Чтение 49–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

противоположной стороне набережной.

Когда фиакр поравнялся с ними, оба собеседника в него сели.

- Куда везти, милейший? - спросил кучер, обращаясь к Калиостро, словно
догадавшись, что, несмотря на простое платье, из двух его пассажиров именно
он был старшим.

- Сам знаешь, куда, - отвечал Бальзамо, подав кучеру нечто вроде
масонского знака.

Тот с удивлением взглянул на Бальзамо.

- Простите, ваше сиятельство, - молвил он, отвечая знаком на знак, - я
вас не узнал.

- Зато я тебя узнал, - с важностью заметил Калиостро, - потому что сколь
бы многочисленны ни были мои подданные, я знаю их всех до единого.

Кучер захлопнул дверцу, забрался на облучок и, пустив лошадей вскачь,
помчался сквозь лабиринт улиц от Шатле к бульвару Фий-дю-Кальвер; оттуда
фиакр покатил в сторону Бастилии и остановился на улице Сен-Клод.

Едва экипаж остановился, как дверца распахнулась со стремительностью,
которая свидетельствовала о почтительности и усердии кучера.

Калиостро знаком пригласил Жильбера выйти первым. Когда он выходил вслед
за ним, он спросил у кучера:

- Тебе нечего мне сообщить?

- У меня есть для вас важные сведения, ваше сиятельство. Если бы мне не
посчастливилось с вами встретиться, я прибыл бы к вам нынче вечером для
доклада.

- Говори.

- То, что я имею сообщить вашему сиятельству, не должно стать достоянием
постороннего.

- Тот, кто нас слышит, не совсем посторонний, - с улыбкой молвил
Калиостро.

Жильбер из скромности отошел в сторону.

Однако он не мог запретить себе поглядывать вполглаза и слушать вполуха.

Он увидел, как улыбается Бальзамо, слушая доклад кучера.

Тот дважды упомянул имя маркиза де Фавра. Когда доклад был завершен,
Калиостро достал из кармана двойной луидор и хотел дать его кучеру.

Тот отрицательно покачал головой.

- Вашему сиятельству известно, - возразил он, - что нам запрещено брать
за доклады деньги.

- А я плачу тебе не за доклад, а за провоз, - отвечал Бальзамо.

- Раз так, я готов принять, - согласился кучер. Он взял луидор со
словами:

- Спасибо, ваше сиятельство, это моя дневная выручка.

И легко взобравшись на облучок, он огрел лошадей кнутом, оставив Жильбера
в восторге от того, что он только что видел и слышал.

- Ну что, вы зайдете, дорогой доктор? - спросил Калиостро; он уже
некоторое время держал дверь распахнутой, а Жильбер будто и не собирался
входить.

- Да, разумеется! - воскликнул Жильбер. - Прошу прощения!

И он переступил через порог, чувствуя огромную тяжесть и пошатываясь, как
пьяный.

Глава 28

И СНОВА ОСОБНЯК НА УЛИЦЕ СЕН-КЛОД

Читатели знают, что Жильбер прекрасно умел владеть собой. Проходя через
большой пустынный двор, он пришел в себя и поднялся по ступенькам крыльца
столь же твердым шагом, сколь неуверенно он переступал через порог.

Здесь уместно заметить, что он уже знал дом, куда он входил, потому что
бывал там в ту пору своей жизни, о которой сохранил в сердце волнующие
воспоминания.

В передней он встретил того самого немца-лакея, которого видел здесь
шестнадцать лет тому назад; он стоял на прежнем месте и был одет в похожую
ливрею; но так же, как Жильбер, как граф, как сама передняя, он постарел на
шестнадцать лет.

Фриц - читатели помнят, что именно так звали верного слугу, - с первого
взгляда определил, куда хозяин хотел бы проводить Жильбера, и, торопливо
распахнув две двери, он замер на пороге третьей, желая убедиться в том, не
будет ли от Калиостро каких-нибудь дополнительных приказаний.

Третья дверь вела в гостиную.

Калиостро взмахнул рукой, давая Жильберу понять, что он может войти в
гостиную, и кивком головы отпустил Фрица.

Он только прибавил по-немецки:

- Меня ни для кого нет дома до нового приказания. Он повернулся к
Жильберу и продолжал:

- Я говорю так с лакеем не для того, чтобы вы не поняли, я знаю, что вы
говорите по-немецки; а вот Фриц - тиролец, он понимает немецкую речь лучше,
чем французскую. Ну, а теперь прошу вас садиться, я весь к вашим услугам,
дорогой доктор.

Жильбер не удержался и с любопытством огляделся, поочередно
останавливаясь взглядом на том или ином предмете или картине, служивших
украшением гостиной, он словно вспоминал окружавшие его вещи.

Гостиная была в точности такой же, как раньше: восемь картин старых
мастеров были развешаны по стенам; кресла, обтянутые вишневым камчатным
шелком, поблескивали, как прежде, золотым шитьем в полумраке, царившем в
комнате благодаря плотным занавескам; большой стол работы Буля стоял на
прежнем месте, а круглые столики с севрским фарфором были все так же
расставлены между окнами.

Жильбер вздохнул и уронил голову на руку. Любопытство к настоящему было
на некоторое время вытеснено воспоминаниями прошлых лет.

Калиостро смотрел на Жильбера, как, должно быть, Мефистофель взирал на
Фауста в ту минуту, когда немецкий философ имел неосторожность предаться в
его присутствии своим мечтам.

Неожиданно раздался его пронзительный голос:

- Вы как будто узнаете эту гостиную, дорогой доктор?

- Да, - отвечал Жильбер, - я вспоминаю о своих обязательствах, данных вам
в этой самой комнате.

- Да что вы, это все пустое!

- Признаться, странный вы человек, - продолжал Жильбер, не столько
обращаясь к Калиостро, сколько говоря сам с собою, - и если бы всемогущий
разум позволил мне поверить в чудеса, о которых нам поведали поэты и авторы
средневековых хроник, я мог бы подумать, что вы такой же волшебник, как
Мерлин, или изготовитель золота вроде Никола Фламеля.

- Да, для всего мира я являюсь магом, а для вас, Жильбер, - нет. Я
никогда не пытался поразить вас своими фокусами. Как вы знаете, я всегда
старался вам помочь докопаться до сути вещей, и если вам случалось увидеть,
как на мой зов Истина из своих глубин показывается несколько приукрашенной и
не такой голой, как обычно, то это лишь оттого, что, как истинный сицилиец,
я люблю мишуру.

- Вы помните, граф, что именно здесь вы вручили сто тысяч экю несчастному
оборванцу так же легко, как я подал бы нищему грош.

- Вы забываете нечто более невероятное, Жильбер, - с важным видом
проговорил Калиостро, - этот оборванец вернул мне деньги за вычетом двух
луидоров, которые он истратил на одежду.

- Юноша был честен, только и всего, а вот вы были тогда просто
великолепны!

- Жильбер! Разве быть щедрым не легче, нежели честным; дать сто тысяч
экю, имея миллионы, чем вернуть эти сто тысяч, не имея за душой ни гроша?

- Возможно, вы правы, - отвечал Жильбер.

- Кстати сказать, все зависит от расположения духа, в котором человек
находится в ту или иную минуту. Тогда я только что пережил самое большое
горе всей моей жизни, Жильбер; я ничем не дорожил, и если бы вы в тот момент
попросили у меня мою жизнь, я думаю, - да простит мне Господь! - что я отдал
бы ее вам так же легко, как те сто тысяч.

- Неужто вы можете быть несчастливы так же, как прочие люди? - спросил
Жильбер, с изумлением взглянув на Калиостро.

Калиостро вздохнул.

- Вы говорите о воспоминаниях, навеянных на вас этой гостиной. Если бы я
вам сказал, что эта комната напоминает мне.., но нет! Раньше, чем я закончил
бы свой рассказ, я поседел бы от ужаса! Поговорим о чем-нибудь другом. Пусть
минувшие события спокойно спят в своих саванах, а забвение - в его могиле,
то есть в прошлом. Поговорим о настоящем, даже о будущем, если угодно.

- Граф! Вы только что сами призывали меня к действительности, вы порвали
ради меня, как вы сказали, с шарлатанством, а теперь снова возвращаетесь к
этому громкому слову: будущее! Будто это будущее в ваших руках, и вы умеете
читать его загадочные иероглифы!

- Вы забываете, что, располагая большими средствами, чем другие люди, я
вижу лучше и дальше, чем они - это неудивительно!

- Это все слова, граф!

- Вы забывчивы, доктор.

- Что же вы хотите, ежели мой разум отказывается верить!

- Вы помните философа, отрицавшего движение?

- Да.

- Как поступил его противник?

- Пошел впереди него... Ну что же, ступайте! Я смотрю на вас. Точнее
сказать, говорите: я слушаю.

- Да мы, собственно, для этого сюда и пришли, а теряем время на другое.
Итак, доктор, как обстоят дела с нашим объединенным кабинетом министров?

- С каким кабинетом министров?

- С кабинетом Мирабо - Лафайета!

- Да вы просто слышали пустые сплетни и повторяете их в надежде вытянуть
из меня своими вопросами правду.