Чтение 49–й страницы книги ~Суть дела~

вид, будто я не доказал тебе свою любовь.

- Ты хочешь сказать - любовь к твоей жене. Ты боялся, что она узнает.

Злость покинула его. Он сказал:

- Любовь к вам обоим. Если бы дело было только в ней, выход был бы
очень простой и ясный. - Он закрыл руками глаза, чувствуя, как в нем снова
просыпается бешенство. - Я не могу видеть страданий и причиняю их
беспрерывно. Я хочу уйти от всего этого, уйти совсем.

- Куда?

Бешенство и откровенность прошли; через порог снова прокралась, как
шелудивый пес, хитрость.

- Да просто мне нужен отпуск. - Он добавил: - Плохо стал спать. И у
меня бывает какая-то странная боль.

- Дорогой, может, ты нездоров? - Смерч, крутясь, промчался мимо; буря
теперь бушевала где-то вдали, их она миновала. - Я ужасная стерва. Мне
иногда становится невтерпеж, и я устала, но ведь все это чепуха. Ты был у
доктора?

- На днях заеду в больницу к Тревису.

- Все говорят, что доктор Сайкс лучше.

- Нет, к Сайкс я не пойду.

Теперь истерика и злость оставили его, и он видел ее точно такой, какой
она была в тот первый вечер, когда выли сирены. Он думал: господи, я не
могу ее бросить. И Луизу тоже. Ты во мне не так нуждаешься, как они. У
тебя есть твои праведники, твои святые, весь сонм блаженных. Ты можешь
обойтись без меня.

- Давай я тебя прокачу на машине, - сказал он Элен. - Нам обоим надо
подышать воздухом.

В полутьме гаража он снова взял ее за руки и поцеловал.

- Тут нет чужих глаз... Уилсон нас видеть не может. Гаррис за нами не
следит. Слуги Юсефа...

- Мой дорогой, я бы завтра же с тобой рассталась, если бы знала, что
это поможет.

- Это не поможет. Помнишь, я написал тебе письмо и оно потерялось? Я
старался сказать там все напрямик. Так, чтобы потом нечего было
остерегаться. Я писал, что люблю тебя больше, чем жену... - Он замялся. -
Больше, чем бога... - Говоря это, он почувствовал за своей спиной, возле
машины, чье-то дыхание. Он резко окликнул: - Кто там?

- Где, дорогой?

- Тут кто-то есть. - Он обошел машину и громко спросил: - Кто здесь!
Выходи.

- Это Али, - сказала Элен.

- Что ты здесь делаешь, Али?

- Меня послала хозяйка, - отвечал Али. - Я жду здесь хозяина: сказать,
что хозяйка вернулась.

Его едва было видно в темноте.

- А почему ты ждал здесь?

- Голова дурит, - сказал Али. - Я сплю, совсем немножко поспал.

- Не пугай его, - взмолилась Элен. - Он говорит правду.

- Ступай домой, Али, - приказал ему Скоби, - и скажи хозяйке, что я
сейчас приду. - Он смотрел, как Али, шлепая подошвами, мелькает на залитой
солнцем дороге между железными домиками. Он ни разу не обернулся.

- Не волнуйся, - сказала Элен. - Он ничего не понял.

- Али у меня пятнадцать лет, - заметил Скоби. И за все эти годы ему
первый раз-было стыдно перед Али. Он вспомнил ночь после смерти
Пембертона, как Али с чашкой чая в руках поддерживал его за плечи в
тряском грузовике; но потом вспомнил и другое: как воровато ускользнул
слуга Уилсона возле полицейского управления.

- Ему ты можешь доверять.

- Не знаю, - сказал Скоби. - Я потерял способность доверять.

Наверху спала Луиза, а Скоби сидел перед раскрытым дневником. Он
записал против даты 31 октября: Начальник полиции сегодня утром сказал,
что меня назначают на его место. Отвез немножко мебели Э.Р. Сообщил Луизе
новости, она обрадовалась". Другая его жизнь - открытая, незамутненная,
реальная - лежала у него под рукой, прочная, как римская постройка. Это
была та жизнь, которую, по общему мнению, он вел: никто, читая эти
записки, не мог бы себе представить ни постыдной сцены в полутемном
гараже, ни встречи с португальским капитаном; ни Луизу, слепо бросающую
ему в лицо горькую правду, ни Элен, обвиняющую его в лицемерии. И
немудрено, думал он: я слишком стар для всех этих переживаний. Я слишком
стар для жульничества. Пусть лгут молодые. У них вся жизнь впереди, чтобы
вернуться к правде. Он поглядел на часы: 11:45. И записал: "Температура в
2:00 +33o". Ящерица прыгнула вверх по стене, крохотные челюсти
защелкнулись, схватив мошку. Что-то царапается за дверью - бродячая
собака? Он снова положил перо, в лицо ему через стол глядело одиночество.
Разве можно быть одиноким, когда наверху жена, а на холме, в пятистах
шагах отсюда, любовница? Однако с ним за столом, как молчаливый
собеседник, сидело одиночество. Скоби казалось, что он никогда еще не был
так одинок.

Теперь уж некому сказать правду. Кое-чего не должен был знать начальник
полиции, кое-чего - Луиза; даже Элен и той он не мог сказать всего: ведь
он принес такую жертву, чтобы не причинять ей боли, зачем же сейчас ему
зря ее огорчать? Ну а что касается бога, он мог с ним разговаривать только
как с врагом - такая у них была друг на друга обида. Он пошевелил на столе
рукой, и казалось, будто зашевелилось и одиночество, оно коснулось
кончиков его пальцев. "Ты да я, - сказало одиночество, - да мы с тобой".
Если бы посторонние все о нем знали, подумал он, пожалуй, ему бы даже
позавидовали: Багстер позавидовал бы, что у него есть Элен, Уилсон - что у
него Луиза. "В тихом омуте..." - воскликнул бы Фрезер, плотоядно
облизываясь. Им еще, пожалуй, кажется, что мне от всего этого есть
какая-то корысть, мысленно удивился он, хотя вряд ли кому-нибудь на свете
дано меньше, чем мне. И я не могу даже себя пожалеть: ведь я точно знаю,
как я виноват. Видно, он так далеко загнал себя в пустыню, что даже кожа
его приняла окраску песка.

Дверь за его спиной осторожно скрипнула. Скоби не шевельнулся. Сюда
крадутся соглядатаи, думал он. Кто это - Уилсон, Гаррис, слуга Пембертона,
Али?..

- Хозяин, - прошептал чей-то голос, и босая нога шлепнула по цементному
полу.

- Кто это?.. - спросил Скоби, не оборачиваясь. Из розовой ладони на
стол упал комочек бумаги, и рука исчезла. Голос произнес:

- Юсеф сказал приходить тихо, пусть никто не видит.

- А чего Юсефу опять надо?

- Он посылает подарок, очень маленький подарок.

Дверь снова закрылась, и в комнату вернулась тишина. Одиночество
сказало: "Давай прочтем вместе - ты да я".

Скоби взял комочек, он был легкий, но в середине лежало что-то твердое.
Сначала Скоби не сообразил, что это такое, - наверно, камушек, положенный
в записку, чтобы ее не сдуло ветром, и стал искать, где же самое письмо,
которого, конечно, не оказалось - разве Юсеф кому-нибудь доверит написать
такое письмо? Тогда он понял, что в бумаге бриллиант. Он ничего не понимал
в драгоценных камнях, но по виду этот стоил не меньше, чем весь его долг
Юсефу. Видимо, тот получил сообщение, что алмазы, посланные им на
"Эсперансе", благополучно прибыли. Это не взятка, а знак благодарности,
объяснил бы ему Юсеф, прижав толстую руку к своему открытому, ветреному
сердцу.

Дверь распахнулась, и появился Али. Он держал за руку хныкающего парня.
Али сказал:

- Этот вонючка шатался по всему дому. Пробовал двери.

- Кто ты такой? - спросил Скоби.

Парень залепетал, заикаясь от злости и страха:

- Я слуга Юсефа. Я принес хозяину письмо. - Он показал пальцем на стол,
где в скомканной бумажке лежал камешек. Али перевел взгляд туда. Скоби
сказал своему одиночеству: "Нам с тобой надо побыстрей шевелить мозгами!"
Он спросил парня:

- Почему ты не пришел, как все люди, и не постучал в дверь? Почему ты
прокрался, как вор?

Парень был худой, с грустными, добрыми глазами, как у всех племен
менде. Он заявил:

- Я не вор. - Ударение на первом слове было таким незаметным, что,
может быть, он и не собирался сказать дерзость. - Хозяин приказал идти
очень тихо.

- Отнеси это обратно Юсефу и скажи ему, что я хотел бы знать, откуда он
берет такие камни. Я думаю, что он ворует камни, и скоро все разузнаю.
Ступай. На, возьми. Ну-ка, Али, выбрось его отсюда.

Али вытолкал парня в дверь, и Скоби услышал шарканье их подошв по
дорожке. Что они делают, шепчутся? Он подошел к двери и крикнул им вслед:

- Скажи Юсефу, что я как-нибудь ночью к нему заеду и мы уж с ним
поговорим по душам!

Он захлопнул дверь, подумав: как много знает Али. Недоверие к слуге
снова забродило у него в крови, словно лихорадка. Али может меня погубить,
подумал он, и не только меня, но даже их.

Он налил себе виски и взял со льда бутылку содовой. Сверху крикнула
Луиза:

- Генри!

- Что, дорогая?

- Уже двенадцать?

- Около того, по-моему.

- Пожалуйста, не пей ничего после полуночи. Ты ведь помнишь про
завтрашний день? - Конечно, помню, подумал он, осушая стакан; завтра