Степаниде Демченко. Она как раз блины пекла. И слупил парнечек восемнадцать
блинов! -- Блин не клин -- брюха не расколет. И на войну Колька ушел с тем
редкостным прозвищем, погиб смертью честного бойца, потому что и в игре
никогда не хлюздил.
Мишка постарше, редко ему доводится играть, он помогает по хозяйству,
заготавливает дрова, рыбачит.
Домнин, тот самый, что больше всех накапливал бабок, паренек из богатенькой
семьи, которого мы вчера вытурили с поляны, катнул нам мяч, идя на мировую,
черный, резиновый, тугой. Васька Юшков ка-ак поддел мячик ногой -- он и
запрыгал по камешкам, катясь к Енисею, Гришка, будто рысь, метнулся, схватил
мячик у самой воды.
-- Або резни по мячику, как Витька Катеринин, чтоб в лоскутья!..
пронятая моими мольбами -- "Пристал, как банный лист к заднице!" -- бабушка
Катерина купила мне в городе мячик -- первый и последний. Где уж она этакий
сыскала -- неизвестно -- черный не черный, вроде бы как в пепле извоженный,
липкий. Тетеньки и дяденьки, которые мячик такой делали, видать, думали, что
аккуратные деточки будут его по травке катать, из ладошек в ладошки
перебрасывать. Духом не ведали, знатьем не знали они, что где-то есть
сорванец, без промаху попадающий лаптой по любому камешку, отправляя его аж
за сплавную бону.
владей! -- сияя, что солнце вешнее, бабушка катнула мячик с крыльца, и он
запрыгал по ступенькам, заподскакивал и живым сереньким котенком затих в
моих ногах. -- Ну-ко, шшалкни ево, шшалкни!
но тут же все во мне рухнуло, произошло крушение жизни: сырые эти мячики мы
расшибали единым ударом. Я достал спрятанную под сенями увесистую лапту, до
стеклянного блеска отшлифованную моей рукой, трудовой рукой матки, подбросил
мяч и поддал!..
кроме шерстяного, самокатного, потому как фабричных мячей в их отсталый век
не водилось, страдая всем сердцем, бабушка несколько лет подряд
рассказывала:
робеночек! А он, язз-ва-то, арестанец-то, нет штабы баушке спасибо
сказать...
робеночек-то дорогой, ну чисто рублем подарил!
вверх! Живьем сдавайся!.. Глянул эдак-то да ка-ак по мячику резнет стягом!..
Стя-гом, матушка моя, стягом! В ем, в мячике-то, аж че-то зачуфыркало!
Зачуфыркало, кума, зачуфыркало, ровно в бонбе гремучей!..
облокотился на стяг, чЕ, дескать, ишшо расшибить?..
потрошат, завтра за людей примутся... Дала бы ему баню!
высадила! -- Бабушка сморкалась в передник, и дальше, знал я, пойдет: "Какие
наши достатки? Где работники-то? Сама обезножела. Старик на курятнике
крехтит, не то помират, не то забастовка опеть?.."
Дед, как оказалось после, не бастовал, он отбывал свои последние сроки на
земле. Держались лесом, огородом и тем, что изредка давали нам тетки и
дядья, да и у них свои семьи и нужда своя.
гаванью -- для задержки леса. Средь редко рассыпанных избенок и широких
загонов для скота, по-хозяйски широко и бесцеремонно втиснулись несколько
бараков, столовая из теса, клуб из кругляка. Берег вдоль и поперек
испластали тракторами, пашню опутали цинками. Вольный, дерганый люд, не
знающий цену никому и ничему, земле и подавно, наторил по пашням дороги и
тропы, повалил заплоты, пустил пристройки на дрова. В бараках жили от
получки до получки, бурно, беззаботно, весело. За иные заимки, занятые
сплавщиками, выплачены были какие-то суммы, но на большинстве заимок избы
стояли заколоченные. Мужики и бабы растерянно замолкли по своим сельским
дворам, на беспризорную землю от леса двинулась трава, боярышник, бузина и
всякая лесная нечисть, Но, сопротивляясь одичанию, еще многие годы меж
штабелей леса, где-нибудь на бугре, а то и на завалине барака, во дворе
школы, возле помоек вдруг всходил и отделялся от дикой травы колосок ржи,
пшеницы, метелки овса, кисточка гречи. Случалось, смятый, сваленный к воде,
размичканный яр прошибал росток картошки, овощь пробовала цвести и
родиться...
мозолями отвоеванная когда-то у непроходимой тайги пашня скоро пришла в
запустение, исчезла, обратилась в ничто.
не знали. Старые, вроде моего деда Ильи Евграфовича, люди махнули на все
рукой, позабирались в избы и начали заглухать без работы -- от веку жившие
землей, ничем другим жить они были не научены. Хозяева, кои были еще в силе,
сделались межедомками: рыскали меж колхозом, сплавной конторой, известковым
заводом, сшибая случайные подряды.
вершок, и при всем этом самые лучшие пашни пустили на распыл -- на левой
стороне Енисея, что по-за островом, оттяпало овсянскую землю подсобное
хозяйство института, на фокинском улусе, том самом, где потерялся когда-то
сын тетки Апрони, Петенька, расположилось подсобное хозяйство другого
института -- разохотились городские на дармовую землю, тем временем колхоз
имени товарища Щетинкина, и без того едва теплящийся, чадил как восковая
свечка, пока совсем не угас. И когда я ныне слушаю удивленные речи: откуда,
мол, и как появилось варварское отношение к земле, равнодушие к ней? -- могу
точно указать дату: в родном моем селе Овсянке это началось в тридцатых
годах, в те бурные, много нам бед причинившие дни.
Кольча-младший, оставив с нами первую жену. Какое-то время жена
Кольчи-младшего пожила с нами, потом забрала ребеночка и тихо утащилась
домой.
выставляла рамы в середней и в кути, а выставленные в горнице неряшливо, на
скорую руку обмыла.
ей не делал, на поношения ее не отзывался, курил беспрестанно, редко и
нехотя, с кряхтением сползал с лежанки своей, чтоб сходить до ветру или в
баню.
меж тесаной стлани и за стайками, на старых кучах назьма. густо взошел овес,
под навесом по углам ржавели плуг, борона, железные грабли; заплоты
подернулись каменным мхом; даже ворота состарились, треснули, ощетинились
серыми ощепинами, старчески скрипели, когда их пробовали отворять, --
петли-то дегтем не мазаны.
молочишка плошку, пару картох -- и готов к сраженьям боец, и потому я не
особенно понимал, что значит для нас пять гривен, считал, что бабушка
подлиньше называла пятьдесят копеек для того, чтобы шибче уязвить меня.
-- За две копейки.
глаз моих! Запорю до смерти!..
независимо, вразвалочку.
ему мячик за пять гривен...
на спектакле, гримасничал, хлопал себя по бедрам, повторял, продергивая
бабушку: "Пять гривен! Пять гривен!.."
налила мне простокваши, экономно отрезала ломоть хлеба и, не как прежде --
сначала за ухо иль за волосья, отойдя к печи, сложив руки на груди, с
глубокой обидой сказала:
не такой купила! -- И, помолчав, с горьким вздохом закончила: -- Слышно,
арестанец-то, папа твой, скоро воротитца, маму тебе нову заведет, передам
тебя с рук на руки, ослобонюся: "Нате, дорогие родители! Сохранила,
сберегла, грехов натерпелась, слезынек речку пролила... Одевайте, обувайте,
мячики ему хороши покупайте!"
не было поднять глаза. Мне бы, как раньше, прощенья у бабушки попросить -- и
ей бы, и мне, и деду -- всем легче. Но я уже отведал зла, нажил упрямства,