ми гостями, их не знали куда и усадить. Caмoгo хозяина они застали за
работой - в фуфайке, без капоты, босой, он сортировал овчины. Завидев
столь уважаемых гостей, он прежде всего натянул сапоги, набросил на себя
капоту и стал кричать не своим голосом:
и сдоба, какую еврей может себе позволить только в седьмицу к молочной
трапезе, либо для роженицы. Обед был царский. Рыба фаршированная, рыба
жареная, рыба вяленая; суп с лапшой, суп с рисом, суп с клецками-выби-
райте, что хотите! О мясе и говорить нечего-всех сортов! И цимесов даже
два сорта. Потом - опять самовар, снова чай, варенья, закуски. А когда
дело дошло до ужина, хозяин стал допытываться у гостей, что они предпо-
читают из молочных блюд - блинчики, вареники или кашники. Гости скромно
ответили, что им все равно. К столу, конечно, были поданы все три блюда,
да еще кофе и снова разные варенья. Отца уложили в зале на бархатном ди-
ване, сына-на другом диване, и постелили им, как стелют для короля и
принца.
на полном пансионе, за что и должен был обучать его детей.
венная каша с подливкой, кусок мяса - и все. Ужин, правда, и на этот раз
был молочный, но состоял он из кусочка сыра и хлеба с маслом. Хлеба
сколько угодно. Уложили теперь гостя не в зале и не на бархатном диване,
а на железном сундуке, с которого он поднялся утром весь разбитый, с по-
мятыми боками. На третий день обед состоял из вареной тарани с картош-
кой, отчего у Шолома появилась мучительная изжога. Ужина вовсе не было,
только стакан чаю с хлебом. А уложили учителя на полу, подстелив выде-
ланные овчины. Нужно было быть крепче железа, чтобы выдержать запах этих
овчин. К тому же всю ночь вякал ребенок в люльке, прямо надрывался и не
давал спать. Коптила маленькая лампочка, голова наливалась тяжестью, а
младенец все кричал и неистовствовал, так что жалость брала. Убедившись,
что уснуть все равно не удастся, репетитор поднялся с овчин и подошел к
ребенку поглядеть, отчего он кричит. Оказалось, что в люльку забралась
кошка и расположилась там на ночлег, как у себя дома. Перед учителем
встала дилемма: выбросить кошку-жалко, ведь живое существо! Оставить
кошку- ребенок плачет. И ему пришла в голову блестящая мысль (умный па-
рень никогда не потеряется): покачать люльку - и кошка сама убежит. Это
он знал из практики. Ему не раз приходилось наблюдать подобное и у себя
дома и в хедере. Существовал обычай-перед тем как уложить ребенка в но-
вую колыбель, покачать в ней кошку. Негодная, однако, ни за что не поз-
воляла себя качать. Едва только уложишь ее и начнешь качать, как она
сразу вскочит, готовая всем глаза выцарапать. Так случилось и теперь.
Чуть репетитор коснулся люльки, кошка вскочила и скрылась. Зато младе-
нец, почувствовав, что его качают, успокоился, перестал кричать и вскоре
уснул. Утром, когда Шолом рассказал о случившемся матери, она, лаская
младенца (долгие годы ему!), осыпала кошку страшными проклятиями. Но то,
что учитель целую ночь не спал, ничуть ее не тронуло.
шил снять квартиру со столом в другом месте и попрощаться с овчинами. И
тут начались настоящие беды, горести и напасти: целая вереница сварливых
хозяек, надоедливые тараканы, злые клопы, шныряющие мыши, крысы и прочая
дрянь. Но все обиды, все напасти были благом по сравнению с интригами
его конкурентов-учителей. Меламеды, "учителя для девочек", которые ожес-
точенно конкурировали между собой, все вместе повели борьбу против ново-
го учителя из Переяслава. Они забросали его грязью с головы до ног. Пос-
лушать их, так это был уголовный преступник, вор, убийца - все, что есть
самого худшего на свете. Они распустили о нем такие сплетни, что он мо-
лил бога о скорейшем окончании учебного сезона, лишь бы выбраться живьем
отсюда. Время, проведенное в Ржищеве, было для него каким-то кошмаром,
дурным сном. Единственный дом, куда он заходил и где чувствовал себя
по-человечески, был дом музыканта Аврома. Артист по натуре, настоящий
художник, музыкант Авром заслуживает того, чтобы о нем поговорить особо.
ками под густыми бровями и с длинными черными вьющимися волосами. Скрип-
ка в его больших волосатых, с широкими ладонями руках казалась игрушкой.
Нот он не знал, но несмотря на это, были у него свои композиции. А играл
он так, что, слушая его, замирало сердце. Это был своего рода Стемпеню,
возможно, даже на голову выше его. И в жизни это был тот же Стемпе-
ню-личность необычайная, поэтическая натура и, кстати, большой поклонник
красивых женщин и девушек. Зато жена его нисколько не походила на ту
ведьму-супругу Стемпеню. Наоборот, она была музыканту как раз под па-
ру-такая же высокая, большая, красивая и широкая. Немного даже чересчур
широкая. Из нее с успехом можно было выкроить трех женщин. И характером
она как две капли воды походила на мужа. Оба они были невозмутимы, всег-
да веселы, в хорошем настроении, постоянно смеялись, любили хорошо по-
есть, всласть попить, пожить в свое удовольствие. Когда у них появлялись
деньги, накупали всего наилучшего, самого дорогого. Не было денег - кла-
ли зубы на полку и ждали, пока бог пошлет какой-нибудь заработок. Тогда
они "зарежут" селедку и устроят пир горой. Детьми их бог не обидел; де-
тей была целая куча, и все природные таланты. Все отлично играли на раз-
личных инструментах и вместе составляли прекрасный оркестр.
чувствовал себя как рыба в воде. Сам маэстро учил его играть на скрипке.
За это он с Шолома ничего не брал. Музыкант Авром не такой человек, что-
бы брать деньги за святое искусство, за божественную музыку. "Но если
учитель располагает деньжатами, то он займет у него немного". То же са-
мое и жена музыканта. Ей как раз не хватает мелочи, чтобы сходить на ба-
зар... "Нет ли у вас при себе немного мелочи?"
ме совсем своим человеком, почти родным. И этого было достаточно, чтобы
оклеветать нового учителя, облить грязью его самого, музыканта, а также
жену музыканта и всю его семью. Конкуренты растрезвонили по городу, буд-
то все, что зарабатывает переяславский учитель, он отдает жене музыкан-
та, что каждую ночь устраиваются вечеринки - музыкант играет, а учитель
пляшет с музыкантшей, гуляют вовсю. Им, этим гулякам, видно, мало дела
до того, что бедняки пухнут с голоду, что мрут маленькие дети. Рассказ-
чик делал при этом благочестивое лицо, возводил очи горе, а слушатели
плевались... При чем тут бедняки, зачем приплели сюда малых детей, что
означали эти плевки? Об этом нечего спрашивать. Там, где говорит конку-
ренция, здравый смысл молчит. Короче говоря, Шолом еле дотянул до конца
сезона и без оглядки бежал домой из проклятого местечка, заказав детям и
внукам своим не давать уроков в маленьких местечках. Нет, он решил ис-
кать для себя другую жизненную карьеру.
приятелем Элей. - В городе поговаривают, что он пишет в "Гамагид"*.
-Дарвин, Бокль и Спенсер*. -Два типа экстернов
сердцу так много, как слово "родина". Чтобы по-настоящему оценить родной
дом, нужно хоть на некоторое время оставить его, поскитаться на чужбине,
а затем вернуться обратно в родное гнездо. Каждая вещь в доме тогда пре-
образится, приобретет новую прелесть. Все станет вдвое милей и дороже. И
сам точно обновился, точно рожден заново.
по городу, обошел все улицы и нашел все дома, дворы и сады на своих мес-
тах. Люди, которых он встречал, тоже мало в чем изменились. Они дружески
здоровались с ним, и он был со всеми приветлив, насколько мог. Только
молодняк немного вытянулся и подрос, сам он, как его уверяли, тоже под-
рос и возмужал. К тому же он разоделся щеголем: ботинки со скрипом, на
высоких каблуках, брюки длинные и широкие по моде, коротенький пиджачок
и светлая с желтоватым оттенком мягкая шляпа. Волосы он отпустил длин-
ные, кудри поэта, с зачесом книзу а-ля Гоголь.
что приехал на праздники из Житомира. На нем была форма, которая состоя-
ла из коротенькой застегнутой доверху куртки, коротких узких брюк и си-
ней фуражки с широким козырьком. Голова была по-солдатски острижена,
грудь колесом, глаза веселые. Эля вдосталь не мог нахвалиться своим инс-
титутом. Там проходят, рассказывал он, высшую математику, русскую лите-
ратуру, занимаются гимнастикой, а еврейскими предметами-чуть-чуть: раз-
дел из Пятикнижия, глава из Пророков - и все тут. "Так вот она, премуд-
рость, которую преподают в учительском институте! И этот вот Эля будет
учителем или раввином у евреев?"
института целую кучу русских песен и ни одной еврейской, как будто он
приехал из бурсы, из духовной семинарии. Это, однако, не мешало им оста-
ваться такими же добрыми друзьями, как и прежде. Они всюду бывали вмес-
те, всегда вдвоем. У обоих достаточно было тем для разговоров, а еще
больше-для насмешек и вышучивания горожан. И, как в прежнее доброе вре-
мя, они уходили к реке, нанимали лодку и уезжали далеко за город.
чезла. От белых и красных маргариток не осталось и следа. Камыш на боло-
те еще стоит, но пожелтевший и поредевший. Лесок стал красноватым. Прош-
ло то время, когда можно было растянуться на земле; она сырая теперь,
вязкая. Отыскав в лесу поваленное дерево, друзья присаживаются на нем
отдохнуть и рассказывают друг другу все, что пережил каждый из них за
полгода разлуки, ни одной мелочи не пропускают. Они делятся впечатления-
Андреев Николай
Флинт Эрик
Зыков Виталий
Акунин Борис
Шилова Юлия
Мурич Виктор