зазвенит в ушах), порох "сокол" и еще какой-то - вот уж не думал, что
смогу забыть: один - целая цистерна грифельков из велипутских карандаши-
ков, - другой - цистерна же неброско зеленеющих невесомых пластинок, -
оба бездымные - выстрел от них легкий, как от шампанского, и ружье
вздрагивает без грубой неотесанности, словно ручка нервной дамы, и клуб
дыма вылетает прозрачный, тающий без следа, и зеркальность стволов лишь
затуманивается, будто совесть младенца.
панского - черный, крупный, будто груды перекаленных рассыпающихся
экскрементов в наших гордых скворечниках на вершинах сопок, и ухает при
выстреле какой-то допетровской пушкой, после чего мир надолго погружает-
ся в дымную мглу ("бой в Крыму, все в дыму, ни хера не видно"), разящую
свежеотгоревшим, курящимся углем на задворках захудалой кочегарки. И
ружье дергается так, что того гляди взмоет ввысь вслед за целью, которую
стремилось поразить дымом и громом. И стволы превращаются в два застаре-
лых дымохода. Зато и с ним, с дымным, можно не церемониться - ссыпать в
гильзу из мерки-кружечки (для велипутов все равно целой бочки), в то
время как для деликатесных бездымных сортов требуются аптечные весы с
разновесами, утончающимися чуть не до пороховых же пластинок. Гришка и с
весами орудовал не хуже старого еврея-аптекаря.
ковски - из старых валенок вырубать гильзой пыжи, из старых аккумулято-
ров лить и катать дробь и даже пули, отливать которые Гришка, впрочем,
всегда был большой мастер.
тобазе, найдите самое жирное, политое мазутом место - там наверняка ва-
ляются обломки свинцовых аккумуляторных сотов, залепленных чем-то вроде
иструхшего цемента. Поколотите их о подвернувшийся ржавый коленвал, и
сизая пакость облетит. Правда, обнажившийся свинец и сам такой же сизый,
изъеденный, ломкий, но вы не смущайтесь, кидайте его - да хоть в банку
из-под частника в томате, хороший угольный жар все выжжет до первоздан-
ной невинности - и вдруг увидите, как из-под мерзкой сизоты выкатится
сияющая ртутная слезинка. А вот еще, еще и - это вам не кот наплакал! -
капельки сливаются в выпуклую переливающуюся лужицу, а вся эта сизая па-
кость ("накипь", как прежде писывали в стенгазетах), скукоживаясь,
всплывает наверх - только успевай сбрасывать шумовкой - и, сброшенная в
ничтожество, застывает просвинцованными жевками, - так очаг войны, под-
несенный под донышко омещанившегося, ожидовевшего Народа, выжигает раст-
ленно-индивидуалистический налет, весь этот мусор - конституции, видео-
магнитофоны, доллары, права человека - и, от потрясенного Кремля до стен
недвижного Китая, выплавляет стекающееся воедино чистое зол... или, мо-
жет быть, свинец для отливки пуль? Нет-нет, успокойтесь: золото, золото
сердце народное.
кой, хотите пальцем (тогда это будут пули) - аккуратные шурфики и влейте
туда выплавленное золото. Получившиеся колбаски нарубите на дольки, буд-
то для велипутских пельменей (не забудьте полюбоваться сияющим срезом,
чистым, как мармелад), и начинайте раскатывать промеж двух сковородок
(будущие пули заранее рокочут с раскатами). Не ленитесь, крутите, крути-
те, да навалите на сковороду хороший булдыган - и, хоть самодельную
дробь вам не довести до совершенства фабричных велипутских головок, все
равно, если бить с десяти шагов, она вынесет из доски звездную дырищу в
детский кулак, а от пули - кособоко обмятого шарика - вдруг вспыхнет ак-
куратнейшее, будто сверленое, отверстие.
охотиться, а не просто занимать умы и руки, то, отчетности ради, ра-
зок-другой стаскайтесь и на охоту. На первый раз, сдуру, аж в лес, кило-
метров за восемь, - и сразу же поймете, что звери живут не отчетности
ради, у них есть дела поважней, чем забота о мнении друг друга: будьте
уверены - они вам не попадутся (из человеческого мира россказней никогда
не нужно соваться в звериный мир реалий), тогда пальните разок-другой по
оказавшимся поблизости птахам, легкомысленно понадеявшимся, что их нич-
тожность послужит им защитой - надеюсь, вы не попадете, а в следующий
раз двигайте прямо в кусты, это недалеко, на лыжах пробежаться одно удо-
вольствие, а там, среди их бурой клубящейся наготы, вам и притворяться
не захочется, вы сразу и начнете швырять вверх мерзлые котяхи (конские
яблоки либо коровьи лепехи) и по очереди лупасить по ним, пока не иссяк-
нут патроны. Не хвалясь, скажу - я надрочился бить без промаха, как ав-
томат: тяжеловатая еще для меня двустволка сама собой взлетала к плечу,
и котях разлетался в воздухе на такие мелкие дребезги, словно его три
часа трепала стая озверелых воробьев. Я мазал только, когда, переставая
быть автоматом, пытался увидеть себя со стороны: я - человек с ружьем,
невероятно... жаль, я не знал этого слова: элегантным - стройно суживаю-
щимся (вот на кого стремились походить стиляги!) к своему завершению -
маленькому полированному пенсне (если глядеть в упор в оба дула сразу).
А ложа, где красой блистая, светится под лаком благородное дерево в еще
более благородную каштановую крапинку! А насечка - точь-в-точь как на
предмете совсем уж недосягаемо прекрасном - на пистолете!.. Из ружья ни-
чего не стоило вырезать взглядом и старинный пиратский пистолет.
никогда не "распространяется" - просто в один прекрасный миг всем что-то
становится известно раз и навсегда, пока однажды не сделается известно
что-то противоположное. "Бедные хорошие - богатые плохие" может в одно
мгновение перекувыркнуться в "Богатые хорошие - бедные плохие".
словом, тот же самый комплект, только уже собачий: получишь пятьдесят рэ
плюс шкура, да еще мясо можно продать корейцам. (Начинающие отщепенцы
подыскивали щедрости властей рационалистическое обоснование: собаки раз-
носят ящур, от которого язык не умещается во рту.) Новое Народное Дело
вызывало к жизни и новых богатырей, сколачивавших на собаках целые сос-
тояния: один мужик копался на огороде, и собака его тут же бегала, -
вдруг рядом тормознул самосвал, до половины нагруженный собачьими туша-
ми. Вылезли двое, на глазах хозяина пристрелили собаку и закинули на
пружинящую гору. "А ты помалкивай, а то и тебя туда же закинем". Газану-
ли - и след простыл.
ченными из косых, кривых, горбатых пиломатерьяльных отходов (отходов от
чего? Где то главное строительство, если все вокруг сколочено из отхо-
дов?), и напряженно слежу, как на люминесцентном снегу наши ребята,
подсвеченные фиолетовым медицинским светом луны, гоняют тоже таинственно
подсвеченный силуэт какой-то необыкновенно хитрожо... собаки: они так -
она так, они туда - она сюда... А за отходным забором, заходясь от бе-
шенства, мечется на цепи силуэт ее собрата, мохнато-рваный, как черное
пламя. И когда ловкая псина в какой-нибудь одиннадцатый раз ускользнула
от положенной ей участи, Хазрет вскинул отеческую одностволку и шарахнул
в неумеренно ревностного служаку ("Хозяин нос не высунул... Полные шта-
ны...", - покатился по Эдему восторженный шепот славы), и черное пламя,
съежившись комом, юркнуло в конуру. От растерянности преследуемый пес
сделал промах и метнулся в проулок - но я промаха не сделал. Я был авто-
матом, исполняющим чужую волю, а в качестве автомата я само совершенство
- хоть в бою, хоть в любви.
ческому снегу, пытаясь что-то выгрызть у себя из живота. Вторым выстре-
лом в голову я успокоил его навеки. Ружейные стволы, безукоризненно зер-
кальные, как сплошная комната смеха, затуманились, пожалуй, все-таки
больше, чем моя совесть. Ведь я стрелял в чужака. Сопровождаемый немно-
гословной завистью, я еще и оттартал его за задние лапы в наш сарай, да
еще и содрал с него шкуру, обнажив такое же самое устройство, которое
демонстрировал гостеприимный - душа нараспашку - заяц из учебника биоло-
гии. Правда, овладев комплектом "лапохвост", я немедленно понял, что
сдавать его решительно некому, да уже и интерес пропал: впечатление было
уже произведено. Только шкура еще долго валялась, гремучая, как фанера,
покуда ее не источили какие-то паразиты - как будто в мире есть паразиты
большие, чем мы!
тщетно стараясь выгрызть из собственных внутренностей золотые слезинки
расплавленной народной души, катается и будет кататься в одном из бес-
численных освещенных уголков (созвездие Пса) страшно насыщенного и все
же едва початого персонального моего космоса, который щепоткой волчьей
картечи однажды может быть враз разнесен вдребезги, словно мерзлый котях
на безжалостном казахстанском ветру.
кивает Шаляпин в "Борисе Годунове", это закон природы: пули, отливаемые
для волков, рано или поздно достаются собакам.
беспокойство, когда кто-то оказывался отчужденным от Народного Дела и,
не жалея сил и затрат, старался поделиться последним с неохваченными.
разглядеть, вот и сейчас вглядываюсь до рези в глазах в отведенный и для
них освещенный наперсточек моего космоса, но вместо лиц - ровная серая
округлость велипутских головок из Гришкиного ящика. Даже кличек их не
припомню - не то Котя и Мотя, не то Каня и Маня... или Пуся и Муся? Их и
замечали только, когда надо было куда-то сгонять. Правда, иногда их еще
стравливали - посмотреть, "кто даст": совсем уж невыносимо было видеть
на неразличимых личиках настоящий страх, настоящую злость, видеть, как у
них на губах выступает самая настоящая кровь, а на глазах - самые насто-
ящие слезы, - и все из-за чего - из-за места среди друг друга: кому
зваться Кусей, а кому Дусей. Я очень быстро ломался и начинал их разни-
мать, к неудовольствию зрителей. Но я был вторым - и первым другом Каза-
ка.