они над ним. Может быть, не меньшую.
Терещенко быстро переглянулся с левым своим соседом по фронту,
Омельченко, тот согласно моргнул и поднял руку для слова. Тучный,
круглоголовый, луноликий Омельченко, с пробором в рыжеватых волосах,
уложенных плойками, настроил себя на тон проникновенный, был сама скорбь и
душевная боль.
- Мы тут услышали грубые слова от товарища нашего, Кобрисова...
- Не для нежных ушей? - сказал Жуков.
- Не в том печаль, товарищ маршал, что грубые, мы в своем коллективе
по-солдатски привыкли, а - обидные. Упирается человек в свое лишь корыто, а
того не видит, что, может, все по плану делается. Что командование фронтом
свою задумку имело. Одним такая доля выпала, чтоб, значит, фон Штайнера
этого на себя отвлекать, нервировать его, а другим - знамя над горсоветом
водрузить. Необязательно всех было посвящать, но теперь-то можно же
догадаться, что был заранее спланированный маневр. И как у поэта сказано, у
Маяковского, не грех напомнить: "Сочтемся, понимаешь, славою, ведь мы ж свои
же люди..."
Вот как все было, оказывается! Вот как было, когда он, Кобрисов,
смотрел в стереотрубу на черного ангела с тяжелым крестом на плече, высоко
вознесшегося над кущами парка, на ослепительный купол собора, с пробоиной от
снаряда, чудом не разорвавшегося внутри, на дымящиеся руины проспекта,
наклонно и косо сходящего к Днепру, и думал о том, какая обидная доля выпала
ему: стоять против великого города и только страховать Терещенко - на тот
невероятный случай, если б фон Штайнеру вздумалось переправиться на левый
берег и запереть Сибежский плацдарм с востока. Вот как было, когда
трясущимися руками, подстелив плащ-палатку, он разворачивал карту и
колесиком курвиметра вел по извивам водной преграды "р. Днепр", когда
раздвигом циркуля отмерял расстояние от Предславля до Сибежа и то же
расстояние отложил к северу, и грифельная лапка уткнулась в сердцевину
кружка, и прочиталось: "Мырятин". И было, оказывается, предвидено,
спланировано заранее, как он, по колено в воде, ища свою подстреленную утку,
раздвинет камыши в плавнях, и посмотрит на тот берег, и поразится его
зловещему безмолвию, и услышит толчки сердца в висках...
- Должен я отвечать на упрек, товарищ маршал? - спросил Кобрисов.
- Необязательно, - сказал Жуков. Он снизу послал многозначительный
взгляд, которого Кобрисов, однако, не видел, смотрел в глаза Ватутину.
- Николай Федорович, предвидели вы, что я сам попрошу разрешения?
- Почему ж не предвидел? - раздражаясь, спросил Ватутин. - Когда
позвонил ты мне в Ольховатку, я же не удивился, тут же согласие дал. А если
б не попросил - тебе бы рано или поздно приказали...
- И когда я свои танки быстренько на правый фланг уводил, сам от себя
прятал, чтоб другие не увели...
- Ну, всего не предусмотришь. И танки я от тебя не требовал кому-то
передать.
Два человека кричали в Кобрисове, и один твердил упрямо: " Не было
этого, не было!", а другой: "Остановись же! Вот здесь остановись!" Но,
понимая отчетливо, что каждым словом обрубает ниточку, которую протянули
ему, он все же не мог не бросить им свой горький, злой упрек:
- Пускай бы вы просто на берегу стояли против Сибежа - и то бы фон
Штайнера отвлекали. Нервировали, по крайней мере. А так - слишком дорогая
получается мясорубка. - Он увидел грустный предостерегающий взгляд Галагана
и все же продолжал: - Он ждал вас на юге - и дождался. А если б сразу
начали, где я, да всем гуртом навалились, он бы рокироваться не успел.
- Не доказано, - сказал Жуков. - Не кормите нас гипотезами. Кое-что
справедливо говорите, но - не все. С кем согласовывали наступление на
Предславль?
Кобрисов отвечал уклончиво:
- Товарищ маршал, а для чего ж тогда плацдармы берутся?.. И что ж меня
судить, когда мои части в двенадцати километрах?..
Он удержал на языке, не прибавил того, что кричало в нем: "Да что
происходит здесь? Что происходит? Вы там, на Сибеже, навалили горы битого
мяса, и все топчетесь, топчетесь который месяц, а я, с потерями вдесятеро
меньшими, уже вплотную к Предславлю подошел, но не я сужу вас, а вы приехали
меня судить, и никому из вас это не удивительно!.. Ехали сюда - не
удивлялись, зачем едете?"
- Никто вас не судит, - сказал Жуков.
- Победитель ты, Фотий Иваныч, - начал было Галаган, но Жуков его
остановил, выставив ладонь:
- Не судим, а разобраться хотим. Как дальше быть.
- Вот я тоже разобраться, - поднял руку Хрущев. - Почему это так, что и
судить нельзя? У нас таких нет, чтоб судить нельзя было. Я не в смысле,
значит, трибунала, а в смысле суждений, значит. Партия такое право всегда
имеет, и нам тоже предоставлено. И победителей тоже, значит, иногда, если
они...
- Никита Сергеич, много у тебя? - спросил Жуков.
- Ну... Я по оперативному скажу вопросу. Вот вы наступаете, Кобрисов,
да? Наступаете пока, можно сказать, успешно. А поглядите вы через плечо.
Через правое. И что у вас за спиной делается? А там, понимаешь, целый город
у вас в тылу остается. Мырятин этот, значит. Намерены вы с ним что-то делать
или как?
- А на кой он ему? - спросил Галаган.
- Как "на кой"? - удивился Хрущев. - Хорошее дело - "на кой"! Город
советский. Занятый, понимаешь, врагом.
На этот вопрос, которого более всего опасался Кобрисов, и должен был
ответить Чарновский: "Отрежьте мне этот кусок плацдарма, вместе с Мырятином.
У меня перед фронтом более или менее крупных городов нет, я бы и этому рад
был". Так должен был сказать Чарновский, но почему-то молчал. Отсев подальше
от Кобрисова, смотрел сосредоточенно в пол.
- Командующий, - спросил Жуков, - как у вас складываются отношения с
противником в районе Мырятина?
- Нейтралитет у меня с ним, товарищ маршал. Друг друга не тревожим.
- Но он угрожает вашим переправам.
- Угрожал. В основном авиацией. Бывало, по сорок самолетов налетало, а
то раз и семьдесят мы насчитали. Но потом генерал Галаган обеспечил здесь
наше господство, так что - тихо сидит.
- Но вы же клинья зачем-то выдвинули. Планировали окружение?
- Не было такого плана. Только угроза окружения. Где мне, с моими
силами, еще окружать!
- И не надо, если не хотите. Двиньте вы ваши клинья километров на пять.
Да он оттуда раком уползет!
Так оно, верно, и будет, подумал Кобрисов. Уползут. А только в
последнюю очередь те, кому больше угроз от пленения. Когда паника начнется,
не достанется русским ни машин, ни повозок, ни седел, ни танковой брони. Им
- прикладами по пальцам, чтоб не цеплялись. Здесь конец боевому содружеству,
каждый за себя. Умрите вы, падаль, а нам прикройте отход. И вы же в своей
России остаетесь, чего вам бояться - встречи с земляками?..
Заговорил между тем Терещенко:
- Разрешите, товарищ маршал, и с вами немножко поспорить... Как
понимать это - "пусть уползет"? Это же предоставление инициативы противнику.
Это мы еще ждать должны, как он решит: захочет - уползет, захочет - клинья
обрежет. Много чести, мне кажется. Не сорок первый год, теперь мы ему должны
навязывать нашу идею, а он - пусть принимает. И тут я у командующего четкой
идеи не вижу пока. Я б такую занозу, Мырятин, у себя на фланге не оставлял
бы.
Жуков, не отвечая ему, обратился к Кобрисову:
- Сколько бы вам понадобилось еще машин? Если б была у фронта
возможность.
Кобрисов задумался, набрал в грудь воздуху, выдохнул шумно.
- Сто бы мне. "Тридцатьчетверочек".
- Почему сто? С потолка берете?
- Так двести же не дадут.
- Генерал Рыбко, могла бы ваша армия сколько-то выделить ему?
"Батько", очнувшись, поближе к животу прибрал свой портфель, точно там
они и были, танки.
- Цэ трэба розжуваты, товарищу маршал. Да он же у нас такой озорник,
Кобрисов этот. Ему дай сто, хоть и двести дай, он же их все на Предславль
угонит...
- Ну, это уж как он распорядится.
- ...а то еще куда-нибудь. А сам и знать не будет, где они у него.
- Ничего, найдутся. Он их теряет, он же их и находит.
- Давай, батько, раскошеливайся, - сказал Галаган.
Кобрисов тоже смотрел на "батьку" выжидающе. Кто-кто, а танковый
генерал наибольшую нес ответственность за авантюру с Сибежем, должен был
предвидеть лучше других, что его "керосинкам" там уготовано сделаться
свалкой металлолома, и воспротивиться этому, а сейчас - мог лишь
приветствовать возможность перебросить их на Мырятин.
Мучительная дума пересекла "батькин" лоб горизонтальной морщиной. И
вдруг он блаженно разулыбался.
- Анекдот вспомнил. Разрешите, товарищу маршал?
- Оперативная пауза, - сказал Жуков.
- Приходят это чекисты с ГеПеУ к еврею: "Рабинович, сдай деньги в
госбюджет!" Ну, жмется Рабинович: "Та откуда ж у меня деньги?" - "У тебя-то,
может, и нету, а у твоей Саррочки, ГеПеУ знает, припрятано. Давай выкладай".
- "А зачем вам деньги?" - Рабинович спрашивает. "Как это "зачем"! Социализм
строить". - "А у вас их нету, денег?" - "То-то и дело, что нету!" - "Так я
вам так скажу: когда нету денег - не строят социализм".
На анекдот генералы отвлеклись охотно, у Жукова края рта завернулись
кверху.
- А мы его вроде построили, социализм? - спросил он, улыбаясь как-то
неуверенно, как бы прося снисхождения. Что-то в его улыбке напоминало
Курылев Олег
Роллинс Джеймс
Зыков Виталий
Свержин Владимир
Каменистый Артем
Пехов Алексей