знаменитому прибору с табличкой: огромные магниты шевелились по
заданной программе. До Шульца, правда, не добрались, коридор на
полпути прервался, впереди темень, странные свечения, почище, чем у
Стругацких. Глеб по телефону сделал внушение, Шульц рыкнул в ответ и
первый бросил трубку, за что полагался выговор, но не до него было.
Глеб кинулся провожать чинуш, и по дороге "добил" - выпросил деньги
под любимую кровь и другие проекты века, а также разрешение
беспрепятственно перекраивать здание, после чего взялся с новыми
силами возводить этажи и корпуса.
Повезло и Борису с Маратом, новый знак оказался благоприятным для
жизни, устойчивость ее теперь не вызывала сомнений, усилиями
домашней науки катастрофа была предотвращена.
Все эти события пробудили в народе самые неожиданные суждения. На
базаре одна женщина со средним образованием говорила другой, что в
Институте обнаружили неизвестную ранее зону, где сидят враги и
выращивают у людей крылья, неудачных режут на запасные части, а
лучших отправляют на новую планету, которую собрали около луны.
-Там воздуха сколько хочешь, а питание!.. Пересылают за большие
деньги, наживаются.
Вторая, молча выслушав, говорит:
- Это что-о-о... я сама, сама! видела в программе "Вести" -
женщина-птица, у нее головка маленькая, черненькая, как у цыганочки,
а дальше по щекам, по плечам - пе-е-рья... и, конечно, крылья - я
сама видела!
Не обошло счастье и Альбину, ее заводик прославился тем, что стал
выпускать чудную зубную пасту, с добавками из микробов, поедающих
всякую дрянь: пока чистишь зубы, микробы, вместо того, чтобы
выделять вредную кислоту, трудятся над спирохетами и прочей
живностью в дуплах и щелях. Пасту признали как номер один в районе,
и в отдел к Штейну потекли деньги, правда, наши, но кое-что
приобрели: печатную машинку, телескоп, бинокль, фотоаппарат, и,
наконец, стереосистему, давнюю Альбинину мечту. Теперь семинары шли
под Баха, любимца современности, для подогревания же страстей
ставили Бетховена. "А что мы еще могли?.." - Альбина и здесь права,
что они могли еще купить на эти "... рубли", как выразился Штейн,
любитель русского мата.
Достижения примирили многих врагов, каждый считал, что достиг
большего, чем сосед, и был полон жалости, и понимания.
А Марк?..
2
И он, наконец, обнаружил нечто... как охотник, который бродит по
лесу вдоль и поперек и все время встречает следы обычного размера, и
вдруг: перед ним огромные, глубоко вдавленные... а когти! - и
возникает совсем иное настроение. До этого он уже нес свои вещества
с колонки на колонку, очищая и выявляя их суть, с некоторой скукой,
и даже смятением - то и дело выныривал из-за угла ловкий англичанин
или японец, подхватывал часть его добычи и скрывался. Марк только
отряхивался, ощущая все уменьшающуюся тяжесть ноши.
Что это были за новые вещества, мне трудно объяснить вам. Они
несомненно природные, выделены из клеток и тканей, очищены и усилены
до неузнаваемости. Введенные зверям обратно, они пробуждают в них
отчаянную жизненную силу, выносливость к неожиданным переменам.
Ведь, как писал новейший поэт, нас отличает именно неспособность
воспринять новое, в этом бессилие нашего положения!..
Но от окончательного ответа эти молекулы уходят, не даются, хоть
плачь. Нет сомнения, они связаны с VIS VITALIS, но сама она упрямо
остается в тени, то покажется мельком, то снова исчезнет, и вместо
живых молекул - кучка грязи на дне пробирки!
Наконец, он припер ее к стенке! Готовится к решающему опыту, любовно
выбирает смолы, набивает эти чертовы колонки, всегда с ними что-то
случается!.. многократно переделывает - и вот, готово! Завтра он
получит чистое вещество, оно в десятки раз сильнее прежних. Почти
чистая сила, вещество, доведенное до порога невесомости!
Он устало оглядывает все вокруг. В холодильнике в крошечной колбочке
ждет разоблачения мутная жидкость. "Высплюсь, и с утра начну..." И
вдруг понимает, что совершил полный круг, снова вернулся к началу,
опять перед важной целью, как когда-то у Мартина. Правда, вырос,
повзрослел, много умеет, знает, но... Нет в нем той радости, что
была, обожания Учителя, веры во всемогущее знание, восторга - нет!..
Он ужасается - что произошло? Не верит себе, лихорадочно ищет,
собирает по крупицам... Но радость по крупицам не соберешь - чего
нет, того нет. Радость нам дают мгновения, прожитые легко и
свободно. Постоянные отчаянные усилия приносят свои плоды, но не
только сладкие. Нельзя безнаказанно нарушать равновесие легкости и
тяжести, усилий и парения: то, что дается нам слишком трудно,
необратимо нас изменяет.
Ничего особенного - твое дело стало работой, как у многих, пусть
интересным, но трудом: оно не освещает больше всей жизни.
Но он так не может, ему не хватает света, он словно заперт в душной
камере и задыхается... Липкий ужас охватил его: перед ним маячил
кошмар обычной жизни.
И так же неожиданно, как приступ удушья, все кончилось: он снова в
окружении молчаливых друзей, проснулся интерес к острой игре,
заботам ума... быстрей, точней, выше... знать, знать, знать...
3
- Вы так не должны, - убеждает его Аркадий. - Вы достигли многого:
из этих веществ, как минимум, сделают лекарства.
- Вроде женьшеня, для старичков.
- Чем вы недовольны, я за тридцать лет так не поднялся, а вы пришли,
увидели, и р-раз - готово!
- Пришел, увидел... десять лет!
- А что вы хотели?
- Что я хочу...
Он ясно выразить еще не мог. Его испугал приступ безнадежности,
который он испытал.
- У вас портится характер, это плохой признак. Впрочем, в ваши годы
я еще чище бесился, цепи грыз - пустите, мир переверну!.. Мир
изменяется, но его не изменить. Он обладает спасительной инерцией...
от таких вот... Раз в сто лет кому-то удается найти рычаг, совершить
чудо. Так что не надейтесь, живите интересом, иначе истощитесь, и
все потеряете. Иногда я благодарен судьбе... случаю, который вы
презираете. Повезло бы, стал бы завистливым, желчным, вечно себя
грызущим... Пусть я без надежд, но моя лаборатория - чистая
радость... как в детстве карандашиком малевали...
Марк смотрит с изумлением на Аркадия - не ерничает, не шутит старик.
4
Наутро встали рано, собрались позавтракать.
- Аркадий, вы против науки...
- Значит, не поняли еще, вам рано.
А он меняется, подумал Марк, - странно, ведь старик...
Действительно, Аркадий с годами все меньше об открытии, все больше о
разном: то детские задачки решает, то прогуливается с заклятыми
врагами, то еще занятие себе придумал - сажать кусты, и под окнами у
них теперь тянутся вверх чахлые ростки. Ездит в центр на барахолку,
компании водит с подозрительными типами... Чему он радуется в своей
каморке, ведь интерес без цели должен чахнуть как беспомощное
дилетантство?.. Как Марк ни удивлялся, Аркадий суетился и радовался
жизни.
Но пора, пора за дело. У Марка решающий день, сколько больших и
малых кочек нужно перепрыгнуть...
- Пошли?
И оба вышли в неприглядную зимнюю темноту.
И я прощаюсь с ними - с тревогой, надолго.
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
1
Сменились несколько раз декорации, прошла зима, настало лето, снова
осень, опять зима... Темнота накрыла в очередной раз город и
окружающие поля непроницаемым куполом, от одиннадцати до трех
брезжил серый, непонятно откуда взявшийся свет, и угасал до
следующих одиннадцати. Унижение темнотой и сыростью преследует нас,
жить в зоне замерзания воды - безумная затея. К тому же новое время
стучится в ворота: Институт оголился, там, где раньше плакат на
плакате - семинары, диспуты, собрания - теперь одна пупырчатая
броня. Денег никаких, списки вернули, да еще посмеялись, покрутив
пальцем у виска... Потом вдруг денег стало мно-о-го, зато исчезло
все остальное, потом снова стало наоборот, и пошли круги, циклы,
завихрения...
- Мы в воронке, - радостно говорил Шульц, - значит, скоро, скоро
выйдем на полный контакт!