росли пахучие растения, и ветры не могли развеять дивные ароматы, а лишь
переносили их как ковры с места на место. Однажды Абрахам Бен Эзра заме-
тил, что запахи изменились. Это случилось потому, что он почувствовал
страх. Этот страх внутри него сначала достиг глубины его самой молодой
души, потом спустился в душу среднего возраста, а затем и в третью, са-
мую старую душу Эзры. Наконец страх стал глубже самой глубокой души, и
Бен Эзра больше не мог оставаться в доме. Он хотел выйти, но, открыв
дверь, увидел, что проем ее затянут сеткой паутины, которая образовалась
за ночь. Паутина была такой же, как и все другие паутины, но только ры-
жего цвета. Когда он хотел убрать ее, он заметил, что паутина соткана из
прекрасных волос. Тогда он начал искать, чьи это волосы. Он не нашел ни-
какого следа, но в городе встретил чужестранку, которая шла вместе со
своим отцом. У нее были длинные рыжие волосы, но она не обратила на Бен
Эзру никакого внимания. На следующее утро Бен Эзра снова почувствовал
страх и снова нашел на дверях рыжую сетку паутины. Когда позже в этот же
день он снова встретил рыжеволосую девушку, то протянул ей две ветки
мирта, усыпанные цветами.
один.
Важнейшая литература. John Buxtorf, "Praefacio" к базельскому изданию книги Халеви на латинском языке (Uber Cosri, Basilae, 1660); Lexicon Cosri, continens colloquium seu disputationem de religions. Regiemonti Borussiac excudebat typographus Johannes Daubmannus. Anno 1691 (уничтоженное издание); "Еврейская энциклопедия", Петербург, 1906-1913, тт. 1-16, в томе 1 содержится большая статья и литература о Халеви; выборочно библиография дана в издании J. Halevi. The Kuzari (Kitab al Khazari). New York, 1968, pp. 311-313; новейшее двуязычное издание стихов дает Amo Press, New York, 1973; Encyclopedia Judaica, Jerusalem, 1971.
ситета в Иерусалиме; девичья фамилия - Квашневская. Ни в бумагах Кра-
ковского Ягеллонского университета в Польше, который окончила Квашневс-
кая, ни в документации в связи с присвоением Дороте Квашневской ученой
степени доктора Йельского университета США нет сведений о ее происхожде-
нии. Дочь еврейки и поляка, Квашневская родилась в Кракове при странных
обстоятельствах. Мать оставила ей талисман, принадлежавший когда-то отцу
Дороты Квашневской. Текст на нем был таким: "Сердце мое - моя дочь; в то
время как я равняюсь по звездам, оно равняется по луне и по боли, кото-
рая ждет на краю всех скоростей..." Квашневской не удалось узнать, чьи
это слова. Брат ее матери, Ашкенази Шолем, исчез в 1943 году во время
преследований евреев в период немецкой оккупации Польши, однако перед
исчезновением ему удалось спасти сестру. Он, не раздумывая долго, раздо-
был для нее фальшивые документы на имя какой-то польки и женился на ней.
Венчание состоялось в Варшаве, в церкви Святого Фомы, и считалось, что
это брак между крещенным евреем и полькой. Он курил вместо табака чай из
мяты, и когда его забрали, сестра, она же и жена, Анна Шолем, которую
продолжали считать полькой и которая носила девичью фамилию какой-то не-
известной ей Анны Закевич, развелась со своим мужем (и братом, о чем,
правда, знала только она сама) и так спасла свою жизнь. Сразу же после
этого она опять вышла замуж за некоего вдовца по фамилии Квашневский, с
глазами в мелких пятнышках, как птичьи яйца; он был безрогим на язык и
рогатым в мыслях. От него у Анны был один-единственный ребенок - Дорота
Квашневская. Закончив отделение славистики, Дорота переехала в США, поз-
же защитила там докторскую диссертацию по проблемам древних славянских
литератур, но когда Исаак Шульц, которого она знала еще со студенческих
лет, уехал в Израиль, присоединилась к нему. В 1967 году во время изра-
ильско-египетской войны он был ранен, и Дорота в 1968 году вышла за него
замуж, осталась жить в Тель-Авиве и Иерусалиме, чит с истории раннего
христианства у славян, но при этом постоянно посылала письма в Польшу на
свое собственное имя. На конвертах она писала свой старый адрес в Крако-
ве, и эти письма, которые Квашневская, в замужестве Шульц, писала самой
себе, в Польше, в Кракове, сохранила нераспечатанными ее бывшая хозяйка
квартиры, надеясь, что когда-нибудь сможет вручить их Квашневской.
Письма эти короткие, кроме одного или двух, и представляют собой нечто
вроде дневника д-ра Дороты Шульц в период с 1968 по 1982 год. Связь их с
хазарами состоит в том, что последнее письмо, написанное из следственной
тюрьмы в Царьграде, затрагивает вопрос о хазарской полемике ? Письма
приводятся в хронологическом порядке.
чужой счет, а пощусь за свой. Я знаю, что, пока пишу тебе эти строки, ты
уже стала немного моложе меня, там, в своем Кракове, в нашей комнате,
где всегда пятница и где в нас заталкивали корицу, как будто мы печеные
яблоки. Если ты когда-нибудь получишь это письмо, то станешь старше меня
в тот момент, когда его прочтешь.
ется, и это заметно по его почерку. Он пишет, что видит во сне "краковс-
кую трехдневную тишину, дважды разогревавшуюся, немного подгоревшую на
дне". Скоро мы встретимся, и я боюсь этой встречи не только из-за его
раны, о которой еще ничего не знаю, но и потому, что все мы деревья,
вкопанные в собственную тень.
нас. Теперь нам с тобой легче любить друг друга.
Иерусалим, сентябрь 1968
ешь, потому что не умеешь жить. Если бы ты умела жить, то не работала бы
и никакая наука для тебя бы не существовала. Но все учили нас только ра-
ботать, и никто - жить. И вот я не умею. Я шла с собаками по незнакомой
дороге в высоком лесу. Ветки деревьев смыкались у меня над головой. Де-
ревья тянулись к своей пище - свету - и при этом творили красоту. Я,
стремясь к своей пище, умею создавать лишь воспоминания. Мой голод не
сделает меня красивой. Меня с деревьями связывает нечто такое, что они
умеют, а я нет, А деревья связывают со мной только мои собаки, которые
сегодня вечером любят меня больше, чем обычно. Потому что их голод ста-
новится гораздо красивее тогда, когда они голодны по деревьям, а не по
мне. Где ж здесь твоя наука? В науке для того, чтобы двигаться дальше,
достаточно знать последнее слово в своей области. С красотой дело обсто-
ит иначе.
как и раньше, и похож на пса, который научился петь краковяк. Он любит
мою правую грудь больше, чем левую, и мы спим совершенно непристойно...
нек на Вавеле, и которые он поочередно обнимает вокруг колен, когда са-
дится. Мое имя он произносит так, как произносили его в начале, до того
как начали употреблять, и оно еще не стерлось, переходя из уст в уста...
Давай договоримся так - поделим роли: ты там, в Кракове, продолжай зани-
маться наукой, а я буду здесь учиться жить.
Хайфа, март 1971
ет, узнала бы. Может, и ты меня больше не узнала бы, может, ты обо мне
больше и не думаешь в нашей квартире, где дверные ручки цепляются за ру-
кава. Я вспоминаю польские леса и представляю себе, как ты бежишь через
вчерашний дождь, капли которого лучше слышны, когда падают не с нижних,
а с верхних веток. Я вспоминаю тебя девочкой и вижу, как ты растешь
быстро, быстрее, чем твои ногти и волосы, а вместе с тобой, но только
еще быстрее, растет в тебе ненависть к нашей матери. Неужели мы должны
были ее так ненавидеть? Здешний песок вызывает во мне страстное желание,
но я уже долгое время чувствую себя с Исааком как-то странно. Это не
связано ни с ним, ни с нашей любовью. Это связано с чем-то третьим. С
его раной. Он читает в постели, я лежу рядом с ним в палатке и гашу
свет, когда чувствую, что хочу его. Несколько мгновений он остается не-
подвижным, продолжает в темноте смотреть в книгу, и я ощущаю, как его
мысли галопом несутся по невидимым строчкам. А потом он поворачивается
ко мне. Но стоит нам прикоснуться друг к другу, как я чувствую страшный
шрам от его раны. Мы занимаемся любовью, а потом лежим, глядя каждый в
свои мрак, и несколько вечеров назад я спросила его:
нять. Птица, охотящаяся на болотах, начинает тонуть, если не двигается.
Ей приходится поминутно вытаскивать лапку из ила и ставить ее в другое
место, шагать дальше и дальше, независимо от того, поймала она что-ни-
будь или нет. Так же и с нами, и с нашей любовью. Нам приходится дви-
гаться дальше, остановиться мы не можем, потому что утонем.
копьем в сапоге. И думаю о том, как меняется Краков, осыпанный новыми
ошибками в правописании и языке, сестрами развития слова. Я думаю о том,
как ты остаешься той же, а я и Исаак все больше меняемся. Я не решаюсь
ему сказать. Когда бы мы ни занимались любовью, как бы нам ни было хоро-
шо и что бы мы при этом ни делали, я грудью и животом все время чувствую
Зыков Виталий
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Фазиль Искандер
Лукьяненко Сергей
Курылев Олег