Чтение 50–й страницы книги ~Роботы и Империя~

Войдя в кабинет, Амадейро продолжил отсрочку разговора, сказав почти
властно:

- Подождите здесь, - и вышел.

Мандамус напряженно ждал, когда вернется Амадейро и вернется ли.
Может его, Мандамуса, арестовали или просто выкинули? Может Амадейро
надоело ждать сути дела?

Мандамус отказывался этому верить. Он проник в желание Амадейро
рассчитаться за старые раны. Казалось очевидным, что Амадейро не устанет
слушать его до тех пор, пока останется хоть малейший шанс, что Мандамус
сделает месть возможной.

Рассеянно оглядывая кабинет, Мандамус задумался, не хранится ли здесь
какая-либо информация, могущая помочь ему. Полезно было бы не зависеть во
всем от Амадейро, но сама эта мысль была бесполезной. Мандамус не знал
входного кода записи, а кроме того, несколько роботов Амадейро, стоявших в
нишах, немедленно остановили бы его при первом шаге к чему-то
недозволенному. И даже его собственные роботы...

Амадейро был прав: роботы были настолько полезными, эффективными и
неподкупными стражами, что сама концепция какого-либо преступления,
незаконного действия, даже простой хитрости никому не приходила в голову.
Такая тенденция попросту атрофировалась - во всяком случае, среди
космонитов.

Интересно, как поселенцы обходятся без роботов? Мандамус пытался
представить себе, как сталкиваются человеческие личности, не имея
роботов-амортизаторов, смягчающих взаимодействие, как эти люди, не имея
роботов для защиты, вынуждены создавать правильную модель морали, не
понимая ее сознательно. При таких обстоятельствах поселенцы просто не
могут быть ничем, кроме как варварами, и Галактику нельзя оставить им.
Амадейро был прав в этом отношении и всегда был прав, а Фастальф был в
корне неправ.

Мандамус кивнул, как бы еще раз убедив себя в правильности того, что
он планировал. Он вздохнул, желая, чтобы это не было необходимо, но снова
построил цепь рассуждений, доказывающих, что это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО необходимо.
Тут вошел Амадейро.

Амадейро был все еще видным мужчиной, хотя прожил уже двести
восемьдесят лет. В нем было очень много от идеального космонита, если не
считать неудачного бесформенного носа.

- Простите, что заставил вас ждать, но у меня были неотложные дела.
Быть Главой Института - большая ответственность.

- Не могли бы вы сказать, где доктор Василия Алиена? - спросил
Мандамус. - А затем я, не откладывая, опишу вам свой проект.

- Василия в турне. Она посещает поочередно все Внешние Миры, чтобы
установить, в каком состоянии там исследования по роботехнике. Видимо, она
думает, что, поскольку Институт Роботехники был основан для координации
исследований только Авроры, интерпланетная координация может продвинуть
дело. Вообще-то идея хорошая.

Мандамус хихикнул.

- Ей ничего не расскажут. Сомневаюсь, что какой-нибудь Внешний Мир
захочет дать в руки Авроре большую власть, чем она уже имеет.

- Напрасно вы так уверены. Ситуация с поселенцами тревожит всех нас.

- Вы знаете, где она сейчас?

- У нас есть ее маршрут.

- Верните ее, доктор Амадейро.

Амадейро нахмурился.

- Не думаю, что это можно сделать. Я уверен, что она хочет быть
подальше от Авроры, пока ее отец не умрет.

- Почему?

Амадейро пожал плечами.

- Не знаю. И не интересуюсь. Но зато знаю, что ваше время истекает.
Вы понимаете? Выкладывайте суть или уходите.

Он угрюмо показал на дверь, и Мандамус понял, что терпение Амадейро
лопнуло.

- Прекрасно. Так вот, есть еще и третий пункт, по которому Земля
уникальна...

Он говорил легко и свободно, словно заранее спланировал и отполировал
свою речь, чтобы представить ее Амадейро. И тот жадно впитывал ее.

Так вот оно что? Сначала Амадейро испытал громадное облегчение. Он
правильно поставил на то, что этот парень не чокнутый. Да, он полностью в
своем уме.

Затем пришло чувство торжества. Это наверняка сработает. Правда,
точка зрения молодого человека в том виде, в каком она была изложена,
несколько отступала от тропы, по которой, по мнению Амадейро, она должна
была следовать, но это дело поправимое. Изменения всегда возможны.

И когда Мандамус закончил, Амадейро сказал как можно спокойнее:

- Василия нам не нужна. Соответствующая экспертиза в Институте
позволит сразу же начать. Доктор Мандамус, - в голосе Амадейро зазвучала
нота официального уважения, - пусть это дело сработает, как запланировано,
и вы станете главой Института, когда я буду Председателем Совета.

Мандамус коротко и сухо улыбнулся, а Амадейро снова сел в кресло и
так же коротко позволил себе помечтать о будущем, о том, чего он не мог
сделать все долгие и печальные два столетия.

Сколько времени это займет? Десятилетия? Одно десятилетие? Часть
десятилетия?

Не долго. Не долго. Это надо всеми средствами ускорить, чтобы он
успел увидеть, как перевернутся старые решения, увидеть себя правителем
Авроры, а следовательно, и всех Внешних Миров, и даже Повелителем
Галактики (без погибших Земли и Поселенческих Миров) до своей смерти.

Когда спустя семь лет после встречи Амадейро и Мандамуса и начала их
проекта доктор Хэн Фастальф умер, гиперволна сообщила о его смерти по всем
уголкам обитаемых миров. И повсюду это привлекло огромное внимание.

Во Внешних Мирах это было важно, потому что Фастальф был наиболее
влиятельным человеком на Авроре, а, следовательно, и в Галактике в течение
двух столетий. В Поселенческих Мирах и на Земле это было важно, потому что
Фастальф был другом - насколько космонит может быть другом - и теперь
вставал вопрос, изменится ли космонитская политика, и если да, то как.

Эта новость дошла и до Василии Алиены и осложнилась горечью, которая
окрашивала ее отношения с биологическим отцом почти с самого начала.

Она заставляла себя ничего не чувствовать, когда он умирал, однако не
хотела быть с ним на одной планете, когда наступит смерть. Она не хотела
вопросов, которые посыплются на нее всюду, но больше всего - на Авроре.

Отношения между родителями и детьми на Авроре были слабы и в лучшем
случае безразличны. При долгой жизни это само собой разумелось, и никто бы
не интересовался Василией в этом смысле, если бы не то обстоятельство, что
Фастальф так долго был выдающимся партийным лидером, а Василия - почти
столь же выдающейся партизанкой противоположного лагеря.

Это было отвратительно. Она сделала своим законным именем имя Василия
Алиена и пользовалась им во всех документах, во всех интервью, вообще
везде, но знала точно, что большинство людей называют ее Василией
Фастальф, словно НИЧЕГО не могло вычеркнуть эти ничего не значащие
отношения. Поэтому она стала называть себя только по имени. Оно-то, по
крайней мере, не было распространенным именем. И это тоже как бы
подчеркивало ее сходство с солярианкой, которая, правда, по совершенно
иным причинам, отказалась от фамилии первого мужа, как Василия отказалась
от фамилии отца. Солярианка тоже стала называться одним именем - Глэдис.

Василия и Глэдис и внешне походили друг на друга.

Василия встала перед зеркалом в кабине космического корабля. Она
много десятилетий не видела Глэдис, но была уверена, что сходство
сохранилось. Они обе были маленькие, стройные, обе блондинки и лицом
похожи.

Но Василия всегда теряла, а Глэдис всегда выигрывала. Когда Василия
ушла от отца и вычеркнула его из своей жизни, он нашел вместо нее Глэдис,
и она была ему уступчивой и пассивной дочерью, как он хотел, и какой
Василия никогда не могла стать.

И все-таки это задевало Василию. Она была роботехником, таким же
компетентным и умелым, как и Фастальф, а Глэдис всего лишь художница,
развлекающаяся свето-скульптурой, и иллюзорной одеждой роботов. Как мог
Фастальф удовлетвориться тем, что потерял дочь, взяв на ее место такое
ничтожество?

А когда этот полицейский с Земли, Илия Бейли, приехал на Аврору, он
вытянул из Василии куда больше сведений, чем она могла доверить кому-либо
другому. Однако с Глэдис он был сама мягкость и помог ей и ее защитнику
Фастальфу выйти победителем против всех, хотя тогда Василия не могла
понять, как это произошло.

И Глэдис была у постели Фастальфа во время его болезни, она держала
его за руку в последнюю минуту и приняла его последние слова. Василия не
понимала, почему это ее злит. Сама она хоть и знала, что жизнь старика
кончается, ни при каких обстоятельствах не навестила бы его, чтобы стать
свидетельницей его перехода в вечность, но злилась на присутствие там
Глэдис. Я так чувствую, говорила она себе, и никому не обязана объяснять.

И она потеряла Жискара. Жискар был _е_ё_ роботом, ее собственностью,
когда она была девочкой, данным ей вроде бы любящим отцом. На Жискаре она
училась роботехнике и от него впервые почувствовала неподдельную
привязанность. Она была ребенком и не размышляла о Трех Законах, не
занималась философией позитронного автоматизма. Жискар КАЗАЛСЯ любящим, он