сказать мои собственные слова. Я не говорил об этом ни с одним из моих
друзей; они не догадывались, что я уже был мертвецом, и они никогда не
догадаются, что теперь я воскрес. И пусть волею судьбы смерть вторгнется
в мою ожившую жизнь и эти страницы попадут в чужие руки - такая мысль
ничуть меня не страшит и не мучит. Ибо тот, кто не изведал волшебства
таких мгновений, не поймет, - как не понял бы я сам еще полгода тому на-
зад, - что несколько мимолетных, на первый взгляд почти не связанных
между собой происшествий одного вечера могли каким-то чудом разжечь уже
угасшую жизнь.
тот, кто постиг всеобъемлющую связь явлений, тот не судит, и гордость
чужда ему. Перед ним я не стыжусь, потому что он понимает меня. Кто од-
нажды обрел самого себя, тот уже ничего на этом свете утратить не может.
И кто однажды понял человека в себе, тот понимает всех людей.
горы, возвратился ранним утром в Вену и, купив на вокзале газету, взгля-
нул на число, он вдруг вспомнил, что сегодня день его рождения. Сорок
первый, - быстро сообразил он, и этот факт не обрадовал и не огорчил
его. Бегло перелистал он шелестящие страницы газеты, взял такси и поехал
к себе на квартиру. Слуга доложил ему о приходивших в его отсутствие
двух посетителях, о нескольких вызовах по телефону и принес на подносе
накопившуюся почту. Писатель лениво просмотрел корреспонденцию, вскрыл
несколько конвертов, заинтересовавшись фамилией отправителя; письмо, на-
писанное незнакомым почерком и показавшееся ему слишком объемистым, он
отложил в сторону. Слуга подал чай. Удобно усевшись в кресло, он еще раз
пробежал газету, заглянул в присланные каталоги, потом закурил сигару и
взялся за отложенное письмо.
мым женским почерком, торопливым и неровным, - скорее рукопись, чем
письмо. Р. невольно еще раз ощупал конверт, не осталось ли там сопрово-
дительной записки. Но конверт был пуст, и на нем, так же как и на самом
письме не было ни имени, ни адреса отправителя. Странно, подумал он, и
снова взял в руки письмо. "Тебе, никогда не знавшему меня", - с удивле-
нием прочел он не то обращение, не то заголовок... К кому это относи-
лось? К нему или к вымышленному герою? Внезапно в нем проснулось любо-
пытство. И он начал читать.
маленькую, хрупкую жизнь; сорок часов, пока его бедное горячее тельце
металось в жару, я не отходила от его постели. Я клала лед на его пылаю-
щий лобик, днем и ночью держала в своих руках беспокойные маленькие руч-
ки. На третий день к вечеру силы изменили мне. Глаза закрывались помимо
моей воли. Три или четыре часа я проспала, сидя на жестком стуле, а за
это время смерть унесла его. Теперь он лежит, милый, бедный мальчик, в
своей узкой детской кроватке, такой же, каким я увидела его, когда прос-
нулась; только глаза ему закрыли, его умные, темные глазки, сложили руч-
ки на белой рубашке, и четыре свечи горят высоко по четырем углам кро-
ватки. Я боюсь взглянуть туда, боюсь тронуться с места, потому что пламя
свечей колеблется и тени пробегают по его личику, по сжатым губам, и
тогда кажется, что его черты оживают, и я готова поверить, что он не
умер, что он сейчас проснется и своим звонким голосом скажет мне что-ни-
будь детское, ласковое. Но я знаю, он умер, я не хочу смотреть на него,
чтобы не испытать сладость надежды и горечь разочарования. Я знаю, знаю,
мой ребенок вчера умер, - теперь у меня на свете только ты, беспечно иг-
рающий жизнью, не подозревающий о моем существовании. Только ты, никогда
не знавший меня и которого я всегда любила.
Я не могу остаться одна с моим умершим ребенком и не кричать о своем го-
ре, а с кем же мне говорить в эту страшную минуту, если не с тобой, ведь
ты и теперь, как всегда, для меня все! Я, может быть, не сумею ясно го-
ворить с тобой, может быть, ты не поймешь меня - мысли у меня путаются,
в висках стучит и все тело ломит. Кажется, у меня жар; может быть, я то-
же заболела гриппам, который теперь крадется от дома к дому, и это было
бы хорошо, потому что тогда я пошла бы за своим ребенком и все сделалось
бы само собой. Иногда у меня темнеет в глазах, я, может быть, не допишу
даже до конца это письмо, но я соберу все свои силы, чтобы хоть раз,
только этот единственный раз, поговорить с тобой, мой любимый, никогда
не узнававший меня.
всю мою жизнь, принадлежавшую тебе, хотя ты никогда о ней не знал. Но ты
узнаешь мою тайну, только если я умру, - чтобы тебе не пришлось отвечать
мне, - только если лихорадка, которая сейчас бросает меня то в жар, то в
холод, действительно начало конца. Если же мне суждено жить, я разорву
это письмо и буду опять молчать, как всегда молчала. Но если ты держишь
его в руках, то знай, что в нем умершая рассказывает тебе свою жизнь,
свою жизнь, которая была твоей от ее первого до ее последнего созна-
тельного часа: Не бойся моих слов, - мертвая не потребует ничего, ни
любви, ни сострадания, ни утешения. Только одного хочу я от тебя чтобы
ты поверил всему, что скажет тебе моя рвущаяся к тебе боль. Поверь все-
му, только об этом одном прошу я тебя: никто не станет лгать в час смер-
ти своего единственного ребенка.
день, когда я тебя узнала. До того дня было что-то тусклое и смутное,
куда моя память никогда уже не заглядывала, какой-то пропыленный, затя-
нутый паутиной погреб, где жили люди, которых я давно выбросила из серд-
ца. Когда ты появился, мне было тринадцать лет, и я жила в том же доме,
где ты теперь живешь, в том самом доме, где ты держишь в руках это
письмо - это последнее дыхание моей жизни; я жила на той же лестнице,
как раз напротив дверей твоей квартиры. Ты, наверное, уже не помнишь
нас, скромную вдову чиновника (она всегда ходила в трауре) и худенького
подростка, - мы ведь всегда держались в тени, замкнувшись в своем скуд-
ном мещанском существовании. Ты, может быть, никогда и не слыхал нашего
имени, потому что на нашей двери не было дощечки и никто никогда не при-
ходил к нам и не спрашивал нас. Да и так давно это было, пятнадцать,
шестнаддцать лет тому назад, нет, ты, конечно, не помнишь этого, люби-
мый; но я - о, я жадно вспоминаю каждую мелочь, я помню, словно это было
сегодня, тот день, тот час, когда я впервые услышала о тебе, в первый
раз увидела тебя, и как мне не помнить, если тогда для меня открылся
мир! Позволь, любимый, рассказать тебе все, с самого начала, подари мне
четверть часа и выслушай терпеливо ту, что с таким долготерпением всю
жизнь любила тебя.
тельные, злые, сварливые люди. Хотя они сами были бедны, они ненавидели
бедность своих соседей, ненавидели нас, потому что мы не хотели иметь
ничего общего с ними. Глава семьи был пьяница и колотил свою жену; мы
часто просыпались среди ночи от грохота падающих стульев и разбитых та-
релок; раз она выбежала, вся в крови, простоволосая, на лестницу; пьяный
с криком преследовал ее, но из других квартир выскочили жильцы и пригро-
зили ему полицией. Мать с самого начала избегала всякого общения с этой
четой и запретила мне разговаривать с их детьми, а они мстили мне за это
при каждом удобном случае. На улице они кричали мне вслед всякие гадос-
ти, а однажды так закидали меня снежками, что у меня кровь потекла по
лицу. Весь дом единодушно ненавидел этих людей, и, когда вдруг что-то
случилось, - кажется, муж попал в тюрьму за кражу и они со своим скарбом
должны были выехать, - мы все облегченно вздохнули. Два-три дня на воро-
тах висело объявление о сдаче в наем, потом его сняли, и через домоупра-
вителя быстро разнеслась весть, что квартиру снял какой-то писатель,
одинокий, солидный господин. Тогда я в первый раз услыхала твое имя.
принялись очищать квартиру от грязи, оставленной ее прежними обитателя-
ми. Они стучали молотками, мыли, выметали, скребли, но мать только радо-
валась и говорила, что наконец-то кончились безобразия у соседей. Тебя
самого мне во время переезда еще не пришлось увидеть, за всеми работами
присматривал твой слуга, этот невысокий, степенный, седовласый камерди-
нер, смотревший на всех сверху вниз и распоряжавшийся деловито и без шу-
ма. Он сильно импонировал нам всем, во-первых, потому, что камердинер у
нас, на окраине, был редкостным явлением, и еще потому, что он держался
со всеми необычайно вежливо, не становясь в то же время на равную ногу с
простыми слугами и не вступая с ними в дружеские разговоры. Моей матери
он с первого же дня стал кланяться почтительно, как даме, и даже кот
мне, девчонке, относился приветливо и серьезно. Твое имя он произносил
всегда с каким-то особенным уважением, почти благоговейно, и сразу было
видно, что это не просто обычная преданность слуги своему господину. И
как я потом любила за это славного старого Иоганна, хотя и завидовала
ему, что он всегда может быть подле тебя и служить тебе!
кие пустяки, чтобы ты понял, каким образом ты мог с самого начала приоб-
рести такую власть над робким, запутанным ребенком, каким была я. Еще
раньше чем ты вошел в мою жизнь, вокруг тебя уже создался какой-то нимб,
ореол богатства, необычайности и тайны; все мы, в нашем маленьком домике
на окраине, нетерпеливо ждали твоего приезда. Ты ведь знаешь, как любо-
пытны люди, живущие в маленьком, тесном мирке. И как разгорелось мое лю-
бопытство к тебе, когда однажды, возвращаясь из школы, я увидела перед
домом фургон с мебелью! Большую часть тяжелых вещей носильщики уже под-
няли наверх и теперь переносили отдельные, более мелкие предметы; я ос-
тановилась у двери, чтобы все это видеть, потому что все твои вещи чрез-
вычайно изумляли меня - я таких никогда не видала: тут были индийские
Посняков Андрей
Курылев Олег
Каргалов Вадим
Акунин Борис
Контровский Владимир
Шилова Юлия