невольно придержал дыхание - такой кислой вонью несло от кожевен. Но вот
начались огороды, пыльные сады, и уже пахнул, освежив лицо и разом
наполнив грудь, вольный дух полей. Вот и первая березовая роща. Конь пошел
резвее, начались перелески, рощи. Однако жарко было и тут. Парило! И
Мишук, изредка взглядывая в небо, на неживые сизые громады, утонувшие в
жарком мареве клонящегося долу дня, погонял и погонял коня. За Сходней
пришлось спешиться, покормить и напоить взмокшего Гнедого. Заночевал Мишук
уже в Красном и, едва вздремнув, еще в потемнях, уже снова был в седле.
и уже высоконько встало над лесом, и уже ушли последние пятна ночной сыри
из-под дерев, когда наконец показались знакомые угодья. Конь был добрый у
Мишука! Зимой возы с сеном отсюдова до Москвы преже полутора дней и не
доправишь!
ждал увидеть островерхие сметанные копны (новое слово <стоги> еще не
укрепилось на Москве), лежали только безобразные кучи свезенного сена, и -
никого! Зверея, он подскакал к летовке, швырком откинул дверь. Оба холопа
сидели за столом, хлебали ложками квас из самодельной долбленой тарели.
Завидя гневного хозяина, утопили ложки, и первый, бледнея, торопливо
промолвил:
за меня выкуп должны дава...
гнева, ринул кулаком прямо в наглые рыжие глаза. Холоп, слетев с лавки,
шлепнулся о стену, вскочил и кинулся на Мишука. Свернули стол. Бурый квас
с зелеными перьями лука потек по полу. Мишук сгреб холопа в охапку и ринул
в дверь, но и сам, не устояв, выкатил следом. Второй холоп выскочил из
дверей летовки с кичигой в руках, еще сам толком не понимая, к кому
пристать. Мишук, мгновенно пожалев, что не дождал и не взял сына, вырвал
кичигу у него из рук и, собрав в удар все и последние силы, огрел
противника по голове. Кичига с треском переломилась. Медник пал под
крыльцо. Мишук бешено глянул на второго - тот прянул в сторону. И тогда
Мишук принялся обломком кичиги избивать вставшего на четвереньки
противника. Тот уже не лез в драку, только прикрывал голову и лицо,
бормоча что-то о правах и обельной грамоте.
на холопов у него, и верно, не было). - Я тя на рати ял! - прорычал Мишук.
- На рати ял! - повторил он и, почти в визг: - Зарублю суку!
хлещущую кровь, в даве наглые, а теперь испуганные глаза... И бил уже
лежавшего на земле, пинал сапогами, в беспамятстве повторяя:
стала шарить по поясу.
голову.
избитого. Пнув, приказал:
на стог и упал. Мишук, натужась, сам закинул его на сено. - Топчи!
кровь с разбитого лица, нелепо взмахивая руками, но клал, кажется,
толково, верно, работать-то умел.
второй. Уже в багряных лучах снизившегося солнца, подоткнув обе копны
порицами, пошли домой. Потянуло сырью, сено к ночи вбирало влагу. Ночью
копны не вершат... У Мишука с отвычной работы дрожали ноги, руки тряслись.
Ужинали молча.
нож под себя. Подумал: прирежет во сне! Ну, так и нать старому дурню!
ж, тебе ж бы... Може, уже и выкликали, а я тут, в нетях...
пришлют, твоя удача! У нас на Москве те дела строго блюдут, и тебя не
минует, не боись. - Подумал, прибавил: - Ладно. Вставай. День долог.
задерживать, да на кого бросишь? Впрочем, к вечеру прискакал Никита.
Завидя еще издали знакомые вихры и разбойные светлые глаза сына, Мишук
вздохнул с облегчением. Сын подскакал, с любопытством озрел всех троих,
приметив разом и синяки на лице медника, и смущенный лик родителя.
Присвистнул, легко соскочил с коня. Невысок, а уже и теперь видно: будет
широк в плечах и ухватист. Ладный сын! Кабы еще и к делу прилежанье имел!
Никита, хмыкнув, сообщил:
ночь! Сказал-попросил:
привез ле?
без него, и наказав Никите не отлынивать от дела, Мишук порысил назад.
то только и спасло Мишуково сено. Он порядком устал за эти два дня
сумасшедшей работы и едва ли не впервой помыслил, что уже перевалило за
пятьдесят и со женитьбою он много припоздал в свою пору: дети малы, а силы
уже вот-вот и на исходе! Верно Катюха ворчит: с одной деревни, с одного
мужика ни дочерей приданым наделить, ни сынов в люди вывести... Батя и то
имел земли поболе моего! А девок нать пристраивать! И Никита нравный,
гордый, смотрит, куда повыше попасть. Ну, Услюм... Дак и тому не в мужики
ить подаваться! Добро отцово в скрыне да в земле Мишук сумел сохранить,
кое-что и прикупил - прибавил к тому... Куплять землю? Коштовато! Да и не
одюжить ноне ему земли...
вина перед медником, коего избил он непутем. Нежданно возникла, как первое
дуновение холодного ветра среди августовской горячей от зноя листвы,
мысль: бросить все и пойти в монастырь. Далекая еще мысль! Детей поднять
надо было прежде... И от монастыря, от детей перекинуло к походу на Двину,
о коем упорно поговаривали на дворе у Протасия. Може, напроситься и мне?
Поди, и с прибытком воротят!
Устроить сына в службу. Выдать замуж хотя старших двух дочерей, и -
прощай, Катюха! Тогда уж уходить в монастырь...
господарские, как хотелось и мнилось боярину Кириллу, так им и не удалось.
Семья все больше опрощалась. Да и Тормосовы, приехавшие всем огромным
родом своим, да и протопопов сын Георгий, и сам Онисим, некогда думный
боярин ростовский, - все они стали тут, в Радонеже, простыми вотчинниками,
рядовыми держателями земли, едва ли даже не черносошными мужиками... Все
прочее зависело от рабочих рук, деловой сметки, въедливости в труде. Этими
добродетелями, слава Господу, сыновья Кирилловы обижены не были. Трудились
все, и по труду в доме был достаток и хлебный запас. Ежегодно подымали
новые росчисти, выжигали пни, пахали, сеяли, жали. И отношения родичей
стали сердечнее, проще. Охотно являлись на помочи, задушевнее пировали по
праздникам.
нежная в своем пуховом плате и шубейке, забегает Нюша, Протопопова внучка,
Анна Юрьевна, как вполшутя зовет ее по изотчеству Онисим. Ойкает, ласково
и звонко произносит: <Хлеб-соль!> - и таратористо передает, с чем ее
послали родители, сама озорными глазами оглядывая по очереди всех троих
братьев, что сидят за столом, хлебают щи и, каждый по-своему - Стефан
снисходительно, Петя радостно, а Варфоломей застенчиво, - невольно
отвечают на ее улыбку. А то ввалится дядя Онисим с каким ни то известием о
том, что происходит там, наверху, на Москве. Куда поехал великий князь,
куда усланы рати, кого созывают нынче в Орду, к хану. Рассказывает, а
никого все то уже и не трогает взаболь. Иные заботы у всех на уме: не
вымерзло б яровое, не залило б покосов водой, да почем сало, говядина,
кожи? Нынче, как вышла легота, приходит и дани давать и на тот же
ордынский выход опять собирать серебро!
качелями и хороводами; пахота, сев, покос, жатва хлебов. А годы идут, и та
самая Протопопова внучка Нюша, что с озорными смешинками в глазах почасту
забегала в Кириллов терем, уже превращается в невесту, начинает чиниться,
не бегает вприпрыжку уже, а плавно выступает, трепетно опуская ресницы, и
хорошеет день ото дня. Стефан начинает вдруг невесть с чего хмурить чело
при Нюшиных приходах, безотчетно строжеть, а затем - тяжко и молча гневать
на себя за что-то, непонятное Варфоломею. Старшие словно и не замечают
ничего. Не замечает, не понимает ничего и Варфоломей. Он так сроднился,
так сжился с их общим, как думалось ему, решением о пустынножительстве,
что ничто мирское, казалось ему, уже не должно бы было коснуться ни его,
Круз Андрей
Семенова Мария
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Посняков Андрей