положено), ему казалось, что тело его стало стеклянным. А потом, когда их
тела соприкоснулись, когда он услышал шуршание ее платья, все человеческие
чувства и эмоции вновь вернулись к нему.
дыхания у него защекотало в ухе. Могла ли женщина свести мужчину с ума, так
просто взять и свести? До этого вечера он бы в такое не поверил, но этот
вечер все перевернул.
- ладонь на прохладном шелке платья, пальцы касались теплой кожи. Ее ноги
синхронно повторяли все его движения. Она нисколько не опасалась, что его
тяжелые сапоги отдавят изящные туфельки.
порядочности... Я изумлен, что вы знаете это слово.
увидел, как глаза заливает злость, но прежде в них промелькнула боль,
словно он ударил ее. И он одновременно почувствовал радость и печаль.
имел, что мог сказать в ответ. Она сделала реверанс, он поклонился, под
аплодисменты и свист[В Америке свистом выражают одобрение.] гостей. Они
вернулись на прежние места в своих хороводах, вновь заиграли гитары. Роланд
почувствовал, как его схватили за руки с обеих сторон: хоровод двинулся
дальше.
ничем не выделялся среди остальных. И гадал, ужели ей, так же, как и ему,
хочется вырваться отсюда в темноту, где бы он мог скинуть перед ней маску,
чтобы она увидела его истинное лицо, пылающее любовью.
поблагодарили хозяйку и хозяина за гостеприимство и откланялись,
выскользнув в теплую, напоенную ароматами цветов летнюю ночь. Корделия
Дельгадо, которая в этот момент стояла рядом с Генри Уэртнером,
конезаводчиком феода, заметила, что они, должно быть, устали. Уэртнер
расхохотался и не преминул возразить:
И пройдет не один час, прежде чем койки в "Полосе К" увидят их.
боль. Бледность лица как бы подтверждала правоту ее слов.
безопасности переместились в кабинет мэра в компании нескольких оставшихся
гостей (исключительно ранчеров, членов Ассоциации конезаводчиков).
Последовал короткий, но интенсивный обмен мнениями. Некоторые ранчеры
порадовались тому, что эмиссары Альянса столь молоды. Элдред Джонас ничего
на это не сказал, лишь улыбался, разглядывая длинные пальцы своих рук.
сапфирового ожерелья ей тревожиться не пришлось: оно принадлежало феоду и
отправилось в сейф до того, как Сюзан покинула дворец мэра, что бы там ни
думал мистер Вы-нам-не-пара Уилл Диаборн. Мэр Торин (не могла она называть
его Харт, хотя он настоятельно просил об этом... не могла даже в мыслях)
самолично снял с нее ожерелье. В коридорчике рядом с залом приемов, под
гобеленом, на котором король Артур доставал из пирамиды захороненный в ней
меч. И он (Торин, не Артур) воспользовался моментом, чтобы поцеловать ее в
губы и облапать грудь, ту часть, что оставалась наиболее обнаженной на
протяжении этого бесконечного вечера.
него разило бренди. - Каждый летний день тянется, как год.
луну, Сюзан думала, что никогда в жизни не испытывала такой злости, как в
это самое мгновение: она злилась на Торина, злилась на тетю Корд, а уж
этого самодовольного ханжу Уилла Диаборна просто разорвала бы на куски. Но
больше всего, однако, она злилась на себя.
можешь принять решение что-то сделать, можешь принять решение ничего не
делать... а можешь решить не принимать никакого решения". От последнего,
указывал отец, ничего хорошего не жди, это выбор слабого и дурака. Она
пообещала себе, что с ней такого никогда не случится... и в итоге оказалась
именно в таком положении. Выбирать было не из чего, она сама себя загнала в
тупик...
десять, а постель, пусть и не часто, - пять), Олив сидела в ночной рубашке
из простой, нерасшитой белой хлопчатобумажной ткани и тоже смотрела на
луну. Уединившись в своем убежище, она поплакала... но слезы быстро
иссякли. И теперь она сидела с сухими глазами, опустошенная, без эмоций, не
женщина - сухое дерево.
понимал, что унижает не только ее. Весь вечер он раздувал щеки и
хорохорился (не забывая при каждом удобном случае заглянуть в вырез на
груди сэй Дельгадо), не замечая, что люди, включая его собственного
канцлера, смеются за его спиной. Они, конечно, перестанут смеяться, если
девушка вернется к тетке с большим животом, но произойдет это не скоро.
Ведьма об этом позаботилась. А если девушка забеременеет не сразу? Но
больше всего унижало ее другое. Она, Олив, дочь Джона Хаверти, все еще
любила своего мужа. Тщеславного, самовлюбленного, надменного. Любила, и
все.
красотку. Она чувствовала, что за его спиной плетется какая-то интрига,
опасная и бесчестная. Она догадывалась, что Харт знал об этом совсем
ничего, ровно столько, сколько позволяли ему знать Кимба Раймер и этот
отвратительный хромоногий мужчина.
Раймеру водить себя за нос, когда ему хватило бы одного взгляда на Элдреда
Джонаса и его друзей, чтобы выслать их на запад. Но все это было до того.
как Харт потерял голову от серых глаз, высокой груди и плоского живота сэй
Дельгадо.
пролежала без сна чуть ли не до рассвета.
ни души, за исключением квартета уборщиц, которые молчаливо (и нервно)
занимались своим делом под недремлющим оком Элдреда Джонаса. Когда одна
подняла голову и увидела, что он покинул подоконник, где сидел и курил, то
тут же известила об этом остальных, и те чуть расслабились. Но они не смели
ни петь, ни смеяться. Il spectro[Il spectro-надсмотрщик (исп.).], мужчина
с синим гробом на руке, мог лишь отступить в тень. Возможно, он все еще
приглядывал за ними.
выходил бы на пик, веселье достигало максимума, но Галаад был далеко, не
только в другом феоде, но в другом мире. А высший свет Внешней Дуги ложился
спать рано.
простой люд гулял под немигающим взглядом Сорви-Головы.
играли по маленькой в "Следи за мной". Справа от них пустовал покерный
столик, зато слева горластые мужики, в основном ковбои с ранчо, облепили
"Аллею Сатаны", наблюдая, как кости скачут по бархату. В другом конце
салуна Шеб Маккарди наяривал на своем инструменте, руки летали, пот градом
катился по бледным щекам и шее. Рядом с ним, встав на скамью, трясла
огромной грудью подвыпившая Красотуля и во весь голос горланила песню:
улыбнулся Красотуле, попытался подпеть. Она, не сбившись с ритма, дала ему
пинка, и Шими двинулся дальше, смеясь своим особенным смехом,
пронзительным, но тем не менее не противным.
Джулией (особа королевской крови, изгнанная из Горлана, это вам не хухры-
мухры), одновременно гоняла шкурку двум клиентам и при этом курила трубку.
У стойки бара выпивали бродяги, погонщики, конюхи, возницы, плотники,
бондари, рыбаки...
конец стойки. Никто не решался составить им компанию, даже сесть вплотную.
И не только потому, что из кобур грозно торчали рукоятки револьверов.
Стрелковое оружие встречалось в Меджисе редко, но особо его не боялись. Да
только по этой парочке чувствовалось, что весь день они провели за тяжелой
Прозоров Александр
Роллинс Джеймс
Андреев Николай
Куликов Роман
Майер Стефани
Афанасьев Роман