крохотного домика из двух комнатушек.
кладовщика в той самой больнице, где лечился и где работала его супруга.
появился я, но уже другим путем. Моему появлению предшествовала более
сложная история. После "окончания" Всесоюзного семинара педагогов в Москве я
был переведен из Владимира, где "работал" несколько лет преподавателем
техникума, в Минск, в сельхозинститут. Здесь я получил комнату и прописался
по новому адресу. Но Минску стала угрожать оккупация, и мне "предписали"
выехать в Гомель. Но в Гомеле тоже задержаться не удалось. Близился фронт.
Вуз эвакуировался в глубь страны. Меня "отослали" в Энск, в распоряжение
военкомата.
кончая трудовой книжкой. Но мне "не улыбалась" служба в армии. В мою задачу
входило определить себя человеком, уклоняющимся от призыва на военную
службу. С этой задачей, при помощи местных товарищей, я неплохо справился.
Меня нацелили на дом, где можно было обрести надежное убежище и преспокойно
ожидать прихода оккупантов. Этим домом владел некий Пароконный. Мне сказали,
что человек он с пятнышком, симпатий к Советской власти не питает и скорее
всего останется жить "под немцем".
окапываться.
планам. Получилось по пословице: не бывать бы счастью, да несчастье помогло.
Жизнь сама подсказала ход, которым мы и воспользовались.
водоразборной будки, что недалеко от вокзала. Вот-вот должен был подойти
Геннадий.
неизведанное, неотвратимое. Бои шли на ближних подступах. Далеко и глухо
бухали тяжелые дальнобойные орудия немцев. Со зловещим шелестом, распарывая
дрожащий воздух, пролетали снаряды и рвались, судя по звуку, на
северо-восточной окраине города.
показаться солнце.
начал было рассказывать, как удалось погрузить в эшелон последнюю партию
тяжелобольных, и сразу смолк: недружно и негусто захлопали наши зенитки. Мы
задрали головы. В бледно-голубоватом, бездонном и беспредельном, как сама
вечность, небе двигалась армада гитлеровских бомбовозов. Она наплывала на
город с юго-запада.
водопроводную траншею.
Остальные бомбовозы раскрыли свои животы, и оттуда вывалились бомбы, похожие
на мелкие груши. Зловеще завыла сирена, к ней подключился единственный
уцелевший заводской гудок.
мостовой и тротуаром, я упал позади него. Перед моим носом торчали ботинки
Геннадия с каблуками, подбитыми резиной. А Андрей побежал дальше, желая,
видимо, добраться до траншеи. Он забыл, что ничтожные, ничего не значащие в
мирной жизни секунды играют здесь решающую роль. Бомбы-ревуны приближались к
земле быстрее, чем Андрей к траншее.
кусков Все заходило ходуном. Дома заскрипели на своих каменных фундаментах,
тяжко заохали. Нас оглушила лавина сатанинского грохота. Бомбы вгрызались в
земную твердь, кажется, в самое сердце земли. Раскаленный металл брызгал во
все стороны. Предательский страх мгновенно вошел в кровь. Взрывная волна
давила на барабанные перепонки, отрывала от земли и вновь прижимала к ней. Я
боялся, что из меня вот-вот вытряхнет душу.
нерадостная мысль.
трудом преодолел это тягостное ощущение звуковой пустоты и встал. Встал,
ощупал себя. Значит, еще не конец. Я жив и даже не ранен. Проворно оторвался
от земли и Геннадий. Лицо его было перепачкано грязью. Но Андрей не
поднялся. Он лежал шагах в двадцати от нас на спине, крестом раскинув руки.
Мы подбежали к нему и остановились, растерянные, потрясенные. Из-под
полуприкрытых век его в утреннее небо смотрели неподвижные, потухшие зрачки.
кровь. Из другой - на шее, под челюстью, она била тонкой пульсирующей
струйкой. Кровь скапливалась и застывала на земле. Кровь Андрея, самого
дорогого мне человека.
соображать. Мы стояли в оцепенении и не знали, что предпринять. Наконец я
пришел в себя, упал на колени и схватил бессильную руку друга повыше кисти:
чуть-чуть бился пульс.
Андрея.
последний состав.
выше меня и значительно плотнее.
стороны. Он ширился, нарастал. Там, где недавно стояла водоразборная будка,
красовалась большая воронка, быстро наполнявшаяся водой. Здание вокзала было
охвачено пламенем. Оно злобно гудело.
кто-то кого-то искал и звал. На крики и стоны никто не откликался.
здания с треском, похожим на ружейные выстрелы, взлетали к небу фонтана
беснующихся искр. Горели и пакгаузы. Тягучий и тяжелый, молочного цвета дым
густыми клубами рвался из-под раскаленной крыши.
формировался последний эшелон.
пламенем, мы сделали привал. Обильный пот лил по моему лицу, стекал за
шиворот и струился ручейком между лопатками.
склону горы, охватывающей полудугой город, поспешно откатывалась наша
пехота.
составы, искореженные вагоны, воронки, воронки, воронки. Запах гари разъедал
легкие. Приподнятые вместе с рельсами шпалы стояли на протяжении десятка
метров подобно какой-то фантастической ограде.
нарастал рокот моторов.
обрадовало и приободрило меня.
развороченный вагон с окнами, забранными в решетку. Земля в воронке была
черная, рыхлая, свежая, еще теплая, не по-земному пахнущая.
Теперь они обрушились не на город, а на отступавшую пехоту.
еще не ушел и мы сумеем отправить Андрея.
думать нечего: по склонам горы, где только что откатывалась наша пехота,
медленно ползли немецкие танки с высокими башнями. Железнодорожная
магистраль была уже перерезана гитлеровцами.
человеческие тела. Десятка полтора, если не два. Молодой парень в форме
бойца конвойных войск был раздавлен стальной вагонной рамой. Рядом лежала
сломанная пополам винтовка. Еще двоих конвоиров я обнаружил в сплющенном
взрывной волной тамбуре.
папки. Это были приговоры судов, определения трибуналов, кассационные
жалобы, этапная переписка.
таких же листков было разбросано в воронке.