Чтение 50–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

Там пока никто не подозревает, что в двухстах - трехстах шагах находится,
скрытый лесом, батальон Красной Армии.

А что, если действовать иначе? А что, если?.. Нет, это страшный риск.
Это не содержится ни в одном уставе, ни в одном наставлении.

Я оглянулся на бойцов - притихших меж деревьями, не отрывающих взгляда
от немцев. У каждого из моих солдат - винтовка; у каждого в подсумках
боекомплект патронов - по сто двадцать на бойца. А что, если все-таки?..
Эх, винтовочка, винтовочка, не выручишь ли ты нас?! Черт возьми, если
решиться на рискованный шаг, который завладел мыслью, то при неудаче мы
погибнем, может быть, все. Но зато, если выйдет, все будем целы; никого не
придется бросать, как жертву, в пасть смерти. Что ж, риск - благородное
дело. Нет, без расчета риск не благороден. Но ведь тут у меня есть и
расчет.

Я опять посмотрел на бойцов. Можно спросить любого: "Как думаешь:
оставить ли на погибель нескольких товарищей, чтобы спасти остальных, или
рискнуть: либо все пропадем, либо все до единого выйдем?" И любой скажет:
"Рискни!"

Ну, друзья, хорошо! Никого не оставим!

На сердце сразу полегчало. И во всем теле я ощутил удивительную
легкость. Заиграла кровь, заиграла дерзость.

Один за другим подошли командиры. Я нежно взглянул на Бозжанова. Он
поймал этот взгляд, удивленно всмотрелся, не совсем уверенно улыбнулся в
ответ.

Я разъяснил командирам идею прорыва. Она была такова. Батальон строится
в одну шеренгу, ромбом. Внутри ромба размещаются повозки и пушки. По моей
команде батальон двинется умеренным шагом, сохраняя строй ромба. Винтовки
держать наперевес, на изготовку. По моей команде стрелять залпами с ходу.
Стрелять не в воздух и не в землю, а наводя ствол на врага.

В лесу нелегко было построиться. Впереди, в остром углу, я поставил
Рахимова, в боковых углах - Заева и Толстунова, сзади, замыкающим, -
Бозжанова.

Отряд Бозжанова, мой не предусмотренный штатами резерв, прикрывал тыл.
Я сказал им, нашим приемышам, шиловцам-бозжановцам:

- Ставлю вас, товарищи, на самое ответственное место. Верю вам! Пройдем
молодцами - все грехи забудутся.

Им были дополнительно розданы гранаты - в том числе и крупные,
противотанковые, для того чтобы напоследок, когда строй прорвется, учинить
несколько сильных взрывов в колонне немецких машин.

От заднего угла мимо повозок, мимо пушек я прошел вперед. Встал рядом с
Рахимовым. Оглянулся. Негромко скомандовал:

- Батальон... арш!

И зашагал. И повел ощетинившийся ромб.

Немцы не сразу поняли, кто мы, что мы, что за странный безмолвный строй
выдвигается из леса. Многие продолжали толкать машины; другие,
повернувшись к нам, удивленно смотрели. Это действительно было им
непонятно. Красноармейцы не бегут в штыки, не кричат "ура", это не атака.
Идут сдаваться? Не похоже... С ума сошли?

Метров восемьдесят - сто они дали нам пройти, не поднимая тревоги.
Потом прозвучал повелительный крик на немецком языке. Я уловил: некоторые
кинулись в машины, к оружию, к пулеметам. Именно уловил: теперь время
будто рассеклось на мельчайшие отрезки.

- Батальон...

Миг тишины. Винтовки не вскинулись. Было приказано, как вам известно,
стрелять с ходу, с руки, прижимая приклад к подсумку.

- Огонь!

Тишину разорвал залп.

- Огонь!

С обрывистым гремящим звуком, наводящим жуть, мы опять выпустили веером
несколько сот пуль.

- Огонь!

Мы шли и стреляли. Это страшная штука - залповый огонь батальона,
единый выстрел семисот винтовок, повторяющийся через жутко правильные
промежутки. Мы прижали врагов к земле, не дали возможности поднять голову,
пошевелиться.

Мы шли и стреляли, разя все на пути. Ни один боец не нарушил строй, ни
един не дрогнул. Я вел батальон в просвет между машинами. На дороге, в
грязи, убитые немцы. По-прежнему подавая команду, не сворачивая, я
наступил на одного. Под сапогом труп податливо ушел в грязь.

По трупам, сквозь немецкую колонну, прошли люди, лошади, колеса.

Раздалось несколько взрывов: это действовали наши гранаты. А мы шагали,
продолжая пальбу залпами.

Батальон миновал дорогу. В один из промежутков тишины я крикнул:

- Батальон! Слушать команду лейтенанта Рахимова!

Теперь Рахитов выкрикивал "огонь!". Бойцы стреляли, оборачиваясь. Мы
по-прежнему не давали врагам поднять голову, пошевелиться.

Внутри ромба, мимо повозок, мимо пушек, я прошел назад и занял место в
остром замыкающем углу рядом с Бозжановым. До стены леса оставалось двести
- двести пятьдесят шагов.

Мы все еще ни одному немцу не позволяли применить оружие.

Вдруг в отделении сзади появилось несколько танков. С нарастающим
жутким скрежетом они шли на нас, открыв с ходу пальбу из пулеметов.
Напрягая голос, я скомандовал:

- Батальон! Бегом! Лошади галопом! В лес!

Все понеслись. И только горстка - задний угольник, шиловцы-бозжановцы -
продолжала шагать, посматривая на Бозжанова и на меня. Несмотря на
напряженность минуты, я рассмеялся. Черт возьми, ну и отучены же они
бегать. Прикрикнул на них:

- Вам что, особая команда? За мной! Бегом!

Припустились и мы. А сзади лязг и гул, сзади клекот пулеметов.

Люди, повозки, орудия скрывались в лесу. Не добежав до леса двадцати -
тридцати шагов, я упал. Намеренно. Следовало оглядеться: нет ли раненых,
не оставлен ли кто-нибудь в поле без защиты, без помощи; если брошен хоть
один, надо как-то задержать врага, вынести. Но брошенных не было. Два
бойца бегом, низко пригибаясь, несли кого-то на руках.

Я посмотрел по сторонам. Рядом со мной упал Бозжанов и еще человек
пять. Среди них Ползунов. Он укрылся за пнем; был бледноват, шея
настороженно вытянута; понимающие ясные глаза быстро оглядывали местность;
в руке наготове противотанковая тяжелая граната. Лицо с юношески пухлыми
губами, которое запало в память в то утро, когда с Ползуновым разговаривал
Панфилов, сейчас выглядело совсем иным: в нем поражала сосредоточенность,
решимость. Я крикнул:

- Ползунов! Ежели встречусь с генералом - он услышит о тебе.

Ползунов не улыбнулся. Я скомандовал:

- А ну, ходу! За мной!

Вскочив, мы опять помчались к лесу. Из какого-то танка на нас направили
струю трассирующих пуль. Одна неприятно прошипела около ноги.

Но в лесу уже развернулись наши пушки. Бах! Бах! Вот и пришло время
коснуться неприкосновенного запаса. Я на бегу обернулся. Один танк с
разбитой гусеницей вертелся на месте огромным громыхающим волчком. Другие
застопорили. Не очень-то попрешь на пушки, неуязвимые за вековыми соснами
для гусениц. Мы влетели в лес. Танки, урча, продолжая пальбу, дали задний
ход.

Несколько раз в этой повести фигурирует залповый огонь.

Я намеренно это подчеркиваю. Я хочу, чтобы некоторые мысли нашей
невыдуманной повести были выделены как бы курсивом, жирным шрифтом.

Конечно, такой способ груб. Было бы приятнее предоставить это критике,
которая раскрыла бы намеки, сопоставила бы одно с другим, растолковала бы,
что к чему.

Но у нас тут речь идет не о любви, которую пережил каждый, которая
понятна каждому, а о технике боя, о вопросах военного искусства, военной
специальности. Поэтому растолкуем все сами.

Опыт войны научил нас, командовать, что в современном бою, и в обороне,
и в наступлении, решающее средство воздействия на противника, на психику
противника - огонь. При этом вернее всего действует внезапный огонь:
ошеломляющий, мгновенно парализующий высшие мозговые центры.

Я называю себя учеником Панфилова, я стремлюсь быть достойным этой
чести. А Панфилов, как вы знаете, настойчиво внушал: "Берегите солдата!
Берегите не словами, а действием, огнем!"

Да, пехоту надо беречь огнем и маневром, расчищая и прокладывая ей путь
огнем, огнем и огнем!

Я имею в виду не только артиллерию. "На артиллерию надейся, а сам не
плошай! Артиллерия вместо тебя стрелять из винтовки не будет, артиллерия
вместо тебя управлять твоей ротой, твоим батальоном не будет". Это тоже
слова Панфилова, сказанные однажды на разборе учений.

Да, у пехоты достаточно средств, чтобы обеспечить свой маневр мощью
собственного огня. У пехоты есть оружие жуткой силы, которое при умелом
применении, особенно в маневренной войне, почти наверняка парализует
психику врага, - винтовочный залп. Повторяю: особенная сила залпового огня
в его внезапности. А основа такой внезапности, помимо выбора момента
открытия огня, опять и опять - дисциплина.

Вот эти-то мысли хочется выделить курсивом: двигать пехоту огнем - и не
только артиллерийским, но также и ее собственным, пехотным, - огнем, а не
криком, не горлом.