Чтение 50–й страницы книги ~Мои скитания~

бесполезны, потому что окна за-биты наглухо.

-- Чтобы ребятишки не падали, -- пояснили мне.

Таковы были казармы, а бараки еще теснее. Сами фабричные корпуса и даже
самые громадные прядиль-ни снабжены были лишь старыми деревянными
лестни-цами, то одна, то две, а то и ни одной. Спальные кор-пуса состояли из
тесных "коморок", набитых семьями, а сзади темные чуланы, в которых летом
спали от "мухоты".

Осмотрев, я долго ходил вокруг сгоревшего здания, где все время
толпился народ, хотя его все время разго-няли два полицейских сторожа.

Я пробыл на фабрике двое суток; днем толкался в на-роде, становился в
очередь, будто наниматься или полу-чать расчет, а когда доходила очередь до
меня, то исче-зал. В очередях добыл массу сведений, но говорили с
осторожкой: чуть кто подойдет -- смолкают, конторские сыщики следили вовсю.

И все-таки мне удалось восстановить картину бедст-вия.

* * *

В полночь 28 мая в спальном корпусе в"-- 8, где нахо-дились денные
рабочие с семьями и семьи находившихся на работе ночной смены, вспыхнул
пожар и быстро ох-ватил все здание. Кое-кто успел выскочить через выхо-ды,
другие стали бить окна, ломать рамы и прыгать из окон второго этажа. Новые
рамы, крепко забитые, без топора выбить было нельзя. Нашлась одна лестница,
ста-ли ее подставлять к окнам, спасли женщину с ребенком и обгорелую
отправили в больницу. Это была работни-ца Сорокина; ее муж, тоже спасенный
сыном, только что вернувшимся со смены, обгорел, обезображенный до нельзя.
Дочь их, Марфу, 11 лет, так и не нашли, -- еще обломки и пепел не раскопаны.
Говорили, что там есть сгоревшие. Рабочие выбрасывали детей, а сами прыгали
в окна. Вот как мне рассказывала жена рабочего Кула-кова:

-- Спали мы в чулане сзади казармы и, проснувшись в 12 часу, пошли на
смену. Только что я вышла, вижу в окне третьей каморки вверху огонь и валит
дым. Выбе-жал муж, и мы бросились вверх за своими вещами. Толь-ко что прошли
через кухню в коридор, а там огонь... "Спасайтесь, горим", крики... Начал
народ метаться, а уж каморки и коридор все в огне; как я выбежала на двор,
не помню, а муж скамьей раму вышиб и выскочил в окно... Народ лезет в окна,
падает, кричит, казарма пылает... Сразу загорелся корпус и к утру весь
второй этаж представлял из себя развалины, под которыми по-гребены тела
сгоревших...

В субботу найдены были обуглившиеся трупы. Жен-щина обгорела с двумя
детьми,-- это жена сторожа, только что разрешившаяся от бремени, еще два
ребенка, дети солдата Иванова, который сам лежал в больнице...

В грудах обломков и пепла найдено было 11 трупов. Детей клали в один
гроб по несколько. Похороны пред-ставляли печальную картину: в телегах везли
их на Мызинское кладбище. Кладбищ в Орехово-Зуеве было два: одно Ореховское,
почетное, а другое Мызинское, для остальных. Оно находилось в полуверсте от
церкви в не-большом сосновом лесу на песчаном кургане. Там при мне
похоронили 16 умерших в больнице и 11 найденных на пожарище.

Рабочие были в панике. Накануне моего приезда, 31 мая, в понедельник, в
казарме в"-- 5 кто-то крикнул "по-жар", и произошел переполох. В день моего
приезда в казармах окна порасковыряли сами рабочие и пригото-вили веревки
для спасения.

Когда привозили на кладбище гроба из больницы, строжайше было запрещено
говорить, что это жертвы пожара. Происшедшую катастрофу покрывали
непрони-цаемой завесой.

Перед отъездом в Москву, когда я разузнал все и даже добыл список
пострадавших и погибших, я попро-бовал повидать официальных лиц. Обратился к
больнич-ному врачу, которого я поймал на улице, но и он оказал-ся хранителем
тайны и отказался отвечать на вопросы.

-- Скажите, по крайней мере, доктор, сколько у вас в больнице
обгорелых? -- спрашиваю я, хотя список их у меня был в кармане.

-- Ничего-с, ничего не могу вам сказать, обратитесь в контору или к
полицейскому надзирателю.

-- Их двадцать девять, я знаю, но как их здоровье?

-- Ничего-с, ничего не могу вам сказать, обратитесь в контору.

-- Но скажите, хоть сколько умерло, ведь это же не секрет.

-- Ничего-с, ничего... -- и, не кончив речи, быстро ретировался.

Думаю, рисканем. Пошел разыскивать самого квар-тального. Оказывается,
он был на вокзале. Иду туда и встречаю по дороге упитанного полицейского
типа.

-- Скажите, какая, по-вашему, причина пожара?

-- Поджог! -- ответил он как-то сразу, а потом, по-смотрев на мой
костюм, добавил строго:

-- А ты кто такой за человек есть?

-- Человек, брат, я московский, а ежели спраши-ваешь, так... могу тебе
и карточку с удостоверением по-казать.

-- А, здравствуйте! Значит, оттуда?-- и подмигнул.

-- Значит, оттуда. Вторые сутки здесь каталажусь...

Все узнал. Так поджог?

-- Поджог, лестницы керосином были облиты.

-- А кто видал?

-- Там уже есть такие, найдутся, а то расходы-то ка-кие будут фабрике,
ежели не докажут поджога... Ну, а как ваш полковник поживает.

-- Какой?

-- Как какой? Известно, ваш начальник, полковник

Муравьев... Ведь вы из сыскного?

-- Вроде того, еще пострашнее... Вот глядите. И, захотев поозорничать,
я вынул из кармана книж-ку с моей карточкой, с печатным бланком
корреспон-дента "Московского листка" и показал ему.В лице изменился и
затараторил.

-- Вот оно что, ну ловко вы меня поддели... нет, что уж... только,
пожалуйста, меня не пропишите, как буд-то мы с вами не видались, сделайте
милость, сами по-нимаете, дело подначальное, а у меня семья, дети,
по-жалейте.

-- Даю вам слово, что я о вас не упомяну, только ответьте на мои
некоторые вопросы.

Мы побеседовали, я от него узнал всю подноготную жизнь фабрики, и
далеко не в пользу хозяев говорил он.

* * *

Вернулся я с вокзала домой ночью, написал коррес-понденцию, подписал ее
своим старым псевдонимом "Проезжий корнет" и привез Н. И. Пастухову рано
ут-ром к чаю.

Пастухов увел меня в кабинет, прослушал коррес-понденцию, сказал
"ладно", потом засмеялся.

-- Корнет! Так корнету и поверят, -- зачеркнул и под-писал: "Свой
человек".

-- Пусть у себя поищут, а то эти подлецы-купцы узнают и пакостить
будут, посмотрим, как они завтра за-вертятся, как караси на сковородке,
пузатые... Вот рабо-чие так обрадуются, читать газету взасос будут, а там
сами нас завалят корреспонденциями про свои беспо-рядки.

Через два дня прихожу утром к Пастухову, а тот в волнении. .

-- Сегодня к двенадцати князь (Князь В. А. Долгоруков, московский
генерал-губернатор)вызывает, купцы нажаловались, беда будет, а ты приходи в
четыре часа к Тестову, я от князя прямо туда. Ехать боюсь!

* * *

В левом зале от входа, посредине, между двумя плю-шевыми диванами стоял
стол, который днем никто из посетителей Тестовского трактира занимать не
смел.

-- Это стол Николая Ивановича, никак нельзя, -- отказывали
бело-рубашечники всякому, кто этого не знал.

К трем часам дня я и сотрудник "Московского листка" Герзон сидели за
столом вдвоем и закусывали перед обедом. Входит Пастухов, сияющий.

-- Что вы, черти, водку с селедкой лопаете, что не спросили как
следует. Кузьма, уху из стерлядки, растегайчик пополамный, чтобы стерлядка с
осетринкой и печеночка налимья, потом котлеты поджарские, а там блин-чики с
вареньем. А пока закуску: икорки, балычка, вет-чинки -- все как следует. Да
лампопо по-горбуновски, из Трехгорного пива.

-- Ну, вот прихожу я к подъезду, к дежурному, князь завтракает. Я
скорей на задний двор, вхожу к начальни-ку секретного отделения Хотинскому;
ну, человек, конеч-но, свой, приятель, наш сотрудник, спрашиваю его: "Па-вел
Михайлович, за чем меня его сиятельство требует? Очень сердит?".

-- Вчера Морозовы ореховские приезжали оба, и Викула и Тимофей,
говорят, ваша газета бунт на фабри-ке сделала, обе фабрики шумят. Ваш
"Листок" читают по трактирам, собираются толпами, на кладбище, там тоже
читают. Князь рассердился, корреспондента, гово-рит, арестовать и выслать.

-- Ну, я ему: что же делать, Павел Михайлович, в долгу не останусь,
научите.

-- А вот что: князь будет кричать и топать, а вы ему только одно --
виноват, ваше сиятельство. А потом спро-сит, кто такой корреспондент. А
теперь я вас спрашиваю от себя: кто вам писал?

А я ему говорю: хороший сотрудник, за правду ру-чаюсь.

-- Ну, вот, говорит, это и скверно, что все правда.

Не правда, так ничего бы и не было. Написал опровер-жение и шабаш. Ну,
да все равно, корреспондента мы пожалеем. Когда князь спросит, кто писал,
скажите, что вы сами слышали на бирже разговоры о пожаре, о том, что люди
сгорели, а тут в редакцию двое молодых людей пришли с фабрики, вы им
поверили и напечатали. Он ведь этих фабрикантов сам не любит. Ну, идите.

Иду. Зовет к себе в кабинет. Вхожу. Владимир Ан-дреевич встает с кресла
в шелковом халате, идет ко мне с газетой и сердито показывает отмеченную
красным карандашом корреспонденцию.

-- Как вы смеете, ваша газета рабочих взбунтовала.

-- Виноват, ваше сиятельство,-- кланяюсь ему, -- ви-новат, виноват.

-- Что мне в вашей вине, я верю, что вас тоже под-вели. Кто писал?
Нигилист какой-нибудь?