read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com


-- Та самая, эту неделю они дружат. А посмотришь, что будет через
несколько дней, у нас такие нравы.
-- "Под луной серебристой", -- сказал Оливейра.
-- И все равно лучше, чем твой Сен-Жермен-де-Пре, -- сказала Талита.
-- Разумеется, -- сказал Оливейра, глядя на нее. Если еще прищурить
немного глаза... И эта ее манера произносить французские слова, эта ее
манера, и он прищуривался. (Фармацевтичка, какая жалость.)
Все трое увлекались игрой в слова и придумывали "игры на кладбище
слов", открывая, например, словарь Хулио Касареса на странице 558 и подбирая
слова вроде: la hallulla, el hamago, el halieto, el haloque, el hamez, el
harambel, el harbullista, el harca у la harija198. В глубине души они
немного грустили по возможностям, растраченным как в силу особенностей
аргентинского характера, так и ввиду неотвратимого хода времени. Что
касается фармацевтов, то Тревелер утверждал, будто они ведут свой род от
Меровингов, и они с Оливейрой посвятили Талите эпическую поэму, повествующую
о том, как орлы фармацевтов наводнили Каталонию, сея черный ужас, красный
перец и чемерицу. Многотысячное племя фармацевтов, верхом на огромных конях.
Размышления в бескрайней фармацевтической степи. О императрица фармацевтов,
смилуйся над нами, гордо взывающими, диких коней укрощающими, по белу свету
блуждающими, страха не знающими, так что пятки сверкают удирающими.
В то время как Тревелер исподволь обрабатывал директора, чтобы тот взял
в цирк и Оливейру, объект его забот попивал в комнате мате и нехотя
приобщался к родной литературе. По мере того, как он углублялся в проблему,
разгорались такие страсти, что торговля габардиновыми отрезами существенно
страдала. Посиделки происходили во дворике у дона Креспо, который был
приятелем Тревелера и сдавал комнаты сеньоре Гутуззо и прочим приличным
женщинам и мужчинам. Окруженный нежными заботами Хекрептен, которая баловала
его дальше некуда, Оливейра спал до отвала, а в минуты просветления
заглядывал в книжонку Кревеля, завалявшуюся на дне чемодана, и становился
все больше и больше похож на героя какого-нибудь русского романа. Из этой
размеренной муры ничего хорошего выйти не могло, и он в душе надеялся на то,
что, когда он прикроет глаза, кое-что обрисуется лучше и что, когда заснет,
в голове у него прояснится. Дело с цирком не двигалось, директор и слушать
не хотел о том, чтобы взять еще одного служащего. Под вечер, перед тем как
приступить к своим служебным обязанностям, Тревеле-ры спускались во дворик
выпить мате с доном Креспо, Оливейра тоже выходил, и они все вместе слушали
старые пластинки на проигрывателе, который чудом еще крутился, но именно так
и следует слушать старые пластинки. Иногда Талита садилась напротив
Оливейры, чтобы сыграть в "кладбище слов" или сразиться в "вопросы-на-весах"
-- еще одна игра, которую придумали они с Тревелером и которой страшно
увлекались. Дон Креспо считал их сумасшедшими, а сеньора Гутуззо -- глупыми.
-- Ты никогда не рассказываешь о том, -- говорил иногда Тревелер, не
глядя на Оливейру. Это было сильнее него; но когда он решался спросить, то
почему-то отводил глаза и точно так же неизвестно почему не называл столицу
Франции, а говорил "то" или "о том", словно какая-нибудь мамаша, что ломает
голову, придумывая, как поприличнее назвать своему малышу его стыдное место,
сотворенное боженькой.
-- Ничего интересного, -- отвечал Оливейра. -- Не веришь, съезди
посмотри.
Это был наилучший способ разъярить Тревелера, незадавшегося кочевника.
Тот больше не упорствовал и, настроив свою ужасную гитару, купленную в
магазине "Каса Америка", принимался за танго. Талита, немного
раздосадованная, искоса поглядывала на Оливейру. Не говоря ничего
конкретного, Тревелер вбил ей в голову, что Оливейра -- тип странный, и,
хотя это было видно простым глазом, все-таки странность его, наверное, была
другой, ни на что не похожей. Случались вечера, когда все словно бы чего-то
ждали. Им было хорошо вместе, но возникало ощущение, что это -- затишье
перед бурей. И если в такие вечера они открывали "кладбище слов", то
выпадали слова вроде цистит, cito!, цитоплазма, цианоз, цианистый калий,
церебральный паралич. И они отправлялись спать с затаенным дурным
настроением, и всю ночь им снились приятные и забавные сны, возможно, как
раз в силу противоречия.
(-59)


41
С двух часов дня солнце светило Оливейре прямо в лицо. И при такой жаре
было очень трудно выпрямлять гвозди; он клал гвоздь на плитчатый пол и бил
по нему молотком (всем известно, как опасно выпрямлять гвоздь молотком, вот
он уже почти прямой, но тут ты бьешь по нему, он выворачивается и прищемляет
пальцы, его держащие (просто как назло), но ты все равно упрямо колотишь
молотком по полу (всякий знает как), упрямо колотишь, колотишь).
"Ни одного прямого, -- думал Оливейра, глядя на разбросанные по полу
гвозди. -- А скобяная лавка в это время закрыта, мне дадут пинком под зад,
постучись я и попроси гвоздей на тридцать монет. Ничего не поделаешь,
придется выпрямлять эти".
Каждый раз, когда ему удавалось наполовину выпрямить гвоздь, он
поднимал голову к открытому окну и свистел, чтобы Тревелер выглянул. Из его
окна прекрасно была видна часть комнаты, и что-то ему подсказывало, что
Тревелер там и что, возможно, они с Талитой спят. Тревелеры спали днем
подолгу, и не столько потому, что уставали в цирке, сколько из принципа, и
Оливейра это уважал. Будить Тревелера днем в половине третьего было делом
рискованным, но у Оливейры все пальцы посинели и кровоточили, отчего
сделались похожими на сырую колбасу, так что смотреть противно. Чем больше
он на них смотрел, тем больше чувствовал: надо разбудить Тревелера. К тому
же страшно хотелось мате, а заварка кончилась, точнее, травы оставалось на
ползаварки, вот бы Тревелер или Талита бросили ему еще хотя бы столько же,
завернули в бумажку вместе с гвоздями для балласта, и он бы смог заделать
окно. Прямые гвозди и травы на заварку, тогда и сиесту можно пережить.
"Просто невероятно, как громко я свищу", -- подумал Оливейра,
ослепленный солнцем. На нижнем этаже, где помещалось подпольное заведение с
тремя женщинами и девушкой-служанкой, кто-то, пытаясь подражать ему, жалко
свистнул -- не то чайник закипел, не то беззубый засипел деснами. Оливейре
нравилось восхищение и дух соревнования, которые возбуждал его свист, и он
не злоупотреблял своим умением, приберегая его для важных случаев. Сидя за
книгами, что, как правило, случалось между часом ночи и пятью часами утра,
однако не каждую ночь, он с замешательством сделал вывод, что свист вовсе не
являлся выдающейся темой в литературе. Очень немногие авторы заставляли
своих персонажей свистеть. Почти никто. Они обрекали их на довольно
однообразный репертуар (те говорили, отвечали, пели, кричали, бормотали,
цедили сквозь зубы, вещали, шептали, восклицали и произносили), но не было
героя или героини, которые венчали бы великий миг своих деяний настоящим
свистом, таким, от которого стекла вылетают. Английские сквайры свистом
подзывали своих ищеек, и некоторые диккенсовские персонажи свистели, чтобы
остановить кеб. В аргентинской же литературе свистели совсем мало, и это был
позор. И потому Оливейра склонен был считать мастером Камбасереса, хотя и не
читал его, исключительно за названия произведений; иногда он воображал день,
когда свист видимыми и невидимыми путями проникнет в Аргентину, окутает ее
своим свиристящим блеском и явит изумленному миру новый лик мясной державы,
не имеющий ничего общего с парадным представлением о стране, какое дают
посольства, воскресные выпуски, стряпня Гайнсы Митре Паса и уж конечно --
зигзаги "Бока-юниорс", некрофильский культ багуалы или квартал Боэдо. "Мать
твою так (обращаясь к гвоздю), спокойно нельзя подумать, черт подери".
Впрочем, подобные мысли претили ему, поскольку были слишком просты, хотя он
и был уверен, что Аргентину надо брать на стыд, отыскать ее совестливость,
прятавшуюся под целым веком всякого рода незаконных захватов, о чем
великолепно писали аргентинские эссеисты, следовало каким-то образом
показать, что ее нельзя принимать всерьез, как она того хотела. Но кто же
отважится стать тем шутом, который к чертовой матери развенчает ее
невиданную гордыню?
Кто осмелится засмеяться ей в лицо, чтобы она покраснела от стыда, а
глядишь, и улыбнулась бы понимающе и благодарно? Ну, парень, что за страсть
-- портить себе жизнь. Ну-ка, вот этот гвоздик, похоже, не такой упрямый,
как другие, кажется, он послушнее.
"Какой дьявольский холод", -- сказал себе Оливейра, поскольку верил в
силу самовнушения. Пот струился по лбу и заливал глаза, и никак не удержать
было гвоздь изгибом кверху, потому что даже от слабого удара он выскальзывал
из потных (от холода) пальцев, и прищемленные пальцы синели (от холода). На
беду, солнце лупило прямо в окно (это луна сияла над заснеженными степями, а
он свистел, понукая лошадей, которые несли по степи его тарантас), к трем
часам в комнате не осталось уголка, которого бы не заполонил снег, и
Оливейра медленно замерзал на снегу, скоро его окончательно сморит сон, так
прекрасно и даже вызывающе описанный в рассказах славянских писателей, и его
тело останется погребенным под губительной белизной мертвенно-белых цветов
бескрайних степей. Вот это хорошо: мертвенно-белых цветов бескрайних степей.
И он изо всех сил тяпнул молотком по большому пальцу. Его обдало таким
холодом, что пришлось покатиться по полу, чтобы не окоченеть совсем. Когда
он наконец сел, тряся рукою, пот лил с него в три ручья, но, возможно, то
был талый снег или легкая изморось, что порою приходит на смену
мертвенно-белым цветам бескрайних степей и освежает шкуру волков.
Тревелер подвязывал пижамные штаны и очень хорошо видел в окно, как
Оливейра сражался со снегом и степью. Он собирался было повернуться и
рассказать Талите, что Оливейра катается по полу и трясет рукой, но понял,
что положение серьезное и лучше, пожалуй, оставаться свидетелем суровым и
бесстрастным.
-- Выглянул наконец, пропади ты пропадом, -- сказал Оливейра. -- Я тебе
полчаса свищу. Смотри, всю руку размозжил.
-- Это тебе не отрезами торговать, -- сказал Тревелер.
-- А гвозди выпрямлять, че. Мне нужно несколько прямых гвоздей и



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 [ 49 ] 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.