поздно дойдет. Другого моря у нас не было, нет и не будет.
родственница Зенона вдруг посмотрела на него обиженными глазами и сказала:
тонкая, а у меня ревматизма...
заниматься...
сама и куплю.
стоят полтораста рублей. Или сто? Сто он мог дать ей, но больше не мог,
потому что на обратный билет не хватило бы.
неосведомленности или наивности способа, каким он хочет отделаться от нее.
благодарности положила их к себе в кошелек. Точнее говоря, вообще никакой
суеты благодарности не было.
комнате, где стоял телевизор. Его выключили, потом погасили свет, и в
полумгле бледнела стеклянная дверь, ведущая в лоджию. Из соседней квартиры
доносилось погромыхивание телевизора.
они на балконе беснуются... Сердятся, что их прогнали... Пожалей нас,
господи! Сохрани детей моих и внуков!
Вот и все, подумал Зенон, завтра надо лететь обратно и заниматься своим
делом. И вдруг он подумал: всю жизнь, всю жизнь положил на это дело, пытаясь
делать его хорошо, и, может, от этого матери недодано, сестре недодано, и
теперь их нет и никогда не будет, и нечем отблагодарить за их чистую,
самоотверженную жизнь.
обильными, беззвучными, сладким отчаяньем утоляющими душу слезами. Зенон
почти никогда в жизни не плакал, а так только в раннем детстве. Он никогда
не думал, что жесткую корку жизни можно смягчить слезами. И теперь он плакал
за все те времена, когда удерживался от слез, плакал за всех близких сразу,
но волнами набегали отдельные слезы брату, отдельные слезы маме, отдельные
слезы сестре и отдельные слезы собственной жизни.
высунулись мысли. Ну что ж, подумал Зенон, чем больше любимых там, тем
смелей мы обращаемся со своей жизнью здесь. Он подумал: скорбь есть самое
последнее, самое успокоительное гнездо человека в этом мире, потому что это
гнездо никто не может разорить.
слезы, подумал Зенон, лучшая оросительная система для выращивания мыслей. Но
мысль становится мыслью только тогда, когда что-то отсекает. И потому на
самой прекрасной мысли можно нащупать уродский след отсекновения и, в
конечном итоге, неполноты. В слезах нет этой неполноты, и потому слезы выше
мыслей, честнее мыслей. Слезы и есть знак полноты, они идут от
переполненности, а переполненность и есть лучшее доказательство полноты... С
этой мыслью Зенон уснул.
сказал, что у школьного товарища Зенона внезапно в больнице умер отец.
института, живя в родном городе, Зенон частенько захаживал к школьному
другу, и старик охотно проводил с ними вечера за выпивкой, спорами, шутками
и даже шутливыми ухаживаниями за их девушками.
старика на одной вечеринке у школьного товарища.
обращаясь к Зенону, танцевавшему с любимой девушкой.
вспоминаю. Словно все, что было тогда, осталось на том берегу жизни. И
сейчас Зенон, вспомнив, вернее услышав тот давний возглас старика, подумал,
что возглас его был провидческим.
старик, перекрикивая шум потока, предупреждал, что ее может смыть
течением... Впрочем, никто ничего не знает.
там все еще его помнили. Ему всегда как-то стыдно было, приезжая в родной
город, заходить на улицу детства. Он как-то никогда не мог взбодрить ее
обитателей не только общим выражением счастья на лице, но даже хотя бы
выражением частных удач. И хотя удачи были и успехи были, но как-то сама
личность Зенона, его лицо и одежда не хранили следов этих успехов и удач.
Улица хотя и доброжелательно здоровалась с ним, улыбалась ему, но все-таки,
провожая его взглядом, как бы говорила: "А стоило ли так далеко уезжать,
чтобы приехать с таким лицом?"
или неосознанно обещает сделать людей счастливыми. И вот человек пишет и
пишет, проходят годы, он приезжает в родные места и тут-то спохватывается,
что никого не осчастливил. В родных местах это хорошо видно.
такого и не ожидали от него, но, глядя на его лицо с явными следами
смущенной неплатежеспособности, смутно догадываются, что им чего-то было
обещано, но обещание оказалось шарлатански несбыточным.
машина остановилась возле дома школьного товарища, Зенон выскочил из нее и,
кивая соседям, быстро, не давая им как следует вглядеться в свое лицо, даже
как бы зачадрив его траурной целеустремленностью, вошел в дом товарища,
чтобы перед отлетом выразить ему соболезнование.
вечера. Зенон обнял его, трясущегося от рыданий, прижал к себе и постарался
успокоить. Через несколько минут тот немного успокоился, достал платок,
тщательно вытер им глаза и вдруг, приосанившись, сказал Зенону с интонацией
самоутешения:
стал жалок и беден, когда попытался при помощи логики себя утешить. Не
чувствуя никакой личной обиды, Зенон попрощался с этим несчастным человеком
и уехал в аэропорт.
--------
овечьей шкуре сидела двенадцатилетняя Кама и кормила своего племянника
Кемальчика.
Сандро и рассказывал своему гостю веселые истории из своей еще совсем
молодой жизни.
родственникам. Сандро от нечего делать перехватил его на верхнечегемской
дороге, обещав угостить хорошим обедом, как только придут русские геологи,
которых он ожидал. В ожидании геологов, которые все не приходили, Сандро
угощал его своими байками. Гость тоже пытался поделиться своим жизненным
опытом, но Сандро после первых же попыток подавил гостя, то и дело
приговаривая:
больше, чем эти веселые истории, ее смешило то, что гость брата из
вежливости начинал смеяться раньше, чем надо было смеяться. Очень уж он
боялся прозевать место, где надо смеяться, и это было смешнее всего. Кама,
кажется не без оснований, находила этого неведомого гостя туповатым.
чурек и ломтики свежего огурца. Рот малыша сначала охотно разевался
навстречу костяной ложке, а потом Кемальчик стал все ленивей открывать его,
рассеянно озирая двор своими большими черными глазами, время от времени
пытаясь выплюнуть изо рта кусочки огурца, но девочка ловко заталкивала их
назад. Наконец малыш сердито замотал головой и сказал:
выскребла ложкой стенки миски, потом встала и, выйдя из-под тени яблони,
пошла в сторону кухни.
двор, бесшумно переступая длинными босыми ногами по горячей траве. Толстые
светлые косы со смешной, как бы девичьей солидностью лежали на ее худой,
детской спине. У самой кухни она обернулась и, с улыбкой взглянув на малыша
своими широко расставленными большими сине-зелеными глазами, погрозила ему
ложкой. Кемальчик понял, что она имела в виду, и лукаво улыбнулся ей в
ответ.
роились желто-пушистые цыплята. Они сиротливо попискивали, время от времени
равнодушно поклевывая рассыпанную вокруг колышек муку, и, приподняв голову,
вдруг задумывались, словно пытаясь вспомнить и сравнить свою недавнюю жизнь
внутри яйца с этой земной жизнью. Кемальчик уже несколько раз подбегал к
ним, пытаясь схватить солнечный комочек цыпленка, что сильно не нравилось
наседке, и она могла больно клюнуть его, если б Кама не успевала подхватить
малыша. Вот Кама и грозила ему сейчас, чтобы он сидел на месте и не вставал.
Адамов Григорий
Буджолд Лоис
Ларссон Стиг
Майер Стефани
Сертаков Виталий
Шилова Юлия