леса... Город строят! И город почти свершен! Уже везут - он прислушался,
придержавши коня, и учуял далекий скрип тележных осей, - уже везут щебень
и глину для засыпки городень! А вот и дорога, и долгая череда груженых
телег виднеется в отдалении.
поскакал наметом, далеко опередивши дружину, торопясь скорее узреть плоды
своего труда.
дивные слова, коими зачинается <Слово о погибели Русской земли>, и потом
следующий за ними перечень красот Руси: рек, озер, источников, дубрав,
зверей и птиц, и храмов, и <честных и грозных> князей, - одно
останавливает внимание и даже как бы изумляет и заставляет задуматься, это
слова о том, что земля <украшена городами>. Мне, во всяком случае,
когда-то было странно читать это. С детства помнились городские окраины:
свалки, изрезанная, изувеченная земля, канавы, проволока, грязь, какие-то
склады, сараи, автобазы, все, быть может, и нужное большому городу, но
такое, увы, непоэтичное! И сквозь мазутные лужи и осыпи антрацитовой пыли,
ржавых труб, обломков бетона и кирпича, старых покрышек, жеваной бумаги и
прочего городского мусора, среди этого всего жалко выглядывающие листочки
какой-нибудь захудалой, сто раз переломанной рубчатым катком колеса
веточки тальника или тополевый побег среди бурьяна и грязи. И уже там, за
путаницей проводов и путей, рельсов, асфальта, грязи заводской и просто
грязи, там уже где-то начинаются поля, и за ними лес синеет, а назади, над
городом, висящая шапка дыма, особенно видная в погожий весенний день... И
сладкий, приторно-тошнотный дух гниющих свалок, и запах гари и бензина...
И век было такое, словно город - гигантский злокачественный нарыв на
земле, а вокруг полоса омертвевшей, гниющей и гнилостной ткани погибающей
земли. (Ведь она живая, наша земля, и гибнет так же, как и всякое живое
существо.) И только там, в центре, в скрещении, за нагромождением безликих
новостроечных многоэтажек стоят - несколько! - дворцов и соборов, и
властная Нева течет в граните своих берегов, и Летний сад, и <оград узор
чугунный>, и тоже покрытое копотью, но все же золото Адмиралтейской
иглы... (Я родился и вырос в Ленинграде.)
наших градов, тем паче - промышленных), странно мне было читать эти слова
о земле, <украшенной городами>! И только уже теперь, многое узнавши,
понял, понимаю я всю правоту древнего писателя и что не преувеличил, не
приукрасил он, выдавая желаемое за действительное. И почему? И где я
узнал, увидал, понял это?
Было чище. Дым печной, от дров - совсем не то, что заводской дым. В
некрупном древнем городе было, как в деревне. К тому же все наши древние
города (и это отличало Русь от Запада) утопали в садах. Воздуху, неба,
зелени в них было больше. Потом, те древние города совсем не имели свалок.
При натуральном хозяйстве, когда все добываемое в поле целиком шло в дело
- что в корм себе, что скоту, что на подстилку, что на кровлю, -
выкидывалось очень малое. И тара была хорошо усвояемая почвою: мешковина,
рогожа, береста и прутяные корзины, бочки и ящики. Все это, ежели не
сжигалось в печах, перегнивало тут же на участке, подымая с каждым
столетием <культурный слой>. Тогдашнее производство не производило тех
ядовитых отходов, что современное, а из рукотворных изделий не усваивались
почвою одни лишь глиняные черепки, но и они, в отличие от стекла и
полиэтилена, не губили почвы, не мешали корням растений. А не было отходов
- не было и свалок загородных. Не было гнусных развалов бетона с торчащей
из него арматурой, не было груд ржавеющего металла - металл был дорог и
весь шел опять в переплав. Частично и потому еще считалась счастливой
находка конской подковы на дороге...
основном из дерева. На Печоре, путешествуя по старым деревням, я видел
картины, подобные древним, когда ни одного дощатого сарая, ни жести, ни
шифера, а стоит какой-нибудь амбар, срубленный из солидного, вершков
двенадцать в обрубе, леса, и уже постарел, и покосился, углом сгнил на
четверть, и зеленою плесенью покрыт, и кровля поросла мхом, и наклоняясь,
как бы тонет, как бы уходит в землю, а все одно - красив! Был бы
художником, так и сел бы, кажется, писать не тот вон мощный дом-дворец, а
этот с <празеленью> амбар, до того в нем много цвета, и мысли, и даже
чувства какого-то, неизъяснимого звуками речи...
конечно, и все наши древние города, сдержанные и опоясанные стенами, с
огородами и полями сразу же вплоть за городским рвом, с садами, с близкою
опушкою леса, тоже береженого, не изломанного, не изувеченного трелевочной
техникой, с белокаменными или рублеными, вознесенными ввысь соборами, с
золотыми, зелеными ли или серебристо-серыми чешуйчатыми главами, тающими в
ясном небе. И были эти сооружения, вместившие всю мыслимую для нашего
племени красоту, самыми казовыми, самыми сановитыми, не прятались за
стенами кирпичных коробок, как ныне, а - царили окрест. Воистину украшена
городами была земля Русская!
весенней ночи растаяла за кормою Перынь, и вот уже только одни липенские
огоньки посвечивают в сумраке да блестит тусклым отсветом рыбьей чешуи
широкий, уходящий за окоем Ильмень. Ушкуи идут темные на светлой воде,
негромко плещут весла, мужики молчат, оглядывая невысокий берег слева, с
тянущим по нему хвойным лесом, и бескрайнюю, сливающуюся с небом в
серо-сиреневых прядях облаков громаду воды справа от долгоносых, легких,
удобных к переволоку лодей-ушкуев, по названию которых и самих молодцов
новогородских прозывали на Волге ушкуйниками. Мужики гребут молча и
сильно. До свету нужно пройти Ильмень и стать на устье Полы. Воеводы
решили выходить к Волге Серегерским путем, минуя Мсту и Торжок.
росчисть, луга, в которых пасутся кони или стадо красно-бурых коров, изба
на высоком подклете. И снова лес, подходящий к самой воде...
шатры, варили кашу. С лишком четыре тысячи оружного люду шли из Нова
Города грабить поволжских бесермен, и стан раскинулся по всему берегу
реки, уходя за поворот, вплоть до опушки леса.
топоры и всякая иная рабочая снасть. Мужики - тут уже не разобрать было,
кто смерд, горожанин, житий ли, боярский сын, - все в рабочей, не казовой
лопоти, суконных, овчинных ли зипунах, рубахах, дорожных вотолах и опашнях
(справная сряда: ночью и постелить, и укрыться хватает!), в простых яловых
сапогах али поршнях, в суконных шапках с околышем. Оружие уложено в лодьи,
скрыто. С виду и не поймешь, что за люди. Вон несут хворост от леса, там
вбивают колышки, натягивая грубый ряднинный шатер; курятся дымки многих
костров, в медных больших казанах булькает варево. Из Новгорода прихвачены
корчаги с медом и пивом. Тут, на устье Полы, - последняя гульба. Последняя
и выпивка, дальше пойдут тверезые, о том уже озаботились воеводы.
народ подобрался добрый, толковый народ: кого бы и отправить отселе со
Христом Богом назад, так нет, все вроде справны! Кто и подгулял излиха -
держатся, блюдут себя, не позорят мир. Загребные и кормщики деловито
готовят шесты: Полою идти - пихаться надо! Осматривают придирчиво ушкуи.
Где-то варят смолу, где-то стучит колотушка. В суете кончается, изгибает
день. Заполевавшие двух лосей дружинники волочат к кострам ободранные
туши, делят свежатину по котлам. Опускается ночь, первая ночь похода. Стан
уже спит. Вставать - до света, и целый день, пока не стемнеет, до соленого
поту пихаться шестом.
Журчит река. Тихий говор и заливистый храп доносит от шатров. Иные, те,
которым впервой, не спят, беседуют вполгласа... Не первый это ушкуйный
поход, не первые <молодчи новогорочкие> рискуют головами ради наживы в
чужой стороне. Гридя Крень, лежа на спине в шатре, негромко сказывает, как
громили Жукотин, как погинули опосле мужики в Сарае... Сотоварищи сопят,
супятся, слушают, мотают на ус...
вот, чтобы попросту грабить, этого исстари не велось! Но ослабла Орда, и
умножились грабительства на Волге. Обобранные до нитки новогородские
купцы, ворочая домой, плакались на торгу, материли поганых бесермен и
суздальского князя. Ушли в небылое времена Джанибековы, и стало - у
кажного вымола, кажному князьку ихнему давай да давай! И повелось так, что
и самим приходилось грабить.
толпы голытьбы, шильников и ухорезов, вышвырнутых со своих дворов,
бездомных, готовых на все. В каждом пожаре вскипала разбойными грабежами
эта низовая бражка! Куда девать? Ну и уводили - за Камень, на югру, на
Двину, на Белое море, на Грумант, где гибли непутевые головы, пропадали
горлодеры и крикуны, а деловой, толковый добывал и добра, и зажитка, и
лопоти, ворочал в Новгород хозяином, а то и оседал на новых местах. Не то,
наскуча неволею, рассоря с Господином Великим, бежали в Вятку, в Великую
Пермь. Ну а иные, воротя с прибытком, тут же и пропивали все и бродили
вновь по улицам, толклись в торгу, разведывая, кому нужны свободные,
навычные к веслу и оружию руки, отчаянные, готовые на все головы.
статочных домов. Не всем доставало собирать дань да строить острожки по
слову новогородскому, а зажитку, славы, широты (тесно становилось в
Буджолд Лоис
Белоусов Валерий
Посняков Андрей
Верещагин Олег
Ильин Андрей
Лукин Евгений