во храме господнем.
civitas corpus est". "Всякое общество есть тело". Что нужно для
существования этого тела? Хорошее здоровье. Как сохранять это здоровье?
Применяя разумные кровопускания, когда силы в избытке. Итак, очевидно, что
враги католической веры слишком сильны, раз мы их боимся; значит, надо еще
раз устроить кровопускание огромному телу, называемому обществом. Это мне
повторяют каждый день добрые католики, от которых я уношу в монастырь яички,
окорока и деньги.
впечатление.
словами, и, когда этот шум утих, продолжал:
"Ecclesia abhorret a sanguine". Но заметьте хорошенько, дорогие братья, -
ученый богослов не сказал, чья именно кровь ужасает церковь; бьюсь об заклад
и ставлю тельца против яйца, что, во всяком случае, не кровь еретиков он
имел в виду. Вспомните:
источник кровь развратников, кровь еретиков - еще худший (лат.).>. И затем,
еще один аргумент, братие! Я сказал:
с этой кафедры так красноречиво говорил брат Монсоро, я уверен, что к его
поясу подвешен кинжал главного ловчего. Брат Ла Юрьер мастерски действует
своим вертелом: "Veru agreste, lethiferum tamen instrumentum" <Вертел -
деревенское, но смертоносное орудие (лат.).>. Да я и сам, братие, я, кто
говорит с вами, я Жак-Непомюсен Горанфло, носил мушкет в Шампани и сжег там
гугенотов в их молельне. Для меня это было немалой заслугой, и место в раю
мне было обеспечено. По крайней мере я так полагал, но вдруг на моей совести
обнаружилось пятно: прежде чем сжечь гугеноток, мы ими чуточку потешились. И
это, по-видимому, подпортило богоугодное дело, - во всяком случае, так
объяснил мне мой духовный отец. Поэтому я и поспешил постричься в монахи и,
дабы очиститься от пятна, которое оставили на моей совести еретички, принял
обет провести остаток дней моих в воздержании и общаться только с добрыми
католичками.
все слушатели были восхищены средством, к которому прибег господь с тем,
чтобы побудить брата Горанфло обратиться.
выбрали, и о которых, как разумею я, недостойный грешник, бедный монах из
монастыря святой Женевьевы, нам следовало бы поговорить. Конечно, это
прекрасно и, в особенности, весьма предусмотрительно прокрадываться сюда
ночью, прикрываясь рясой, и слушать, как проповедует брат Горанфло. Но, по
моему суждению, обязанности людей, которым доверили власть, этим не должны
ограничиваться. Столь великая осторожность может вызвать насмешки проклятых
гугенотов, которые, надо отдать им справедливость, когда завязывается драка,
дерутся как бешеные. Я считаю, что мы должны вести себя, как подобает людям
мужественным, каковыми мы и являемся или, скорее, каковыми мы хотим
выглядеть. К чему мы стремимся? К искоренению ереси... За чем же дело
стало?.. Ведь об этом можно кричать со всех крыш, так я думаю. Почему бы нам
не пройти по улицам Парижа в святом шествии, чтобы все видели нашу отличную
выправку и наши добрые протазаны? Зачем нам ходить крадучись, подобно шайке
ночных воров, которые на каждом перекрестке оглядываются, не идет ли стража?
"Но кто подаст нам пример?" - спросите вы. Ну что ж, пусть этим человеком
буду я, я, Жак-Непомюсен Горанфло, я, недостойный брат монастыря святой
Женевьевы, сирый и убогий сборщик милостыни. С кирасой на теле, с каской на
голове и мушкетом на плече я выступлю, если потребуется, во главе всех
добрых католиков, которые пожелают за мной последовать. И я это сделаю хотя
бы для того, чтобы вогнать в краску наших вождей, которые прячутся так,
словно, обороняя церковь, мы выступаем на защиту грязного пьяницы, попавшего
в драку.
которые не видели иного пути к цели, кроме дороги, открытой шесть лет тому
назад святым Варфоломеем, и приходили в отчаяние от медлительности вождей.
Его слова возжгли священный огонь в сердцах собравшихся, и все они, кроме
хранивших молчание трех капюшонов, в один голос принялись кричать:
достойного брата впервые проявилось в таком ярком свете. До сего дня самые
близкие друзья Горанфло, хотя и считали его рьяным поборником веры, в то же
время относили к числу тех ее защитников, усердие которых могучее чувство
самосохранения всегда удерживает в границах осторожности. А тут брат
Горанфло, обычно предпочитавший тень, внезапно на глазах у всех в боевых
доспехах ринулся на поле брани под яркие лучи солнца. Это была великая
неожиданность, показавшая достопочтенного собрата совсем в новом свете.
Некоторые из собравшихся в своем восхищении - тем более сильном, чем
неожиданней оно было, - уже видели в брате Горанфло, призывающем к первому
шествию правоверных католиков, подобие Петра Пустынника, который
провозгласил первый крестовый поход.
руководителей отнюдь не входило предоставить ему свободу действий. Один из
трех молчаливых монахов наклонился к уху монашка, и мелодичный детский
голосок зазвенел под сводами; монашек трижды прокричал:
двери, на ходу договариваясь единодушно потребовать на ближайшем собрании
шествия, предложенного этим молодцом, братом Горанфло. Многие подходили к
кафедре, чтобы выразить свое одобрение сборщику милостыни, когда он
спустится на землю с высоты трибуны, на которой столь блестяще
ораторствовал. Однако Шико подумал, что вблизи его могут распознать по
голосу, ибо, несмотря на все усилия, он не мог избавиться от легкого
гасконского акцента, да и рост его может вызвать удивление, ведь он на
добрых шесть или восемь дюймов выше брата Горанфло, который, конечно, вырос
в глазах своих собратьев, но только душой. Поэтому Шико бросился на колени и
сделал вид, что он, подобно Самуилу, беседует с господом с глазу на глаз и
всецело погружен в эту беседу.
Они были сильно возбуждены, и это развеселило Шико, который через щелку в
складках капюшона незаметно следил за всем происходящим вокруг.
испросив на то королевского дозволения, лишь потому, что увидел герцога
Майеннского, и вернулся в Париж, лишь потому, что увидел Николя Давида.
Шико, как мы уже знаем, поклялся отомстить обоим этим людям, но ему,
человеку слишком маленькому, чтобы напасть на принца Лотарингского дома и
сделать это безнаказанно, приходилось долго и терпеливо выжидать подходящего
случая. С Николя Давидом дело обстояло совсем иначе, это был простой
нормандский адвокат, правда, продувная бестия, и к тому же, прежде чем стать
адвокатом, он служил в армии на должности учителя фехтования. Шико не
занимал должности учителя фехтования, но считал, что неплохо владеет
рапирой. Все, что ему требовалось, - это встретиться со своим недругом лицом
к лицу, а там уж Шико, подобно древним героям, доверил бы свою жизнь своей
правоте и своей шпаге.
обнаружить под какой-нибудь рясой и капюшоном длинную и тощую фигуру мэтра
Николя, и вдруг он заметил, что при выходе монахи подвергаются проверке,
подобной той, которую им учиняли при входе: каждый выходящий доставал из
кармана какой-то предмет, предъявлял его брату привратнику, и лишь затем
получал свое exat <Выходи (лат.).>. Шико сначала подумал, что это ему просто
показалось, с минуту он колебался, но вскоре подозрения превратились в
уверенность, и на лбу гасконца у самых корней волос выступили капли
холодного пота.
забыл предложить пропуск, дававший право на выход.
Глава 20
О ТОМ, КАК ШИКО, ОСТАВШИСЬ В ЧАСОВНЕ АББАТСТВА, ВИДЕЛ И СЛЫШАЛ ТО, ЧТО ДЛЯ НЕГО БЫЛО ВЕСЬМА ОПАСНО ВИДЕТЬ И СЛЫШАТЬ
надеясь узнать, какой предмет служил пропуском на улицу, и попытаться
раздобыть его, если это еще возможно. И в самом деле, примкнув к толпе
запоздавших и вытянув голову поверх других голов, Шико увидел, что они
показывают привратнику денье с краями, вырезанными в форме звезды.
среди них не было ни одного звездообразного, и найти его было тем более
невозможно еще и потому, что искалеченный денье навсегда изгонялся из
денежного обращения.
не предъявит звездообразного денье, его тут же разоблачат, как поддельного
монаха, но на этом дело, естественно, не кончится, в нем узнают мэтра Шико,
королевского шута, а эта должность, которая давала ему немалые привилегии в
Лувре и в королевских замках, здесь, в аббатстве святой Женевьевы, да еще в
подобных обстоятельствах, отнюдь не вызовет уважения. Шико понял, что попал
в капкан. Он зашел за четырехугольную колонну и забился в угол между
колонной и придвинутой к ней исповедальней.
дурачка, моего господина, которого я имел глупость полюбить, хотя и браню
его в глаза па чем свет стоит. Конечно, хорошо было бы вернуться в гостиницу
Якубенко Николай
Пехов Алексей
Жюль Верн
Каргалов Вадим
Ильин Андрей
Володихин Дмитрий