалась пуста, и решительно никто не мог понять,
почему этот человек, если он, оказывается, встал рано, не явился к
Арфарре. Хотя всем, конечно, было ясно, что Арфарра положил фальшивый
список в кармане кафтана за тем же, за чем домохозяин кладет в мышеловку
сыр, и заставил заговорщиков арестовывать друг друга, вместо того, чтобы
пачкаться самому.

Прошло два праздничных дня:

Чареника и Государственный Совет настоял на открытии биржи в обычный
час. Арфарра пытался протестовать, но вскоре замолчал, обнаружив незнание
самых общераспространенных в последнее время финансовых теорий.

Утром, в первый час открытия биржи, курс бумаг Восточной Компании
упал на четыре пункта. Упали также акции чахарского канала; рудников
Кассанданы, торговых товариществ и прочих частных цехов. Площадь
переполнилась народом. Курс падал все быстрей и быстрей. Пришел государев
указ, что все остается по-прежнему. Курс заколебался и стал расти. Пришло
известие о заговоре во дворце и о пропаже министра полиции Андарза. Курс
полетел вверх тормашками. Степенные лавочники и вдовые чиновницы с плачем
спешили продать то, что завтра станет ничем; и только Шимана Двенадцатый,
узнав от достоверных людей, что министр финансов не продал ни бумажки -
покупал и покупал. Люди бились в истерике на мостовых, пролетел слух, что
один башмачник в отчаянии уже зарезал себя и жену с детишками. Наступила
ночь: парчовые куртки факелами и дубинками отгоняли толпу от биржи; агенты
Шиманы, шныряя меж толпы, покупали бумаги прямо с рук за гроши. Одна,