ребятишками. Таких людей никогда не кусают собаки, у них ничего не крадут и
не просят, они сами все свое отдают, вплоть до души, всегда слышат даже
молчаливую просьбу о помощи, и почему-то им, никогда не орущим, никого
плечом не отталкивающим, даже самая осатанелая продавщица, как-то угадав,
что недосуг человеку, подает товар через головы, и никто в очереди не
возражает - потому что они-то, такие люди, отдают больше, чем берут.
Попиливают таких мужей за простодырство жены, и они, виновато вздыхая,
делают вид, будто ох как правильно все говорится и ох как раскаивается муж
перед женою, ох как ее слушается. На фронте, в санроте не раз случалось -
такой вот отодвигается, отодвигается в сторонку, уступая очередь в
перевязочную более пробойным людям, считая, что им больнее, а ему еще
терпимо, и, глядишь, догорит скромняга в уголке церковной свечкой. Совсем на
другой реке такой же вот человек утонул недавно, уступая место на
опрокинутой лодке тем, которые казались ему слабее, а был болен сердцем и,
спасая других, ушел под воду без крика, без бултыханья, боясь собою
обременить и потревожить кого-то.
убиваются жены по скоро износившимся, рано их покинувшим, таким вот
простофилям-мужьям, обнаружив, что не умевший наживать копейку, постоять за
себя. с необидчивым и тихим нравом мужичонка был желанней желанного и
любила, оказывается, она его, дура, смертно, да ценить не умела.
нами трапезу. Он не манежился, выпил водочки, утер губы и с бережной,
праздничной отрадой разговелся кружочком огурчика и редиски, сказавши, что
свежей зелени нынче еще не пробовал. Вежливо поблагодарив за угощение, он
посулился порадовать и нас ответно: "Да куда же это годится - гости
пробавляются чаем на Казачинских-то порогах!"
двадцать шестом году из Пермской области. Жил я тогда в Перми, и, когда
сказал об этом Павлу Егоровичу, он от такого сообщения опешил, уставив на
меня зеленовато-хвойные глаза:
порог, и я догадался - он его "не слышит", не то, чтобы вовсе не слышит, он
привык к нему, как мы привыкаем к часам-ходикам, к мурлыканью кошки, -
обжито слышит, понимая голоса камней, различая их, отделяя гул порога в
разнопогодье, во время высокой воды, в меженную пору и в осень, когда река
расшита седовато-голубой, стежью, и скатившийся на глуби хариус лениво
теребит эти стежки, выбирая из них корм, и нет-нет жахнет хвостом редкий уже
здесь таймень.
коровы выпивали, - заговорил Павел Егорович, - а вот почему-то на воду меня
тянуло, на большую. Должно быть, в кровях запутался моряк! - Он прервался,
помолчал, не отрывая глаз от порога и от заречной протоки, огнувшей каменный
островок с пучком наветренного, голого леса на макушке. По окружью островка
внахлест лежали смытые деревья, по-за порогом, ниже его, на берега тоже
столкало много хламу, он горел, растекаясь сизым дымом вдоль реки, по обе
стороны которой то разбродно, то в одиночку, то кучно, то волнисто уходили
вдаль хребты, хмуролесье, блестели игольно останцы, с которых бурями и огнем
смахнуло растительность, однако у подножия хребта, в веселой пестрине
кружились хороводы осин, березняков, боярышника, жимолости, проталинами
стекали по каменистым склонам заросли дикой акации. - И потопал я пеши по
стране, - продолжал Павел Егорович с легким выдохом, - молодой, силой не
обделенный, рубить-пилить еще в зыбке наученный. До Анисея дотопал!
улеглося. "Здесь, Павел! - сказало сердце, - здесь твоя пристань!" По Анисею
матросом ходил и как попал сюда, обалдел: "Их ты, батюшки мои! Неуж такое
наяву может быть? Надо остановиться!" - Павел Егорович не отрываясь смотрел
на порог, слушал его, а я догадался, что удивление его не кончилось, что
невозможно привыкнуть к этакой красотище, надивоваться ею. И только теперь
уразумел, отчего умирающие в подпорожье старики просили выносить их на волю
перед кончиной. Бабы ворчали: "Не опостылел те еще Анисей-то? Ухайдакался на
ем! Руки-ноги он те искорежил..."
утишающей тьме продлится видение родной реки. А может, звала, толкала его к
реке потребность удостовериться, что за его жизнью продлится жизнь,
нескончаем будет бег реки, рев порога, и горы, и лес все так же непоколебимо
будут стоять, упираясь в небо, - сила полнит силу, уверенность в нетленности
жизни помогает с достоинством уйти в иной мир.
Осиротела, задичала деревушка на правом берегу, пустеет и Подпорожная, на
левом. Подались отсюда кто помоложе, но, родившиеся под шум порога, до
последнего часа будут они слышать его в себе, и, пока видят их глаза, все
будет катить порог перед взором вспененные валы, клубиться голубым дымом
брызг, неостановимо биться на каменьях, тороситься горами льда в ледостав,
грохотать, пластая и круша земные тверди в ледоход, и засосет в груди под
ложечкой, когда уроженец Подпо-рожной вспомнит осеннюю ночь, скребущихся на
деревянной скорлупке-лодчонке к крестовинам двух маленьких, отважных
человеков - деда и внука. Хруст коробка, хранимого у сердца в нагрудном
кармане, просверк спички, один, другой, отчаянье - не раздобыть, не вздуть
огня, не засветить погасший бакен, и рев, торжествующий рев порога кругом -
ни берега не видно, ни суши, а работу делать надо. Не раз, не два за ночь из
теплого избяного уюта отчалит бакенщик в ревущую бездну ночи, к погасшему
сигнальному огню, и светились они во тьме, в дождь и в непогоду, в снежном
заволоке и при ураганной дуроверти.
мужеству здешних речников. Павел Егорович только пожимал плечами, чего, мол,
такого особенного? Надо было, вот и работали, пообвыкли, а когда я сказал
ему, что, возможно, в детстве на "Рудзутаке" или еще на каком пароходе
проходил меж бакенов, им засвеченных, он на минуту задумался и, кротко
вздохнув, вымолвил:
расщелине, жерлом открытый течению. Ниточную ловушку забило слизкой
плесенью. Попался один усатый пескарь, совсем не премудрый на вид,
замученный до смерти течением. Павел Егорович брезгливо вытряхнул воняющую
рыбеху из вентеря. Пескаря покрутило за бычком и выбросило на струю. Там его
сцапали чайки, принялись с визгом драться, уронили рыбешку, потеряли и,
успокоившись, затрепыхались над нами, ожидая еще подачки. Павел Егорович
выколачивал из вентеря плесневелую слизь - все в пороге и сам порог
забрызганы грязью, похожей на коровий помет.
подымется, часом укатится. Дышит река, берега не успевают обсыхать, а дрянь
эту, сопли эти слизкие тащит и тащит...
стенками и ловко вовлеченным в него потоком.
изладили. Вдревле грели камень огнем, лесу возами сжигали. Камень от жару
трескался, его расшатывали, по многу лет долбили клиньями - всякая семья
себе место лова проворила. Ну а на моем веку аммоналом подсобляли, однако
без толку не пластали каменья. Его, камня-то, хоть тут и гибель, мешат он
вроде бы, но рвать лишку нельзя, заголятся верхние шивера, река несудоходная
сделается. Порог легулирует реку. Легулировал, по правде сказать. Теперь
Гэса всем правит...
скомканная сорожонка.
разжал руку с тремя жалкими рыбками, поглядел на добычу, качая головой, и
шлепнул их в воду. Оставив вентери на камнях, он молча взнялся на измолотый
высокой водою яр, по бровке которого курчавился брусничник.
такую толщу воды, что она не прогревается, температура ее почти постоянная
зимой и летом. Чалдоны невесело шутят: если охота купаться, валяй в
Заполярье!
суда и суденышки, но, всеми покинутая, окутанная морозным паром, безглазо и
безгласно мается река в тяжелом полусне, меж изморозью покрытых берегов - ни
души на воде, ни души на берегу, лишь полоснет по громадам скал, замечется
тревожно огонек браконьера, промышляющего рыбу острогой, и тут же поглотит
его непроглядная мгла, да продырявит нежданно волглую муть где-то в вышине,
ровно в преисподней, один-другой огонек - это в горах пробираются машины, в
морозное время круглые сутки вынужденные светить фарами. Плывут и плывут по
измученной реке, кружатся рыхлые коросты шуги, где-нибудь в затишке,
украдкой смерзнутся в забережку - реке хочется остановиться, успокоиться,
покрыться льдом.
осатанелым упорством стремится подчинить, заарканить природу. Да природу-то
не переиграть. Водорослей, которые в народе зовутся точно - водяной чумой,
развелось полторы тысячи видов, и они захватывают по всему миру водоемы,
особенно смело и охотно свежие, ничем не заселенные. В одном только Киевском
водохранилище - факт широкоизвестный - за лето накапливается и жиреет
пятнадцать миллионов тонн страшного водяного хлама. Сколько скопилось его в
Красноярском водохранилище - никто не считал.
песочек, намытый меж бычков, и собрались вздремнуть под шум порога, как
увидели спускающегося по яру блекло, но все же не без довольности
улыбающегося Павла Егоровича.
Ильин Андрей
Русанов Владислав
Шекли Роберт
Круз Андрей
Василенко Иван