ветхую государственность как послушание последствиям греха. Христианское
отношение к общественности покоилось на религиозном опыте послушания, а не
творчества. Христианство требовало послушания не своей общественности, а
чужой, языческой, буржуазной, даже прямо злой общественности178. Это
послушание требовалось не во имя ценности общественной правды, а во имя
ценности смирения в религиозном опыте людей. В христианстве был настоящий
пафос послушания общественной неправде как справедливой каре за грех людей,
было почти нежелание, чтобы Божья правда осуществилась в земной
общественности, и во всяком случае глубокое неверие в возможность этого
осуществления. Это - коренной парадокс христианского отношения к
общественности в истории. Так осуществляло христианство свои аскетические
заветы в отношении к общественности не аскетической. Но христианский мир по
плоти и крови своей жил в общественности не аскетической,
ветхозаветно-языческой, буржуазной, принадлежал ей по всем своим земным
упованиям. Коллективной общественной жертвенности и общественной любви
христианский мир еще не знал. То, что индивидуально совершилось у святых, то
не совершилось еще общественно, коллективно, исторически. Жертвенное
преодоление общественной буржуазности, буржуазной отяжеленности и
буржуазного испуга есть уже путь к творчеству новой, небывшей еще жизни,
новому, небывшему еще общению людей. Общественное устроение никогда не было
общественным творчеством, всегда было формой послушания и приспособления. И
тогда лишь совершится подлинно радикальная, всемирная революция в
общественности, когда христианский мир созреет для коллективной жертвенности
и отречения от ветхой общественности этого мира, гарантирующей и охраняющей
буржуазные мирские блага. Не только личность, но и общественность
христианская должна пройти через жертвенную правду св. Франциска. Жертва эта
есть освобождение от непомерной тяжести этого мира, от власти природной
необходимости. Ибо доныне всякая общественность, от самой консервативной до
самой революционной, была покорна тяжести природной необходимости, не была
прорывом в мир иной.
царству. Она не есть царство мира сего: она преодолевает "мир", жертвует его
благами во имя иной, свободной жизни. Переход от послушания к творчеству в
общественности, как и везде, возможен лишь через жертву безопасностью,
гарантированной устроенностью. И жертвенность эта ничего общего не может
иметь с анархией, с хаосом, она всегда космична по своей природе. Анархизм
не жертвен, он есть лишь вывернутая ветхая государственность. Государство,
право, хозяйство причисляются к культурным ценностям человечества.
Либерально-правовые общественные направления хотят установить такие же
дифференцированные ценности в политике, как и в других сферах культуры.
Мировой кризис культуры, о котором говорится на протяжении всей этой книги,
есть вместе с тем и мировой кризис дифференцированных ценностей политики,
кризис всякой ветхой общественности. В общественности, как и в философии, в
искусстве, в поле, в морали и во всем, обнаруживаются стремления к выявлению
предельного, конечного, последнего. Уже социализм, анархизм, теократиям
переходят пределы нормальной, канонической общественности и политики,
переливаются по своим стремлениям за грани культуры. Взыскание Града
грядущего, какую бы форму оно ни принимало, религиозную или антирелигиозную,
всегда переходит за грани канонической культуры, за грани дифференцированной
политики, всегда есть устремление к последнему и конечному. Искание Царства
Божьего на земле есть искание выхода из всякого приспособления к природной
необходимости, есть жажда освобождения от тяжести "мира". Скачок в царство
свободы, о котором даже марксисты говорят, без всякого на то права, есть
революционный разрыв со всякой ветхой общественностью "мира сего", со всякой
"политикой", всякой государственностью, всякой заботой о безопасности в
мире. Революционный переход от религиозного послушания к религиозному
творчеству совершается через мировой кризис серединно-канонической культуры
и серединно-канонической общественности. Это - переход к концу.
откровение богочеловечества - христологию человечества. Творческая тайна
общественности, тайна общения людского и общения космического, не могла быть
открыта до откровения творческой тайны о человеке и человечестве. А мы
видели, что в христианстве антропологическое откровение еще не совершилось.
Последняя антропологическая тайна откроется не в послушании, а в творчестве.
В творчестве, а не в послушании откроется и тайна общественности, тройня
нового общения в любви, общения в Духе, не только людского, но и
космического. Доныне, в дотворческие мировые эпохи всякая общественность
была послушанием, несением бремени "мира", последствием проклятия книги
бытия, а не творчеством. Старая общественность самодержавного государства и
новая общественность социализма - одинаково послушание, а не творчество. Вся
ветхая общественность была царством кесаря, а не Царством Божьим. И всякая
дань, которую человек уплачивает хозяйству, праву и государству, природному
порядку этого мира, есть дань кесарю, а не Богу. Окончательно выйти из
круговорота кесарева царства можно лишь до конца победив природный мир,
преобразив его. Марксистский социализм последовательно и до конца раскрывает
природу общественности как послушание последствиям греха и приспособление к
необходимости кесарева царства. Это - последний предел пути необходимости,
отдания всего кесарю, пути, не раскрывающего творческую тайну о человеке.
Именно материалистический социализм всего более отрицает общение в любви,
общение в Духе, признает лишь общение в необходимости, общение в материи.
Марксистский социализм - последнее слово общественности, основанной на
некосмическом состоянии мира и на разобщенности, разорванности,
отчужденности людей. Социализм - последняя справедливость и последняя правда
людей в усилии их соединиться и устроиться в царстве кесаря по законам
природной необходимости. Социализм - последнее послушание в несении бремени
мира, справедливое распределение этого бремени. В социализме всегда есть
отрицательная правда и положительная неправда. Наряду с элементами
справедливости в социализме царит стихия, из которой может развиться
общественность антихристова. Ибо антихристова общественность и будет
последним результатом безбожного устроения мирского царства, человеческого
муравейника, последним воплощением буржуазности, последним явлением рабского
пути необходимости. Только творческая общественность, общественность в духе
любви и свободы в силах противиться общественности антихристовой. Всякая
общественность, послушная бремени "мира", на противоположных своих полюсах
уклоняется к общественности антихристовой - на полюсе империализма и
социализма, самодержавного государства и социальной республики.
ложных начала: ложный иерархизм и ложный демократизм. В ложном иерархизме
оценивается не внутренний человек и не подлинные его качества, л человек
внешний и его буржуазное положение в мире. В ложном иерархизме, иерархизме
царства кесарева, качества человека и неповторимая его индивидуальность
приносятся в жертву вне человека лежащей иерархии социальной среды, иерархии
буржуазных положений. Поэтому ложный, социальный иерархизм, в сущности,
уравнивает индивидуальности перед фиктивными ценностями буржуазных
положений, лишает человека его коренных и глубоких качеств, противоборствует
подлинной метафизической иерархии мира. Это - иерархизм не творческий,
иерархизм инерции, косности, скованности мира. Ложному иерархизму
противостоит ложный демократизм - обратная его сторона. Демократизм в
метафизическом смысле этого слова отвергает не только ложную иерархию
социальных положений, иерархию косных оценок, но и подлинную, внутреннюю
метафизическую иерархию мира, на которой покоится все качественное и
индивидуальное. Демократизм механически уравнивает все качественное и
индивидуальное, истребляет внутреннего человека во имя человека внешнего.
Для метафизики демократизма человек определяется также не по внутренним,
всегда разностным своим качествам, а по механически уравненному социальному
положению. Метафизика демократизма признает положительной ценностью
отрицательную и пустую, чисто механическую идею равенства и с ней связывает
пафос справедливости. Но равенство само по себе не есть ценность. Равенство
- зло, когда во имя его убиваются качества и отвергается величие
индивидуальности. Последовательная метафизика демократизма глубоко враждебна
всякому призванию и всякому величию. Это - плоскостная метафизика, боящаяся
всего горного и возвышающегося. Метафизика демократизма противоборствует
стихии гениальности и отвергает водительство великих. Для нее власть в мире
должна принадлежать механике количеств, не высоко-индивидуальному, а
средне-общему. Демократизм силится подчинить качественное количественному,
индивидуальное - общему, великое - среднему. Но всякая ценность -
качественна, индивидуальна и горна. И потому ценность равенства
демократической метафизики враждебна всякой ценности. Демократизм так же
враждебен космосу и его органической иерархии, как и ложный буржуазный
иерархизм. Индивидуальность и все ее ценные качества предполагают не
уравнительный механизм мира, а органический его иерархизм. Призвание и
величие в мире возможны лишь в том случае, если есть в мире органический
иерархизм. Христианство признает равноценность всех человеческих душ перед
Богом и даже не равноценность, а абсолютную ценность всех душ. Но эта
абсолютная ценность души, или внутреннего человека, не только ничего общего
не имеет с механическим уравнительным равенством - она глубоко ему
враждебна, ибо механическое, уравнивающее равенство отрицает душу и
истребляет внутреннего человека во имя внешнего социального положения.
Христианство по мистическому своему смыслу совсем не демократично, оно -
подлинно, внутренно иерархично и аристократично. Признание внутреннего
человека в его неповторимой индивидуальности и качественности, в
единственности его призвания и места в мире предполагает метафизическое
признание внутреннего и аристократического строя мира, иерархического его
организма. Этот подлинный, метафизический иерархизм и аристократизм всегда
был источником всякого величия в мире, всякого повышения качеств и ценностей
человеческой жизни, всякого движения в мире. Метафизика демократизма, при
всем ее революционном обличии, в существе глубоко консервативна, инертна,
косна, враждебна повышению качеств и ценностей, пуглива и боязлива в своем
отношении ко всякому величию. Лишь подлинный аристократизм, аристократизм
внутреннего человека, а не внешнего, буржуазного положения может быть
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Гюго Виктор
Андреев Николай
Витковский Евгений