Чтение 50–й страницы книги ~Последний полустанок~

посмотрел на часы.

Только сейчас заметил Вадим, что его новый товарищ, кроме трусиков,
носил еще и часы. Это было необычайно и трогательно.

Мальчик перехватил его взгляд и сказал с достоинством:

- Колхоз подарил.

- За что?

- Да так, - смутился мальчуган. - Волка прогнал...

- В колхозе есть телефон?

- Почему нет? Есть.

- Пусть вызовут междугородную... Киев... номер... - Вадим запомнил его,
когда отправлял в ботинке записку. - Да тебе негде записать...

- Зачем писать?.. Так скажу.

- Перепутаешь, - Вадим, волнуясь, шарил по карманам. Записной книжки не
оказалось. Вытащил ручку.

Мальчик протянул липкую от смолы ладонь:

- Пишите. Только покрупнее.

Вадим написал номер и объяснил, что нужно передать Дерябину или
Медоварову.

Мальчуган дрожал от нетерпения, понимая, что сейчас от него требуют.

- Меня Юркой зовут. А вас? - И, не дожидаясь ответа, засуетился,
приподнимая Вадима. - В тень надо, здесь скоро - жарко будет. Держитесь за
меня. Крепче, крепче!..

- Беги, Юрка, беги...

По склону, через овраги и расщелины, перепрыгивая с камня на камень на
другой берег горной речки, сквозь заросли и по тропкам бежал маленький
Юрка.

На него надеялся Багрецов и не ошибся.

...В правлении колхоза скучал Горобец. После вчерашнего отчаянно болела
голова.

- Вызывайте Киев! - еще в дверях крикнул мальчуган.

Прислонившись к стенке и задыхаясь от быстрого бега, он протягивал
Миколе ладонь с номером телефона.

- Вот скаженый хлопец - гукает, як с неба свалился.

- Да не я свалился, а дяденька.

- Откуда?

- Да вы же сами сказали: с неба! - чуть не плача, ответил Юрка. Некогда
было объяснять подробнее.

Горобец сразу же стал серьезным. Мальчик передал ему просьбу Багрецова.
Так вот где разгадка летающего человека. И Горобец почувствовал себя
виноватым.

Надо бы раньше, еще вчера звонить.

Дозвониться было нелегко. Горобец сначала связался с районным центром,
потребовал Киев и затем НИИАП. Телефонистка института соединила с дежурным.

По образцу военных лет, Медоваров ввел в институте дежурства даже в
праздники. Горобец попросил позвать Дерябина. Дежурный с досадой отложил
свою диссертацию.

- Куда вы звоните? - Это был один из обиженных аспирантов, которого
Медоваров не взял с собой в Ионосферный институт. - Нет сегодня Дерябина.

- Як нема? - теребя шнур, нетерпеливо переспросил Микола. - Дуже треба.

- А кто говорит?

- Горобец говорит... Треба зараз кинчати випробування.

- Извините, товарищ Горобец. Вы из какого министерства?

- Якого министерства? С колхоза я.

- По вопросам испытаний мы можем разговаривать только с официальным
представителем заказчика.

- Якого заказчика? - сердился Горобец. - Покличте мне голову.

- Директора института тоже нет, - спокойно ответил дежурный и повесил
трубку.

Горобец выругался и снова с остервенением стал крутить ручку аппарата.

Наконец дозвонился, назвал дежурного бюрократом и сказал, что там,
наверху, людына замерзает.

Дежурный что-то пробурчал насчет холодильных установок, которыми НИИАП
не ведает, потом, узнав, что Горобец звонит с Кавказа, посоветовал
обратиться в горноспасательную станцию.

Разговор прервался, так как телефонная линия была передана другому
району.

Дежурный вообще ничего не понял. Откуда ему знать, что разговор шел об
"Унионе" и о том, что там мог оказаться человек. К тому же он сердился на
Медоварова, который заставил его накануне защиты диссертации дежурить и
отвечать на какие-то глупые вопросы.

Кроме телефона НИИАП, Горобец не знал, куда бы еще можно было звонить.
Надо скорее взять того парня, которого нашел хлопчик Юрка, и тогда уже
решать, что делать дальше.

Горобец не предполагал, что "Унион" поднялся уже к верхней границе
стратосферы, где жгучий холод сковывает тело, где тишина и смерть.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Пожалуй, больше всего здесь рассказывается о медицине,

хотя ни Набатников, ни Дерябин, ни тем более Поярков не

питают к ней особого пристрастия. Почему же они так

горячо обсуждают вопросы медицины и при чем тут "кресло

чуткости"?

В институте у Набатникова работали и биологи, и медики, но, в отличие от
НИИАП, здесь велись планомерные исследования, имеющие серьезное научное и
практическое значение.

При запуске специальных ракет за пределы атмосферы ученые вели
исследования роста и деления клеток, влияния космических лучей на живые
организмы.

Возникали также и другие практические вопросы, связанные с
межпланетными путешествиями.

Борис Захарович оторвал Пояркова от каких-то расчетов и предложил
посмотреть, как чувствует себя подопытная живность.

- Не боишься за своего Тимошку?

- Я бы с удовольствием его там заменил, - хмуро проговорил Поярков,
спускаясь по лестнице.

- В порядке самопожертвования?

- Нет, потому что твердо уверен в абсолютной безопасности.

- Что и называется самоуверенностью.

- Не знаю. Я надеюсь не только на конструкцию, но и на вашу автоматику,
уважаемый Борис Захарович. Я уже давно просил разрешения на полет.
Увидите, что добьюсь своего.

Дерябин подумал, что от такой горячей головы всего можно ожидать, и
сказал уклончиво:

- Тут уж врачи решают. Их особенно интересует Яшка-гипертоник. Ты
знаешь, что эта несчастная обезьяна перенесла? Марк Миронович рассказывал.
В детстве Яшке привили малярию, и стал Яшка маляриком. Потом у него
развилась гипертония, и с той поры его так и называют - Яшка-гипертоник. Я
полный профан в медицине, но врачи решили, что для чистоты эксперимента,
так сказать, в самом трудном случае, в условиях перегрузки и невесомости,
проверка должна производиться на Яшкином организме. Пусть пострадает ради
нас, грешных.

- Но там еще есть обезьяны, - напомнил Поярков, входя вместе с Борисом
Захаровичем в новую, лишь недавно организованную лабораторию.

- Вот они. Легки на помине, - подтвердил Дерябин, указывая на экран.

Цветной телевизионный экран. Две обезьяны в курточках напоминали
карикатурных стиляг. На другом экране нумерованные и раскрашенные мыши.

Под экранами пульты с контрольными приборами, самописцами. Врачи и
биологи изучают записи сигналов, переданные из камер четвертого сектора с
животными и растениями. Наиболее интересные из них касались пребывания
животного мира в ионосфере, где проверялись и перегрузка от ускорения, и
падение в безвоздушном пространстве, где определялись допустимые дозы
облучения ультрафиолетовыми лучами, испытывались разные защитные стекла,
влияние космических лучей и незначительных, но вредных излучений при
работе атомных двигателей. Камеры четвертого сектора были надежно защищены
от вредных излучений топливными баками и специальными экранами.

С усмешкой и в то же время с завистью Поярков смотрел на обезьян: они
прыгали, швырялись банановыми корками и вообще вели себя как в привычной
земной обстановке, где задолго до сегодняшних испытаний, чтобы освоиться,
жили в такой же камере, как в "Унионе". И если не считать каких-то
странных падений и толчков, то жизнь на высоте в полтораста километров
была не хуже земной.

Подойдя к Марку Мироновичу - главному врачу "Униона", Поярков спросил:

- Как наши пассажиры отнеслись к перегрузке?

- Стоически, - удовлетворенно ответил Марк Миронович и показал
карандашом на ленту самописца. - Здесь все видно. Атомные двигатели
включили в десять сорок пять. Теперь смотрите. Пульс, давление. - Он
провел кончиком карандаша по стеклу. - Изменения есть, но через несколько
минут все пришло в норму.

Поярков не без удовольствия подозвал Бориса Захаровича.

- Видите, ничего страшного.

- Я же насчет Яшки говорил. По нему тебе придется равняться.

Вмешался Марк Миронович:

- Не знаю, как вы предлагаете равняться? - И, пряча скупую улыбку в