разбирал бумаги, читая их - и делая пометки с видом сильно занятого
человека. Наконец он обратился к Жаверу:
интересуют. Мы теряем время, а у нас есть срочные дела. Вот что, Жавер,
немедленно сходите к тетушке Бюзопье, которая торгует зеленью на углу улицы
Сен-Сольв, и скажите ей, чтобы она подала жалобу на возчика Пьера Шенелонга.
Этот скот едва не раздавил своей телегой ее и ее ребенка. Он должен понести
наказание. Затем пойдите к господину Шарселе - улица Монтр-де-Шампиньи. Он
жалуется, что дождевая вода из водосточной трубы соседа стекает прямо под
фундамент его дома и размывает его. Затем проверьте, действительно ли имеют
место нарушения полицейских правил в домах вдовы Дорис на улице Гибур и
госпожи Рене ле Босе на улице Гаро - Блан, и составьте протоколы. Впрочем, я
даю вам слишком много поручений. Вы ведь, кажется, собираетесь уезжать? Если
не ошибаюсь, вы сказали, что дней через восемь или через десять едете в
Аррас по этому делу?..
завтра, я еду сегодня с вечерним дилижансом.
вечером. Но я не буду ждать приговора. Тут дело верное. Дам показание и
сейчас же вернусь.
вину. К тому же это оскорбление касается только меня. Жавер! Вы заслуживаете
повышения, а не понижения. Я настаиваю на том, чтобы вы остались на своем
месте.
словно просвечивала его немудрая, но чистая и неподкупная совесть, и
спокойно возразил:
заподозрил вас. Но это еще ничего. Подозревать - наше право, право полиции:
хотя подозревать лиц, стоящих выше себя, - в этом, пожалуй, кроется уже
некоторое беззаконие. Но вот, не имея доказательств, в порыве гнева, из
мести, я донес на вас как на каторжника, на вас, почтенного человека, мэра,
на должностное лицо! Это предосудительно, весьма предосудительно. В вашем
лице я, представитель власти, оскорбил власть! Если бы кто-либо из моих
подчиненных сделал то, что сделал я, я счел бы его недостойным служить в
полиции и выгнал бы со службы. И что же? - спросите вы. Так вот, послушайте,
господин мэр, еще два слова. Я в своей жизни частенько бывал строг. По
отношению к другим. Это было справедливо. Я поступал правильно. И если бы
теперь я не оказался строг по отношению к самому себе, все то справедливое,
что я делал, стало бы несправедливым. Разве я имею право щадить себя больше,
нежели других? Нет. Как! Значит, я был годен лишь на то, чтобы карать всех,
кроме самого себя? Но в таком случае я был бы презренным человеком! Но в
таком случае все те, которые говорят: "Что за подлец этот Жавер!", оказались
бы правы! Господин мэр! Я не хочу, чтобы вы были добры ко мне; ваша доброта
испортила мне немало крови, когда она была обращена на других, и мне,
Жаверу, она не нужна. Доброта, которая отдает предпочтение публичной девке
перед почтенным горожанином, агенту полиции перед мэром, тому, кто внизу,
перед тем, кто наверху, - такую доброту я считаю дурной добротой. Именно эта
доброта и разрушает общественный строй. Боже мой! Быть добрым очень легко,
быть справедливым - вот что трудно! Окажись вы тем, за кого я вас принимал,
- ого! я бы уж не был добр с вами; вы бы тогда увидели! Господин мэр! Я
обязан поступить с самим собой так же, как поступил бы со всяким другим.
Преследуя злодеев и расправляясь с негодяями, я часто повторял себе: "Смотри
у меня! Если ты споткнешься, если только я поймаю тебя на каком-нибудь
промахе, пощады не жди!" И вот я споткнулся, я сам совершил промах. Ну что
ж! Уволен, прогнан, вышвырнут! Поделом! У меня есть руки, пойду землю
пахать, ни от какой работы не откажусь. Господин мэр! Интересы службы
требуют, чтобы был показан пример. И я прошу об увольнении полицейского
надзирателя Жавера.
тоном, придававшим своеобразное величие этому необычному поборнику чести.
доносчику.
употребил во зло полицейскую власть, я не более как доносчик.
заместителя.
уверенным шагам, постепенно затихавшим на каменных плитах коридора.
Книга седьмая. ДЕЛО ШАНМАТЬЕ
Глава первая. СЕСТРА СИМПЛИЦИЯ
Монрейле - Приморском, но и то немногое, что проникло туда, оставило в этом
городе такое яркое воспоминание, что в нашей книге оказался бы большой
пробел, если бы мы не рассказали о них во всех подробностях.
покажутся ему неправдоподобными, но мы сохраним их из уважения к истине.
навестить Фантину.
милосердия, лазаристками. Одну из них звали сестра Перепетуя, другую -сестра
Симплиция.
поступившая в услужение к богу, как она поступила бы на всякое другое место.
Она пошла в монахини, как идут в кухарки. Подобный тип далеко не редкость.
Монашеские ордена охотно прибирают к рукам грубую мужицкую глину, из которой
нетрудно вылепить что угодно: и капуцина и урсулинку. Деревенщину обычно
посылают на черную работу благочестия. Превращение волопаса в кармелита
совершается очень просто; волопас становится кармелитом без особых
затруднений; невежество, объединяющее деревню и монастырь, быстро
подготовляет почву для сближения и сразу уравнивает сельского жителя с
монахом. Блуза поширевот вам и ряса. Сестра Перепетуя была здоровенная
монахиня родом из Марин близ Понтуаза; дерзкая, честная и краснощекая, она
говорила на языке простонародья, бормотала псалмы, брюзжалa, подслащивала
лекарственный отвар, в зависимости от степени ханжества или лицемерия
пациента, грубила больным, ворчала на умирающих, приставала к ним с господом
богом и сердито глушила их агонию молитвами.
Перепетуей она напоминала восковую свечу, стоящую возле сальной. Венсен де
Поль превосходно запечатлел образ сестры милосердия в тех прекрасных словах,
где слиты воедино безграничная свобода и полное порабощение: "Не будет у них
иной обители - кроме больницы, иной кельи - кроме угла, сдающегося внаем,
иной часовни - кроме приходской церкви, иного монастырского двора - кроме
улицы города или же больничной палаты, иной ограды - кроме послушания, иной
решетки - кроме страха божия, иного покрывала - кроме скромности". Сестра
Симплиция являлась олицетворением этого идеала. Никто не знал, сколько
сестре Симплиции лет; она никогда не была молода и, казалось, никогда не
будет старой. Это была особа - мы не смеем сказать "женщина" - кроткая,
строгая, хорошо воспитанная, холодная, не солгавшая ни разу в жизни. Она
была до того кротка, что казалась хрупкой, и в то же время была крепче
гранита. Она прикасалась к страждущим чудесными пальцами, тонкими и
прозрачными. От ее речей словно веяло тишиной; она говорила ровно столько,
сколько было необходимо; звук ее голоса в одинаковой степени мог бы
наставить грешника в исповедальне и очаровать слушателя в светской гостиной.
И это нежное создание охотно мирилось с грубым шерстяным платьем, чувствуя в
его жестком прикосновении постоянное напоминание о небесах и о боге.
Подчеркнем одну особенность. Полная неспособность лгать, полная
неспособность сказать, даже по необходимости, даже невольно, что бы то ни
было, не соответствующее истине, - такова была отличительная черта характера
сестры Симплиции, такова была высшая ее добродетель. Эта непоколебимая
Флинт Эрик
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Ильин Андрей
Флинт Эрик
Афанасьев Роман