Чтение 49–й страницы книги ~Охота на овец~

плюхнулся на диван и начал рассеянно перебирать страницы. В одном изжурналов я
наткнулся на анонс фильма "Аламо" - самой первой из версий, в постановке Джона
Уэйна. Как сообщалось в рекламе, еще до выхода на экраны картина получила
"всемерную поддержку и благословение" самого Джона Форда. "Я, - заявлял тут же
Джон Уэйн, - хочу делать кино, которое осталось бы в сердце каждого американца!"
Бобровая шапка на макушке Уэйна говорила о полнейшем отсутствии вкуса у ее
хозяина.
Подруга вернулась из кухни с чашками в руках, и мы стали пить кофе, сидя лицом к
лицу. Капли дождя молотили в окна мелкой унылой дробью. Время, все больше
сгущаясь, перемешивалось с зябкими сумерками и затапливало комнату, как какой-то
вязкий мазут. Желтый свет лампы рассыпался мелкой пыльцой и растворялся в черном
воздухе без следа.
- Устал? - спросила подруга.
- Да, пожалуй... - рассеянно ответил я, разглядывая пейзаж за окном. - Так вот
ищешь что-то, стремишься куда-то, и вдруг раз - и приехали, больше никуда не
нужно идти... Странное чувство, трудно сразу привыкнуть. А главное - долину-то с
фотографиями мы нашли, а ни Овцы, ни Крысы здесь нет!
- Ты ляг поспи. А я пока поесть приготовлю...
Она сходила на второй этаж, принесла одеяло и укрыла меня. Потом разожгла
керосинку, вставила мне в губы сигарету и поднесла огонь.
- Не грусти. Все будет очень хорошо, вот увидишь!
- Спасибо тебе... - сказал я.
И она растаяла в проеме кухонной двери.
Я остался один - и тело неожиданно налилось странной тяжестью. Сделав пару
затяжек, я потушил сигарету, накрылся одеялом с головой и закрыл глаза. Уснул я
почти мгновенно.

5. ОНА СПУСКАЕТСЯ С ГОР. ВАКУУМ В ЖЕЛУДКЕ
Часы пробили шесть, и я проснулся. Лампа не горела, в комнате висели густые
предзакатные сумерки. Тело затекло так, что я не ощущал ни внутренностей, ни
кончиков пальцев. Будто чернильные сумерки просочились сквозь кожу и своей
тяжестью пропитали меня изнутри.
Дождь снаружи, похоже, кончился - было слышно, как за окнами щебетали птицы. В
полумраке гостиной лишь жар керосиновой печки вяло-ленивым сиянием отражался на
белой стене. Я поднялся с дивана, зажег ночник на полу, прошел в кухню и выпил
один за другим два стакана холодной воды. На газовой плите стояла кастрюля с
тушенкой в сметане. Стенки кастрюли еще хранили тепло. В пепельнице я увидел два
окурка ее ментоловых сигарет. Окурки были вдавлены в стекло с такой силой, будто
ими пытались просверлить пепельницу насквозь.
Каким-то инстинктом я почувствовал: она исчезла из дома. Ее здесь больше нет.
Я уперся ладонями в кухонный стол и попытался собраться с мыслями.
ОНА ИСЧЕЗЛА - это незыблемый факт. Не гипотеза, не одна из возможных версий
происходящего. Ее действительно больше здесь не было. Сам воздух этого дома -
воздух, насыщенный пустотой, - говорил мне об этом. Воздух, которого я до
тошноты наглотался в своей квартире за те пару месяцев, когда жена уже ушла, а с
подругой мы еще не встречались.
На всякий случай я поднялся-таки наверх, проверил все комнаты и заглянул в
стенной шкаф. Никого. Исчезли ее куртка и дорожная сумка. Ее ботинок у двери я
также не обнаружил. Сомнений быть не могло: она собралась и ушла. Я обшарил все
места, где она могла бы оставить записку. Записки не было. Судя по тому, сколько
времени я проспал, она была уже на полпути вниз по горной дороге.
ОНА ИСЧЕЗЛА - этот дикий, нелепый факт не укладывался у меня в голове. Отчасти
потому, что голова плохо соображала спросонья; но если бы даже она и соображала
как надо - события вокруг давно уже вышли за пределы ее понимания. Все, что мне
оставалось теперь - это не вмешиваться и наблюдать за происходящим со стороны.
Довольно долго я медитировал, лежа на диване, пока не осознал, что в желудке
моем - космическая пустота. Никогда еще в жизни, пожалуй, я не хотел есть есть
так сильно.
Я отправился на кухню, спустился по лесенке в погреб, выбрал на глаз бутылку
красного вина посолиднее, откупорил и попробовал вино на язык. Вино было слишком
холодным, но пилось легко. Я вернулся из погреба в кухню, нарезал хлеба,
почистил яблок. Пока на плите разогревалась тушенка, я успел выпить три бокала
вина.
Тушенка разогрелась, я вынес еду в гостиную, расставил на столе - и под
"Вероломство" в исполнении оркестра Перси Фэйса начал есть. Закончив ужин, я
допил оставшийся в заварнике кофе, взял колоду карт, что нашел на камине, и
разложил пасьянс. Пасьянс этот придумали в Англии в середине прошлого века, и
поначалу он пользовался успехом, но вскоре оказался так же успешно забыт по
причине излишней мудрености. Как высчитал какой-то математик, этот пасьянс
должен сходиться в среднем раз на двадцать пять тысяч попыток. Я попытался три
раза и, разумеется, не преуспел. Затем я убрал со стола посуду и сел допивать
вино, которого оставалось еще на треть.
За окнами висела ночная тьма. Я затворил ставни и, улегшись на диване, прослушал
одну за другой несколько старых, заигранный до пулеметного треска пластинок.
Вернется ли Крыса?
По идее, должен вернуться. Зря, что ли, здесь еды и топлива на всю зиму?
Но это - лишь по моей идее. Вполне возможно, Крысе надоело сидеть в горах, и он
спустился обратно в городишко. А может даже нашел себе какую-нибудь девчонку, и
они решили жить вместе, как все нормальные люди. Почему бы и нет?
Но в этом случае я, что называется, влипаю по самые уши. Ни овцы, ни Крысы не
найдено. Истекает месячный срок - и Человек в Черном устраивает мне такие
"Сумерки Богов", какие и не снились старушке Европе. Даже понимая, что это ему
уже ничего не даст, он все равно приведет в исполнение свои угрозы. Такой
человек.
Половина назначенного мне срока, можно считать, истекла. Шла вторая неделя
октября. Именно сейчас больше, чем когда-либо, жизнь в столице и похожа на
Столичную Жизнь. Будь оно все, как всегда, сидел бы я сейчас за стойкой в
каком-нибудь баре, уплетал свои сэндвичи с омлетом, да потягивал виски.
Великолепное время года, великолепный пейзаж за окном - предзакатные сумерки
сразу после дождя; чуть потрескивает лед в бокале на дубовой стойке. Время течет
куда-то мирной, прозрачной рекой...
Я все грезил и грезил, и очень скоро мне начало чудиться, будто кроме меня,
валяющегося здесь на диване, на свете есть еще один я, и этот я сидит сейчас в
баре и, жмурясь от удовольствия, потягивает виски со льдом. И думает обо мне,
который валяется здесь на диване... Дикое чувство, словно я соскочил со своей
реальности непонятно куда и перестал быть собой.
Я помотал головой и стряхнул наваждение.
За окном все гугукала и никак не смолкала одинокая ночная птица.

Я поднялся на второй этаж и в одной из комнат, которыми не пользовался Крыса,
устроил себе ночлег. Аккуратно сложенные матрас, одеяло и простыни я нашел в
стенном шкафу возле лестницы.
Мебель в моей комнате оказалась абсолютно такой же, как и в спальне Крысы.
Тумбочка у кровати, стол, кресло, торшер. Мебель, старая, но очень крепкая, была
изготовлена исключительно для практического применения. Ни единой лишней детали.
Кровать стояла у самого окна, и прямо от изголовья через окно просматривалась
вся долина. Ливень кончился, и толстые тучи расползались рваными дырами, в
которых чернело небо. То и дело из дыр появлялась луна, заливала долину красивым
холодным сиянием - и вновь скрывалась из глаз. Словно прожектор поискового судна
выхватывает фрагмент за фрагментом картину морского дна.
Не раздеваясь, я лег на кровать, свернулся калачиком и долго глядел, как
появлялась и исчезала в окне ночная долина. Вскоре на этот пейзаж начали
наползать полупризрачные видения. Я различил одинокую фигурку своей подруги на
"проклятом повороте" в горах; потом мне привиделся Крыса, фотографирующий стадо
овец в долине. Но тут луна спряталась, а когда снова вынырнула из тьмы, видения
сгинули, и лишь пустая, безжизненная долина по-прежнему простиралась перед
глазами.
Я раскрыл "Записки о Шерлоке Холмсе" и при тусклом свете торшера читал, пока не
заснул.

6. НАХОДКА В ГАРАЖЕ. МЫСЛИ ПОСРЕДИ ПАСТБИЩА

Птицы неизвестной породы, рассевшись на соснах у дома, щебетали на всю округу.
За окнами, куда ни глянь, все до последней травинки промокло и блестело на
солнце.
В ностальгическом, допотопной конструкции тостере я поджарил хлеб, соорудил на
сковородке глазунью и выпил два стакана виноградного сока, который нашел в
холодильнике.
Я начинал тосковать по своей подруге. Хотя мысль о том, что я до сих пор
способен на подобные чувства, бодрила и рождала надежду на спасение моей еще не
совсем заблудшей души. Приятная такая тоска. Что-то вроде молчанья сосны, с
которой улетели все птицы.
Я вымыл посуду, соскреб приставший к раковине яичный желток, после чего добрые
пять минут чистил зубы. Затем, поколебавшись изрядно, решил-таки сбрить бороду и
усы. В шкафчике над раковиной я обнаружил почти совсем новые крем для бритья и
станок фирмы "Жилетт" с пачкой лезвий. Здесь же оказались зубная щетка, мыло,
лосьон для кожи и одеколон. На полке рядом - тщательно уложенная горка из дюжины
полотенец, каждое отдельной расцветки. Аккуратность Крысы не знала границ. Ни на
зеркале, ни на поверхности раковины я также не увидел ни пятнышка.
И в туалете, и в ванной все выглядело примерно так же. Швы между плитками кафеля
резали глаз своей белизной - надо полагать, их долго драили чем-то вроде зубной
щетки со стиральным порошком. Бачок унитаза оказался заряжен ароматическими
веществами, отчего в уборной стоял запах джина с лимоном, как в каком-нибудь
первоклассном баре.
Я вышел из туалета, сел на диван в гостиной и выкурил свою первую утреннюю
сигарету. В рюкзаке оставалось еще три пачки "Ларка". И это - все. Когда они
кончатся, останется только бросить курить. Подумав об этом, я закурил еще одну
сигарету. Утренний свет из окон приятно радовал глаз; сиденье дивана прогибалось
подо мной настолько привычно-естественно, будто я просидел на нем всю жизнь.
Так, совершенно незаметно, прошел целый час. Часы у камина неторопливо пробили