потому что застенчиво улыбнулся и что-то сказал толстяку рядом. Тут прошла
процессия и заслонила его.
на костылях, у некоторых не хватало руки. Они несли знамена тех частей, в
которых сражались. Они были участниками войны с чако [индейское племя;
речь идет о мелких национальных войнах с местным населением], и раз в
году, как я понял, они переживали свой звездный час. У них был несравненно
более человеческий вид, чем у полковников, ехавших вслед за ними в
машинах: полковники ехали стоя, в парадных мундирах с золотыми кистями и
эполетами, все до одного с черными усами, совершенно неотличимые друг от
друга; они были похожи на раскрашенные кегли, и не хватало только шара,
чтобы сшибить их.
нового отеля-небоскреба, чтобы купить газету на английском языке. Но там
нашлась только "Нью-Йорк таймс" пятидневной давности. Перед входом в отель
со мной доверительным тоном заговорил какой-то человек: вид у него был
утонченный, интеллигентный, и он вполне мог быть дипломатом или
университетским профессором.
отрицательно покачал головой (я не имел ни малейшего желания нарушать
местные валютные правила), он отошел в сторону. На мою беду, когда я вышел
на улицу, уже с газетой, он стоял на противоположной панели и не узнал
меня.
негодованием, как будто я его дурачу.
на перекрестках меня задерживали хвосты процессий. На одном роскошном
особняке, утыканном знаменами, висело множество лозунгов, вероятно, это
был штаб партии Колорадо. По широкой лестнице поднимались и спускались
плотные мужчины в штатских костюмах, обливавшиеся потом под лучами
утреннего солнца. Все они были с красными шарфами. Один из них остановился
и, как мне показалось, спросил, что мне нужно.
лицо приветливого бульдога, но ему не мешало побриться.
приветливым, и в этот момент, наверное из-за жары, солнца и аромата
цветов, я изо всей силы чихнул. Машинально я вытащил тетушкин шарф из
кармашка и высморкался. Это был крайне неосмотрительный поступок. В
мгновение ока я очутился на мостовой, и из носа у меня потекла кровь. Меня
окружили толстяки, все в темных костюмах, все с бульдожьими физиономиями.
На балконе дома Колорадо появились еще толстяки, точно такие же, и
уставились на меня сверху с любопытством и неодобрением. Я услышал
довольно часто повторявшееся слово "ingles" [англичанин (исп.)], а затем
меня рывком поднял на ноги полицейский. Впоследствии я невольно подумал,
что мне здорово повезло: высморкайся я около группы гаучо, не миновать бы
мне ножа под ребро.
толстяк нес тетушкин шарф - доказательство преступления.
расчетом на то, чтобы выдержать осаду, - все заговорили разом, шумно, с
яростью размахивая руками. Я растерялся, не зная, как себя вести. Я
твердил "ingles" без всякого успеха. Один раз я вставил "посол", но такого
слова в их словарном запасе не оказалось. Полицейский был молод, вид у
него был озабоченный, все его начальство, вероятно, было на параде. Когда
я произнес "ingles" в третий раз и "посол" во второй, он ударил меня, но
как-то неуверенно, и удар получился почти безболезненный. Я сделал
открытие: когда тебя бьют, боль, как и от бормашины, не так страшна, как
думают.
передавали из рук в руки, тыча в мокрое пятно и показывая его
полицейскому. Он взял со стола что-то вроде удостоверения личности и
помахал перед моим носом. Я решил, что он требует от меня паспорт.
может, у них были разногласия по поводу смысла сказанного мною.
из носу продолжала течь, и он дал мне свой платок. Платок был не очень
чистый, и я опасался заражения, но мне не хотелось отвергать его помощь,
поэтому я довольно робко вытер нос и протянул ему платок. Он великодушным
жестом отказался взять платок назад. Потом написал что-то на клочке бумаги
и показал мне. Я прочел название улицы и номер. Он ткнул пальцем в пол,
потом в меня и протянул мне карандаш. Все с любопытством подступили
поближе. Я покачал головой. Я представлял, как пройти к тетушкиному дому,
но абсолютно не знал, как называется улица. Мой друг - так я про себя
начал его называть - написал название трех гостиниц. Я опять покачал
головой.
дежурного в жаркой, набитой людьми комнате с вооруженным часовым у дверей,
в моей памяти вдруг возникло утро похорон моей матушки, часовня, полная
дальних родственников, и голос тетушки, прорезавший благоговейный шепот:
"Мне уже однажды довелось присутствовать на преждевременной кремации". Я
тогда ожидал, что похороны помогут мне встряхнуться, отдохнуть от
упорядоченной рутины моего пенсионерского существования, но встряска вышла
из-за другого. Я вспомнил, как я волновался из-за газонокосилки, мокнувшей
на дожде!.. Я засмеялся вслух, и, как только я засмеялся, враждебное
отношение ко мне вернулось. В их глазах я снова стал наглым иностранцем,
который высморкался во флаг партии Колорадо. Мой обидчик вырвал у меня
свой платок, а полицейский, растолкав стоявших у него на пути, подошел ко
мне и съездил меня по уху, отчего оно тут же начало кровоточить. Отчаянно
пытаясь назвать какую-нибудь знакомую им фамилию, я выговорил псевдоним
мистера Висконти: "Сеньор Искьердо", но результата не последовало, и тогда
я произнес: "Сеньор О'Тул". Полицейский, замахнувшийся было во второй раз,
задержал руку, и я выпалил: "Посольство американо".
или нет. Вызвали еще двоих полицейских, меня провели по коридору и
втолкнули в камеру. Я услышал, как дежурный звонит по телефону. Мне
оставалось только надеяться, что отец Тули не обманул меня и он
действительно знает ходы и выходы. Сидеть в камере было не на чем, лишь
кусок мешковины валялся на полу под зарешеченным окошком, расположенным
так высоко, что я видел только клочок однотонного неба. На стене кто-то
нацарапал по-испански то ли молитву, то ли непристойность - я не знал. Я
уселся на мешковину и приготовился к долгому ожиданию. Стена напротив
напомнила мне слова тетушки; я начинал приучать себя быть благодарным за
то, что стена пока стоит на месте.
нацарапал мои инициалы и не в первый уже раз почувствовал досаду, так как
они означали распространенный острый соус. Затем я написал год моего
рождения, 1913, и оставил после года черточку, чтобы кто-то другой мог
потом вписать дату смерти. Мне пришло в голову записать хронологию
семейных событий - это помогло бы мне убить время, если предстоит сидеть
долго. Я написал дату смерти отца, 1923, и моей матери - меньше года
назад. Я ничего не знал про моих бабушек и дедушек, так что из родных у
меня оставалась только тетушка. Она родилась, кажется, в 1895 г. - рядом с
датой я поставил знак вопроса. Мне пришла мысль, а не дать ли вехи
тетушкиной биографии на этой стене, в которой уже появилось что-то
дружелюбное, домашнее. Я не вполне доверял всем тетушкиным историям, и
сейчас я как раз мог выявить какой-нибудь хронологический огрех. Она
присутствовала на моих крестинах, но больше не видела меня до прошлого
года. Стало быть, она оставила дом моего отца где-то около 1913 года,
когда ей было восемнадцать, то есть, вероятно, вскоре после того, как был
сделан снимок. Какой-то период она провела с Карраном в Брайтоне - вне
всяких сомнений, это было после первой мировой войны, поэтому после слов
"собачья церковь, 1919" я поставил еще один знак вопроса. Карран оставил
тетушку, она перебралась в Париж и там, в заведении на улице Прованс,
встретилась с мистером Висконти примерно в то время, когда в Булони умер
мой отец. Тогда ей было, должно быть, за двадцать. Я принялся
разрабатывать итальянский период - разъезды из Милана в Венецию и обратно,
смерть дяди Джо, совместная жизнь с мистером Висконти, прервавшаяся из-за
того, что потерпела фиаско его затея с Саудовской Аравией. Я поставил
гипотетическую дату - 1937 - против Парижа и мсье Дамбреза, потому что она
вернулась в Италию и опять встретилась с мистером Висконти в доме позади
газеты "Мессаджеро" как раз накануне второй мировой войны. О последних
двадцати годах ее жизни, до появления Вордсворта, я не знал ничего. Мне
пришлось признать, что никаких существенных сбоев в хронологии не
обнаружилось. Для всего, о чем она рассказывала, времени было более чем
достаточно. Я принялся размышлять о сути ее ссоры с моей так называемой
матерью. Должно быть, она состоялась примерно в период мнимой беременности
матушки, если считать эту историю правдивой... Дверь камеры распахнулась,
и полицейский внес стул. Я усмотрел в этом акт благожелательности и встал
с мешковины, чтобы им воспользоваться, но полицейский грубо меня
оттолкнул. Вошел О'Тул. Вид у него был смущенный.
Бажанов Олег
Свержин Владимир
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Каменистый Артем