человек, которого корсиканец держит в страхе, медленно привстал
из-за своего стола и крикнул: "В чем дело, Паоли?" Настало
секундное замешательство, и я понадеялся было, что на том дело
и кончится. Но корсиканец, должно быть, взглянул на себя со
стороны и почувствовал, что смешон. Распаленный злобой, не
зная, что еще сказать своей бессловесной жертве, он выпрямился
во весь свой крохотный рост и с размаху рассек кулаком
пространство. Испуганный Самоучка обернулся. Открыв рот, он
глядел на корсиканца; в глазах его был жуткий страх.
он с натугой. -- Я ухожу по собственной воле.
сладострастный вопль и вдруг двинул Самоучку кулаком в нос. На
мгновение я увидел только глаза Самоучки, его прекрасные,
расширившиеся от боли и стыда глаза, а под ними рукав и смуглый
кулак. Когда корсиканец свой кулак убрал, из носа Самоучки
потекла кровь. Он хотел закрыть лицо руками, но корсиканец
ударил его еще раз, в самый угол рта. Самоучка обмяк на стуле,
глядя перед собой робким и кротким взглядом. Из носа на одежду
капала кровь. Правой рукой он пытался нащупать свой сверток, а
левой упорно вытирал кровоточащие ноздри.
коротышку-корсиканца за шиворот и поднял на воздух. Он задрыгал
ногами. Меня подмывало хватить его об стол. Он весь посинел и
отбивался, пытаясь вцепиться ногтями мне в лицо, но не мог
дотянуться до него своими короткими ручками. Я не произносил ни
слова, но у меня руки чесались расквасить ему морду. Он это
понял и заслонился локтем. Я был доволен, я видел, что он
перетрусил.
голубых?
неприятностей? Или стал размазней за годы праздности в Бувиле?
В былые времена я выбил бы ему все зубы. Я обернулся к
Самоучке, который наконец-то встал. Но он избегал моего взгляда
и, понурив голову, побрел к вешалке за своим пальто. Левой
рукой он по-прежнему проводил у себя под носом, словно пытаясь
остановить кровотечение. Но кровь продолжала течь, и я
побоялся, как бы ему не стало плохо. Не глядя ни на кого, он
пробормотал:
себя хозяином положения...
твоей тут не было, не то тебя выпроводит полиция.
неловко, я мучился его стыдом, я не знал, что ему сказать. Он
делал вид, что не замечает меня. Наконец, вынув носовой платок,
он что-то в него сплюнул. Нос кровоточил уже не так сильно.
Должно быть, там все заговорили разом. Женщина пронзительно
рассмеялась.
Самоучка.
читальный зал. От этого движения струйка крови потекла по его
шее за воротник. Рот и щеки у него были перепачканы кровью.
кровь, проводить вас к врачу.
оставьте.
мгновение лучи заходящего солнца осветили его удаляющуюся
сутулую спину, потом он исчез. На пороге осталось пятно крови в
форме звезды.
в последний раз заглянул в городской парк и теперь прохаживаюсь
по улице Булибе. Я ЗНАЮ, что это улица Булибе, но я ее больше
не узнаю. Прежде, когда я шел по ней, мне всегда казалось, что
я вступаю в толщу здравого смысла. Приземистая, квадратная, со
своей неуклюжей основательностью, с неровной, залитой гудроном
мостовой, улица Булибе была похожа на шоссейные дороги в той их
части, что проходит по небольшим богатым городкам и на
несколько километров тянется вдоль трехэтажных домов; я называл
ее крестьянской улицей, и она нравилась мне -- очень уж
неожиданно она выглядела в торговом порту. Все дома и сегодня
на месте, но они утратили свой сельский облик -- здания как
здания, ничего больше. Такое же чувство было у меня и только
что в парке: растения, лужайки, фонтан Оливье Маскере,
казалось, упрямо отказываются что-либо выражать. Я понимаю --
город покинул меня сам. Я еще не уехал из Бувиля, а меня в
Бувиле уже нет. Мне странно, что надо еще два часа пробыть в
городе, который, не обращая на меня внимания, уже расставляет
по местам мебель, накрывая ее чехлами, чтобы сегодня вечером
или завтра она во всей своей нетронутой красе предстала глазам
вновь прибывших. А я, как никогда прежде, чувствую себя
забытым.
всеобъемлющее забвение, в которое я ввергнут. Я нахожусь между
двумя городами; один со мной не знаком, другой --
раззнакомился. Кто вспоминает обо мне? Быть может, грузная
молодая женщина в Лондоне... Да и обо МНЕ ли она думает? К тому
же есть еще этот тип, этот египтянин. Быть может, сейчас он
вошел к ней в номер, быть может, обнимает ее. Я не ревную, я
знаю, что она живой мертвец. Даже если бы она любила его всем
сердцем, все равно это была бы любовь умершей. А я -- я был ее
последней живой любовью. Но все же он может ей дать другое --
наслаждение. И если сейчас она изнемогает в бездонной сумятице
ощущений, значит, в ней не осталось ничего, что связывает ее со
мной. Она наслаждается, а я значу для нее не больше, чем если
бы она никогда со мной не встречалась: в мгновение ока она
исторгла меня из себя, и все сознание мира тоже меня исторгло.
Странное чувство. И однако же, я знаю, что существую, что Я
здесь.
настолько предан забвению, что мне трудно почувствовать самого
себя. Реального во мне осталось только существование, и оно
чувствует, что существует. Я долго, беззвучно зеваю. Никого.
Антуан Рокантен не существует Ни-для-кого. Забавно. А что такое
вообще Антуан Рокантен? Нечто абстрактное. Тусклое воспоминание
обо мне мерцает в моем сознании. Антуан Рокантен... И вдруг "я"
начинает тускнеть, все больше и больше -- кончено: оно угасло
совсем.
опустошенное, оно само себя воспроизводит. Оно стало
необитаемым. Еще недавно кто-то говорил: "я", кто-то говорил:
"мое сознание". Кто же это? Раньше во вне находились говорящие
улицы со знакомыми запахами и красками. Теперь остались
безымянные стены, безымянное сознание. Итак, в наличии: стены
домов и между ними малюсенькая, живая и безликая прозрачность.
Сознание существует как дерево, как былинка. Оно дремлет, ему
скучно. Маленькие мимолетные существования поселяются в нем,
как птицы на ветках.
стен домов под серым, пасмурным небом сознание. А смысл его
существования вот в чем: оно сознает, что оно лишнее. Оно
разжижается, распыляется, тщится затеряться на темной стене,
возле фонаря или там, дальше, в вечерней дымке. Но забыться ему
не удается НИКОГДА; оно сознает, что оно сознание, которое
пытается забыться. Такова его участь. Есть сдавленный голос,
который произносит: "Поезд отходит через два часа", и есть
сознание этого голоса. Есть также сознание некоего лица.
Окровавленное, перепачканное, медленно проплывает оно, и в
больших глазах стоят слезы. Его нет среди этих стен, его нет
нигде. Оно исчезает, его вытесняет сутулая фигура с
окровавленной головой, она удаляется медленными шагами, и на
каждом шагу кажется -- сейчас она остановится, и она не
останавливается никогда. Есть сознание этой фигуры, медленно
бредущей по темной улице. Она идет, но не удаляется. Темная
улица не имеет конца, она теряется в небытии. Ее нет среди этих
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Свержин Владимир
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Никитин Юрий